Глава 14. Возмущение и сдержанность

Сдержанность никак не может относиться к возмущению. Нельзя сдерживать мутность разума, хотя разум можно приводить в порядок, убирая муть и восстанавливая его работу. Но это не сдержанность.

А возмущение – это имя и для расстройства разума и для причины этого расстройства. Но если мы представим себе возмущение образно и увидим его как пленку разума, которую пытается прорвать некая сила, то примем, что возмущение сдерживает эту силу. Сила рвется сквозь разум, разум мутится, но держит. Так что точнее было бы посчитать возмущение одним из состояний разума, а именно таким, в котором разум, как действительная пленка, растягивается, мутится, но держит давление.

При таком взгляде в русском языке появляется возможность для еще одной языковой игры. Когда мы говорим привычное: я чувствую, как рвется возмущение, – что мы имеем в виду? Что набухает некий пузырь, который вы не можете удержать? Или что некая пленка готова разорваться? При первом выборе мы имеем в виду то, что набухает под пленкой. При втором – саму пленку. Если мы хотим пройти дальше, нам придется избрать второй вариант, потому что возмущение не пытается вырваться.

Что же происходит при возмущении и что при сдержанности? Нам не ответить на этот вопрос, не описав участие разума в происходящем. А он не просто замешан – он тут главный. Вспомним, как начинается возмущение? Это довольно трудный предмет для самоосознавания. Возмущение захватывает и отбирает способность наблюдать за собой. Именно когда приходит возмущение, это особенно трудно. Тем не менее осознавание происходит, и при определенных усилиях мы можем восстановить все. Поэтому вспомните, с чего начинается возмущение и последующая борьба с ним.

Они не начинаются просто так или ни с чего. Язык отчетливо показывает, что у возмущения всегда есть причина. Мы всегда возмущаемся на кого-то или на что-то. Но это «что-то» обязательно принадлежит кому-то. К примеру, нас возмущает чья-то наглость, хитрость, жестокость, бездушность, невнимательность, самовлюбленность… Иными словами, для возмущения нужен другой человек. Но не как таковой – человек сам по себе нас не возмущает. Даже наоборот. Нас возмущают некие отклонения от ожидаемого, как от своеобразного исходного Образа Человека. Как если бы мы все были приобщены к Творению или где-то в мировом пространстве духовных миров этот Образ доступен нам для сличения в любой миг.

Что же получается? При виде изначального Образа человека, воплощенного в другом человеке, мы спокойны и дееспособны. Значит, вид правильного Образа переводит меня в разумное состояние либо мой разум в рабочее состояние. И это считается сутью и смыслом существования человека разумного – просто быть разумным как можно дольше, лучше – всегда. На искажения чужого Образа, что означает, Образа разума в другом человеке, мы возмущаемся.

Но если мы не забыли, что возмущение – это замутнение или искажение разума, значит, неверная работа другого разума воздействует на мой и искажает его. Очевидно, это происходит не всегда и не просто так. Для передачи такого воздействия чужой разум должен вступить с моим во взаимодействие. Именно взаимодействие вскрывает мой разум для чужого и оказывается передающей средой для искажений.

Надо однако отметить, что не все подобные взаимодействия бывают прямыми. Иногда мы способны возмущаться человеком, который к нам напрямую не обращается. И даже киногерой может нас страшно возмущать. Думается, тут все же имеется перенос происходящего на себя. В психологии это называется эмпатией, то есть вчувствованием, хотя было бы лучше назвать это сопереживанием. Иначе говоря, мы проживаем подобные взаимодействия в предчувствии, и этого достаточно для возмущения.

Что же происходит при возмутительных проявлениях искажающего воздействия? Мы как бы подвергаемся нападению которое имеет целью исказить наш разум. Как это делается? Человек вынуждает меня отвечать своими действиями на поступки, не соответствующие Образу разумности. Тем самым я вынужден сломать свой разум ради другого человека. Это ощущается недопустимым, как трещины на обшивке корабля. Трещина – это смерть. Особенно если корабль космический. Ее нужно немедленно закрыть и заварить.

И вот включается аварийная система корабля и начинается срочная починка. Сначала трещина запечатывается пленкой, а затем заваривается потоком огня. Вот такая метафора.

Итак, воздействие на меня, прямое или отдаленное, но угрожающее потерей Человеческого Образа, рассматривается разумом как угроза выживанию. Разум распознает ее причину как нарушение разумности и вызывает огонь, который должен залатать дыры в моем корпусе, а заодно починить и разум Иного. Таким образом, мы поддерживаем исходно обязательный уровень разумности, заданный человечеству.

Если воздействие оценивается как чрезмерное или ненужное, мы его сдерживаем. Конечно, это делает все тот же разум.

Глава 15. Сдержанность

Словари русского языка не имеют действительного понимания сдержанности, но дают несколько чудесных подсказок. Например, сдержанный – это владеющий собой. Или ровный, без резкостей. А сдержанное выступление, сдержанные оценки – это высказывания, избегающие крайностей. Исходя из этого, можно посчитать нашу сдержанность идеалом конфуцианства – срединным путем, одинаково удаленным от всех крайностей мира.

Приведенные примеры показывают, что сдержанность как понятие проделала немалый путь в своем развитии и уже превратилась в некую черту общественного поведения. Однако исходно сдержанность – явление глубоко личное, даже глубинное и внутреннее. По сути она даже не всегда относится к взаимоотношениям с другими людьми, поскольку применяется для погашения любых порывов, не только направленных против разума. Например, оказавшись где-нибудь в походе перед выбором перепрыгивать через пропасть или идти в обход, вы не можете испытать возмущения, но вполне можете возбудить в себе порыв прыгнуть. И либо прыгните, либо сдержитесь.

Что вы при этом будете ощущать и сделаете? Ощущения эти всем знакомы. Вы глядите на задачу, стоящую перед вами, и ощущаете, что она вас как-то пугает. Прыгнуть через пропасть, войти в холодную реку, выхватить уголь из костра, перебежать дорогу перед машиной – это действительно опасно для жизни. Точнее, для тели – физического тела. Но и высунуться со своим высказыванием на глазах у людей тоже ощущается опасным. Только это опасность не для тели, а для личности. Ощущение опасности – обязательная составляющая сдержанности.

Однако такой же обязательной составляющей является и наличие задачи, которую можно решить одним сильным движением. Раз появились задачи, значит, речь идет о работе разума. И мы с очевидностью видим, что вначале разум оказывается перед задачей, которую совсем не просто решить. Но явно находит решение, в котором, однако, сомневается. Это решение заманчиво, так что разум создает образ действия, ведущий к победе. Но когда начинает прикладывать его к действительности, понимает, что на деле решение может и не состояться. И тогда он отменяет его.

Это вкратце. А если заглянуть поглубже, то мы обнаружим, что создав решение, человек не просто оценивает его с точки зрения действительности. Он вводит себя в состояние готовности, собирая необходимую для рывка силу. И какое-то время пребывает в состоянии готовности к действию, как бы примеряя к действительности не образ действия, а количество сил, которые может вложить в воплощение этого образа.

В эти мгновения он производит либо переоценку своих возможностей, либо переоценку действительных затрат. К примеру, если речь идет о том, как выступить публично, то сначала мы смотрим только на себя: смогу ли я выступить. И когда убеждаемся, что сможем, то собираемся с духом – так этот сбор сил называется в подобных делах. Но, собравшись, мы расширяем объем оцениваемого образа. Теперь кроме возможности выступить мы смотрим и на последствия. Сможем ли мы перенести, скажем, неудачу, случись она. Или выдержать насмешки и каверзные вопросы. И отказываемся от решения.

Отказавшись, мы как бы расслабляемся, что в действительности означает не убирание напряженностей, а снятие с тела образа действия, державшего мышцы в готовности к необходимым движениям. Вместе с расслаблением мышц отступает и та сила, которую мы подтянули к некой своей поверхности, чтобы использовать. Однако расслабление позволяет еще раз задаться вопросом – удалось ли бы справиться с задачей? И мы снова видим, что победа возможна. Тут же возвращается образ действия, с ним подтягивается необходимая сила, мышцы переводятся в боевую готовность и так может повторяться много раз.

Мы неоднократно испытывали эти состояния и прекрасно осознаем, когда придерживаем рвущееся из себя движение, а значит, сдерживаем силу, которая готова запустить это движение. Как мы это делаем?

Есть искушение посчитать, что неким разумным решением. Однако опыт проживания подобных состояний у нас настолько велик, что обмануть себя трудно. И мы вполне можем опробовать это на себе прямо сейчас, чтобы восстановить ощущения. Просто представьте, что прямо сейчас возьмете и прыгните с того места, где читаете эту книгу. И почувствуете, как нечто в вашем животе и во всем теле пришло в готовность. И только одно решение…

Решение это должен принять разум. Это верно. Но то, что придерживает силу в животе, совершенно иной природы. Оно подобно руке, которая накладывает ладонь на клубы силы сверху и замирает, обратив взор на хозяина: ну, так прыгаем?

Это не разумная часть нашей природы, но вполне управляемая разумом и очень ему послушная. Таким образом сдержанность – это не моральное качество строителя коммунизма, а часть некоего устройства или тонкого состава человека.

Глава 16. Тонкий состав

Естественнонаучная гипотеза, предполагающая, что в мире и человеке нет ничего, кроме вещества и энергии, чрезвычайно соблазнительна своей простотой и общедоступностью. Для того чтобы видеть Бога, нужно делать усилие, к тому же постоянное. Чтобы видеть вещество, усилие не требуется. Чем больше лишнего мы отбрасываем, объявив его несуществующим, тем проще мир и легче жить.

К тому же Боги все равно не вмешиваются в жизнь отдельного человека, поэтому, веришь ты или не веришь, в мире ничего не меняется.

В итоге мы живем в мире простых парней и гордимся своей простотой. А древние гордились тем, что были непросты и могли понимать сложные вещи. Для сытой жизни это совершенно не обязательно, но как раз сытость и не была ценностью для тех людей. Их вели и заставляли действовать совсем иные голод и жажда. Когда ты ищешь бессмертия, твое тело должно строить себя из стихий, чтобы стать бессмертным, стихиями нельзя овладеть с помощью физиологии и пищеварения. Для них требуется совсем иное тело.

Все великие народы, хранившие тайные знания, несли как величайшую тайну знание именно о бессмертном теле, сотканном из стихий. Иное его имя – тонкое тело, или, по-русски, тонкий состав. Наши современные понятия складываются наполовину из йогических намеков, подпорченных теософией и агни-йогой, наполовину из энергетизма, выдающего себя за порождение современной физики. Все это по большей части мифология. Но мифология стойкая, потому искажает она некую действительность. А значит, ее и отражает.

Мифология сама по себе не плоха, если только ее не принимать на веру, не считать действительностью, а использовать как иносказание, намек на что-то, что словами высказать не удается или необходимо скрыть от непосвященного. Но все намеки нужны лишь для того, чтобы однажды открыть настоящее. Их основная задача – не рассказывать о мире, а вселять надежду. Надежда же эта проста: если мы правильно выстроим эксперименты и приложим достаточно усилий, скрытое и даже сокровенное однажды должно открыться нашему наблюдению.

И вот мы приложили усилие понимания к тому, чтобы понять, как происходит возмущение и сдерживание, и с очевидностью понимаем: эти слова скрывают за собой понятия о чем-то, что выходит за рамки разума и даже не имеет в нем образов для своего описания. Но при этом, если четко определиться со всеми используемыми понятиями, то обнаруживаешь, что они не покрывают всего, что оказалось доступно наблюдению. Под пленкой образов и понятий, в безымянной глубине сознания, встречаются и противодействуют какие-то силы, которым нет имени. Но мы их, оказывается, все время чувствуем, видим и даже умеем использовать!