ГЛАВА ПЕРВАЯ
ЗАПИСКИ ИЗ «ВОДНИКА»

Когда меня спрашивали о моей главной фобии, я отвечал, что больше всего боюсь попасть в тюрьму. Замкнутое пространство, ограничение свободы в самом жёстком виде, отсутствие информации и свежего воздуха, не самая лучшая компания, плохая еда и ощущение себя преступником, изгоем общества казались мне худшим, что может произойти в жизни. И вот я здесь, в этом аду…

Первое, в чём я ошибался, – это плохая компания. Московское СИЗО-5 «Водник» так устроено, что первоходов стараются поселить с такими же вновь прибывшими. Эта разумная практика, как я слышал, существует и в других тюрьмах. За две с половиной недели пребывания в этом мрачном месте я меняю уже третью камеру, и везде в большинстве своём мне встречаются люди образованные и, как минимум, неглупые. Может, только на карантине народ был немного попроще: например, узбек, сидящий за кражу велосипедов, или высокий статный шестидесятилетний москвич Юра, задержанный за обмен порнографическими фото в интернете. Мексиканский болельщик с лицом в шрамах забрал в аэропорту чужую ручную кладь с большой суммой наличных. Боря-цыган из Вильнюса погорел на получении денег с банковской карты. Самый близкий мне по духу Виталий Стовпец познакомил товарища с полицейским решалой.

Виталий со своим высоким интеллектом и богатым словарным запасом помогал писать мне жалобы. Всё свободное время, особенно в первые дни, я трачу на составление обращений по поводу учинённого с моей семьёй произвола и грубой фабрикации уголовного дела. Не знаю, как долго мне хватит сил писать, понимаю, что видеообращение к президенту посмотрели все руководители силовых ведомств и правозащитники, и по большому счёту всем всё понятно. Тем не менее буду настраивать себя на продолжение борьбы. К сожалению, других методов, кроме бумажного, в СИЗО нет.

Пока я находился на карантине, меня посетили члены ОНК Когершын Сагиева и Ева Меркачёва. Обе они – журналистки: Когершын работает на телеканале «Дождь», а Ева – корреспондент газеты «Московский комсомолец». Их приход был светлым лучиком в тёмном царстве. По-человечески они пожалели меня и обещали побороться, сделать журналистский запрос Бастрыкину. Надо сказать, ОНК в СИЗО-5 появляется достаточно часто. Например, Иван Мельников, самый активный, побывал у меня уже дважды. В спортзале мы с ним и ещё с одним членом ОНК Александром Ионовым проговорили почти час. Приходил Иван и в третью по счёту камеру, в которой я нахожусь сейчас.

Служащие СИЗО прислушиваются к замечаниям членов ОНК, и общение с наблюдателями приносит реальную пользу. Например, после жалоб на отсутствие холодильника и телевизора нам сразу же «загнали их в камеру». Я, правда, не очень хотел телевизор, догадываясь, что сокамерники будут гонять его с утра до вечера, и это будет мешать мне писать обращения. Но стоило заикнуться об этом ОНК, как вся «хата» (камера) начала кричать, что я эгоист и это не по арестантскому укладу – думать только о себе.

После трёх дней в карантине меня перевели в камеру 502. Это была восьмиместная «хата» без «перегрузки»: 8 человек на 8 мест. Почти все постояльцы 502-й сидят по 159-й статье, то бишь интеллектуалы – в основном банкиры, близкие мне не только по духу, но и по возрасту. Только двое, Иван и Рома, молодые, но в целом на атмосферу не влияют. Ваня – типа смотрящего по камере, но это касается лишь соблюдения общих правил гигиены, и он сам, как и все, в день своего дежурства драит туалет с таким же усердием.

502-я камера была образцом благополучия, идеалом благоустройства. Здесь было всё: современный телевизор с большим экраном, огромный холодильник, все виды посуды, кипятильники, тазики, переноски и всего одна двухъярусная кровать. Даже туалет не в кабинке, а просто за невысокой перегородкой был приспособлен к возможности помывки всего тела. Все обитатели сидели уже подолгу: кто по году, кто по два. Мне очень не хотелось переходить отсюда, но всего два дня я здесь наслаждался жизнью.

Переехав в камеру 509, я попал в так называемую «воровскую хату», которая предназначена для того, «чтобы жизнь мёдом не казалась»: две двухъярусные кровати, отсутствие телевизора и холодильника, сломанная вентиляция, туалет без стен до потолка, потому что там не была запланирована вытяжка изначально, непокрытый клеёнкой стол ужасного серого цвета, как и шкафы, обшарпанные батареи, стены и потолки. Здесь я уже почти две недели, с 18 июня. Со мной в камере 41-летний строитель Алексей, которому вменяют 159-ю статью. Он бывалый, уже ранее сидел в этом СИЗО. Владимир, представитель алмазной фирмы «АЛРОСА», который всю жизнь прожил в Америке, женился там на японке, и она родила ему двух детей. Он занимался реализацией бриллиантов на рынке Нью-Йорка, пока его не кинул русский еврей – забрал камни и не расплатился. Когда Володя приехал в Москву хоронить отца, то его, 55-летнего интеллигента, задержали и отправили в тюрьму.

После того как у нас из камеры забрали Рамзана Исаева, чеченца из Ростовской области, владельца машиностроительного завода, вместо него привели Вадима из Севастополя, тоже по 159-й статье УК РФ. Он самый колоритный по внешнему виду, вес примерно 160 килограммов. Поставлял топливо для котельных ФСО, причём заранее предупреждал заказчиков, что в Крыму евродизеля в чистом виде нет и это будет другое качество. Попал Вадим под кампанию зачистки в Крыму, его арестовали за 20-миллионный контракт и пересортицу топлива.

Моё глубокое убеждение: как минимум половину людей до следствия нет смысла держать под стражей. Тот же Вадим мог бы заплатить залог и работать дальше, потому что его дело – это арбитражное разбирательство. Всё руководство страны не раз высказывало мысль, что по 159-й статье, экономической, нет смысла держать людей в тюрьме до решения суда. Однако таких сидящих всё больше и больше, тюрьмы переполнены, а экономика России стагнирует. Из-за усиливающегося пресса предпринимателей многие переезжают на Запад не столько за длинным рублём, сколько за отсутствием риска оказаться за решёткой. Причём это люди не оппозиционной направленности – даже олигархи и чиновники из высших эшелонов власти предпочитают хранить деньги и поселять семьи за рубежом.

Мои отношения с властью в СИЗО складываются не очень ровно, да это и понятно. У них стоит задача от ФСБ гонять меня по камерам, чтобы сломить дух и быть в курсе всех моих движений. Руководству СИЗО не нравится, что я общаюсь с ОНК и советником директора ФСИН по правам заключённых Москвы Анной Каретниковой. Она очень демократична, вдумчива и старается, чтобы всё было справедливо и законно в отношении арестантов. Все начальники СИЗО перебывали у меня в камере, а также приглашали в свои кабинеты, где обычные кресла уже кажутся мне верхом удобства и благополучия. Мне туда даже страшно садиться, и это всего-то за три недели пребывания.

Самое неприятное в камере 509, где я сейчас нахожусь, – это страшная жара и отсутствие вентиляции. Двое человек курят, так что приходится ещё дышать и этой отравой. После всех моих жалоб, которые я пишу по инерции и руководству ФСИН, меня начали поджимать здесь, пока по мелочам. Например, специально говорят, что пришёл адвокат и, одновременно, что надо идти на прогулку. Я вынужден отказаться от прогулки, но всё равно полтора часа жду конвой, прежде чем меня отведут к адвокату. Отбирают газеты, копировальную бумагу, не пускают в спортзал. За три недели я был там только один раз. К слову, посещение спортзала стоит 300 рублей, душевая после занятий – 200. Ежедневная прогулка по часу в 20-метровой чердачной комнате на самом верху здания даёт возможность подышать свежим воздухом и позаниматься на турнике. Ещё я наливаю воду в полуторалитровые пластиковые бутылки и упражняюсь с ними, как с гантелями. Для меня единственные радости в заключении – прогулки и спорт.

Тюрьма делится на несколько частей. Пятый продол (коридор), где сижу я, – самый строгий: здесь не бывает телефонов, алкоголя, игры в карты. В каждой камере висит по несколько телеобъективов. Зато здесь почти нет перенаселения.

В шестом продоле, как и в пятом, сидят в основном бизнесмены и чиновники, но вольностей уже намного больше, есть и перенаселение, как правило, 17—18 человек в 15-местной камере.

Общий корпус – «воровской продол». Здесь есть всё. В первую очередь это «дороги» (верёвки, по которым ночами передают всё, что нужно, в том числе записки – малявы). Там большое перенаселение, спят по очереди. Сидят там в основном не первоходы, а настоящие рецидивисты. Есть смотрящие, которые следят за порядком и пользуются большим авторитетом.

Арестантов со всех продолов я вижу, когда иду к адвокату, а это происходит почти каждый день, а также при поездках на суды по продлению ареста. Когда подолгу находишься в одном помещении, волей-неволей обсуждаешь условия содержания.

Вообще на централе меня многие знают, обнимают при встрече, хотя проявление любых чувств в тюрьме не приветствуется. АУЕ – арестантский уклад един, этот лозунг часто кричат в коридорах общего корпуса.

Поездки в суд – особая каторга, поэтому большинство участвует в заседаниях через видеоконференцсвязь прямо из СИЗО. Последняя моя поездка в Мосгорсуд началась в шесть утра, а вернулся я в камеру к полуночи полностью измождённым. Очень долго собирают в КамАЗы, в которых арестанты набиты, как селёдки в бочке. Там жарко, темно. В Мосгорсуде жестоко обыскивают: раздевают догола и на период ожидания сажают в камеру («стакан») размером примерно 2,5 квадратного метра ещё с одним человеком, и вот так сидишь и ждёшь судебного заседания, а после него опять многочасовое ожидание в таком же «стакане». Затекают руки и ноги. Сухой паёк, который дают, есть невозможно. Ну и многочасовая дорога назад. Ужас! Ужас! Но ради того, чтобы увидеть своих близких, посмотреть в глаза судье, следователю, прокурору, это стоит вытерпеть. Следователь и прокурор не стараются говорить ярко и много. Пряча глаза в пол, почти шепчут: «Просим продлить арест».

***

В Мосгорсуд нас начали собирать уже в шесть утра. Долгие обыски, снятие отпечатков, комплектация по машинам, слава богу, посадили раздельно курящих и некурящих. Когда едешь в суд, то есть возможность пообщаться со многими. Во-первых, долго ждёшь во внутреннем дворике перед автозаками. Около 30—40 арестантов стоят вместе в течение часа, потом ещё более часа в пути. В одном отсеке примерно 14 человек, где тоже можно поговорить.

Очень много узбеков и таджиков – не меньше половины, и они самые оптимистичные. Познакомился с русским 50-летним мужчиной из Москвы, обычный работяга, трудится наладчиком жалюзи для магазинов, а обвиняют его по статье «Терроризм». Рассказывает, что дважды со знакомым был на посиделках секты «Аум синрикё» в обычной квартире, где участвовало три-четыре человека. Вроде как в дискуссиях участия не принимал, а только готовил еду. Теперь ему грозит срок от 15 лет. Когда слышишь такое, автоматически тебе становится легче, и твоя несправедливость по сравнению с его становится мелкой и незначительной.

Пообщался с тремя дагестанцами из Хасавюрта, которые обвиняются в изнасиловании девушки и вроде как даже не отрицают. Попросила она за смягчение претензий 9 миллионов рублей, но они посчитали, что много, и вот теперь им сидеть не менее 10 лет. Не унывают, сидят на общем режиме, ночная жизнь там бурлит, и они в красках рассказывали мне, как весело им там живётся, хотя спят по очереди.

Слава богу, что я не сидел в этом вертепе, где даже присутствие телефонов не смогло бы компенсировать эту неспокойную жизнь с вечным дымом, очередью в туалет и невозможностью писать необходимые бумаги, в том числе из-за загруженности стола («дубка»).

Все ужасы этапирования и ожидания, как я говорил, с лихвой компенсирует возможность увидеть своих близких, друзей. Тяжело всем смотреть в глаза, потому что там ужас! Видя, с какой болью они смотрят на меня, я начинаю комплексовать.

Смотрю на них, и любовь к ним разрывает мне сердце. Вижу, как тяжело сыну Ване от того, что я в клетке, вижу огромную любовь в глазах дочери Маши, вижу, как осунулась моя жена Юля. Бесконечно тяжело осознавать, какие страдания я им доставляю. Как я допустил этот ужас для своей семьи?! Пытаюсь успокоить себя, что это будет им хорошим уроком в жизни, что этот пуд соли, который им предстоит съесть, научит их ценить простые радости жизни и более ответственно подходить к своим поступкам. Но всё равно это очень больно! Невыносимо! Проклинаешь себя! Даже сейчас, когда пишу эти сроки, то слёзы просто катятся из глаз, а я и не помню, когда в жизни плакал в последний раз. Всё равно я буду ездить столько, сколько смогу, чтобы увидеть семью и близких, потому что счастье видеть их выше горечи и самоистязания за неоправданные риски.

Адвокат Генри Резник на ступеньках Мосгорсуда поддержал в трудную минуту Юлю:

– Я хочу вам сказать. Судя по той информации, что имеется, а я пользуюсь той информацией, что и другие, ваш супруг мне симпатичен.

***

Примерно 7 июля 2018 года меня перевели в камеру 500 из камеры 509, где было очень жарко, так как за стеной находилась общая душевая, к тому же я спал на втором ярусе, и шконка (кровать) была старого образца, примерно на 15 сантиметров короче моего роста. Дискомфорт создавало ещё и отсутствие вентиляции, вдобавок двое сокамерников были курящие, и в камере постоянно стояла сизая дымка. Стрёмный парень Алексей Бельков, сидящий по части 3 статьи 159 УК РФ «Мошенничество, совершённое лицом с использованием своего служебного положения, а равно в крупном размере» (с третьей частью обычно не сидят в тюрьме), на 99,9% вёл со мной внутрикамерные разработки. Поэтому когда я переехал в 500-ю и увидел там знакомых Ивана и Стаса из 502-й, то очень обрадовался.

Правда, 500-я после ремонта сильно воняла краской, у меня болела голова первые дни и поджимало сердце. Несмотря на это, десять дней прошли в просторной камере, с нормальными одноярусными кроватями, нормальной компанией.

Стас был банкиром и создавал ПИФы – паевые инвестиционные фонды, интеллигентный и высокообразованный человек 42 лет с хорошей семьёй. Владелец банка, на базе которого он делал ПИФы, уехал в Лондон из-за того, что его небольшой банк разорился, как и подавляющее большинство других в стране, а Стаса сделали крайним, потому что не смогли достать владельца, хотя у него все деньги лежали на счетах и никуда ничего выведено не было.

Со мной из 509-й перевели 160-килограммового Вадима из Севастополя и добавили к нам ещё Сашу Шлапака – риелтора, которого обвиняли по 210-й статье УК РФ. Он уже сидел почти три года. Сорокалетний Саша уже успел посидеть в другой тюрьме и на общем режиме в «Воднике», он был самым опытным сидельцем и занимал нас различными тюремными историями. Саша очень много поездил по всему миру, так же как и Стас, и поэтому по телевизору у нас постоянно был включен канал о путешествиях, где ведущие нежились в лазурном море, в джакузи, совершали прогулки по живописным горам. Меня это напрягало, красивые картинки резко контрастировали с нашим суровым тюремным бытом.

Пробыл я в этой камере десять дней, и это было самое счастливое время с начала моей отсидки (кто знает, может, и не только начала). Я очень благодарен за эти прекрасные десять дней всем ребятам, с которыми мы вместе ходили в спортзал, обустраивали камеру, проводили шахматные турниры…

Кстати, мы избрали 25-летнего Ваню старшим по камере. Напомню, что в 502-й он тоже был смотрящим, а ведь сидящие там 40—50-летние банкиры и бизнесмены были весьма харизматичны и высокообразованны. Ваня, несмотря на свой молодой возраст, был удивительно справедливым, оптимистичным и обладал педагогическими способностями.

В эти дни я впервые не ужасался утром, просыпаясь и открывая глаза: «А-а-а! Я в тюрьме!» Эти десять дней были счастливыми не только из-за просторной камеры и хорошего коллектива, но и были временем надежд и радужных перспектив. Меня регулярно посещали члены ОНК, и однажды Иван Мельников сообщил мне, что председатель ЦИК Элла Памфилова публично возмутилась тем, что мне не дают доверенность на участие в выборах на пост главы Серпуховского района и даже собиралась приехать ко мне в СИЗО-5. «Никто не может препятствовать Шестуну участвовать в выборах», – вещала она. Тюремное начальство суетилось и бегало вокруг меня, потому что все ведущие СМИ страны процитировали её слова.

Вообще за 35-дневный срок пребывания в «Воднике» моя публичность и активность были очень велики, а я считал, что только большой общественный резонанс может меня спасти. Моё имя частенько появлялось в топах «Яндекса» с моими комментариями и отзывами известных людей. Моё дело назвали политическим многие ведущие политики и политические обозреватели, режиссёры и общественные деятели. Павел Грудинин и Евгений Ройзман очень тепло отозвались обо мне, Алексей Навальный назвал дело политическим, а обвинения – пустыми, но всё же попутно пнул меня по привычке. Депутат Госдумы, коммунист Валерий Рашкин сделал много запросов и активно возмущался заказухой за то, что «человек сказал правду».

В качестве причин моей активности и публичности можно назвать то, что в СИЗО-5, как и во всех других тюрьмах, исключая «Лефортово», была возможность электронной переписки. Хоть там и существует цензура, но если ты вечером, в 21:00, сдавал письмо, то утром оно уже было на электронной почте у получателей. Мне писало огромное количество людей со всей страны, а я отвечал им. Мой адрес опубликовали в моих соцсетях и СМИ, ежедневно мне приносили огромную пачку писем.

Ко всему прочему, в «Воднике» ко мне каждый день ходил адвокат и рассказывал, что происходит на воле, а я делился своими новостями и планами борьбы с этими оборотнями. Ежедневные беседы с защитником в светлой комнате с большими окнами и свежим воздухом давали большой стимул для моей деятельности. Я был в курсе всего, что происходило, и оперативно реагировал на всё новые проблемы и вызовы. Конечно, это очень не нравилось СК, ФСБ, ФСИН. Окончательно их терпение лопнуло, когда ко мне в СИЗО-5 «Водник» приехал Михаил Федотов.