В 50-е между поселками началось автобусное сообщение. В пору моего детства это был переделанный из автомобиля ЗИС-5 автобус, практически не отапливающийся. Автобус шел примерно 20-25 минут, так что замерзнуть было невозможно, тем более в теплой одежде и валенках. Доставка людей и грузов в основном проводилась только летом, по реке на пароходах, а по суше на лошадях, а в более поздние годы на автомашинах.

А вот в самом начале 50-х годов автобусного сообщения между Херпучами и Оглонгами не существовало. К приходу парохода «Комиссар» выходило несколько семей отпускников. Запрягалась школьная лошадь, на телегу складывали вещи и усаживали маленьких детей, а взрослые шли пешком все 8 км от одного поселка до другого. Помню одну поездку на барже с сеном, которую тащил на буксире катер. В тот год Амгунь обмелела, и пароход не мог пройти через перекаты на реке без риска повредить днище. Вот и пришлось добираться на барже, которую тащил за собой катер. В конце 50-х на смену «Комиссару» пришли теплоходы «Яхонт» и ОМ-5, более скоростные и имеющие меньшую осадку, но и они не всегда могли совершать свои рейсы.

Примерно в те же годы жители поселков увидели самолеты Як-12 и Ан-2, прилетавшие из Николаевска, а потом до Хабаровска на самолете Ан-2 можно было долететь с посадками в селе Полины Осипенко и в Комсомольске. И с полетами на самолете не всегда было гладко. Билеты заранее не продавали, сколько будет пассажиров, никто не знал, и прилетит ли самолет, тоже не знали до тех пор, пока самолет не появлялся в поле видимости да еще чтобы ветер не был боковой, тогда самолет мог сесть. Так что все желающие улететь в день отлета шли в аэропорт с утра, и ждали полдня самолет. И иногда напрасно. Самолет мог долететь лишь до Комсомольска или Полины Осипенко и там по метеоусловиям остановиться на ночь. Проще было летать в Николаевск, но там надо было покупать билет на другой рейс до Хабаровска. В общем, в самом лучшем случае добирались до Хабаровска в течение светового дня. Мне запомнился один полет до Николаевска перед Новым, 1965 годом.

Я впервые захотел встретить Новый год в Хабаровске, и 30 декабря пришел в аэропорт. Пуржило, рейса из Хабаровска, а значит и рейса обратно до Хабаровска не ожидалось по метеоусловиям. Прилетел самолет ЯК-12 из Николаевска, и летчик хотел обязательно улететь обратно, чтобы не застрять в Херпучах на Новый год. Желающих лететь в такую погоду (была метель, ветер), кроме меня, не было. И вот мы полетели вдвоем с летчиком. Пока летели над горами, ориентируясь лишь по компасу, уверенности, что не заблудимся, не было. И лишь когда увидели русло широкой реки Амур, поняли, что шансы долететь есть. Но самолет бросало как пушинку. В самолете ЯК-12 кабина по размерам как в автомобиле, один пассажир сидит рядом с летчиком, два человека сзади и за последним рядом кресел было место для багажа. Вот на этом самолете я и долетал не без приключений до Николаевска. А потом уже на большом самолете ИЛ-14 в этот же день вечером я добрался до Хабаровска, когда меня там уже не ждали.

Что мог увидеть приехавший на пароходе человек? Поселок, вытянувшийся вдоль реки с отдельными улицами, уходящими вверх по сопкам, у подножья которых и находился поселок. Это были обычные деревянные дома и дороги, в основном на скалистой породе, поэтому в распутицу не очень грязные и вполне проходимые.

Херпучинцы называли реку Сомня, а оглонгинцы правильно – Сомнинская протока реки Амгунь. Это был один из рукавов Амгуни, в который выше поселка и впадала речка Сомня. С одной стороны поселка череда гор, а с другой река и её пойма с несколькими озерами. Пойма в период высокой воды в Амуре затапливалась, и земледелие на ней было весьма рискованным.

На реке была и Нижняя пашня, там называлась часть поселка, несколько оторванная от остальных домов, расположенная ниже по течению. Думаю, оглонгинские земляки смогут объяснить происхождение этого названия, я не знаю. Но помню его, так как иногда пароход или баржа приставали именно там из-за низкого уровня воды в реке и приходилось идти лишние километры. Поселок, вытянувшийся вдоль реки, естественно был очень протяженным, не менее 2-х километров. И эта улица вдоль реки считалась самой главной.

По реке доставлялось практически все для функционирования поселков в долгие зимние месяцы. Существовал термин «северный завоз», когда железнодорожным транспортом почти весь год доставлялись нужные для северных районов грузы в Хабаровск и Комсомольск. Потом в летнюю навигацию буксирами, самоходками и катерами с баржами на буксире этот груз развозили по населенным пунктам, расположенным вдоль рек Амурского бассейна и на побережье Охотского моря и Татарского пролива. Задача перед работниками многочисленных баз в Оглонгах была очень важная – быстрее разгрузить баржи и отправить их за новой партией груза для поселков. Это были самые напряженные дни во время навигации.

Из Оглонгов дорога вела в Херпучи через невысокий перевал между довольно высокими сопками. И с перевала открывался вид на панораму нашего поселка, где в далеком 1947 году я появился на свет в родильном зале местной больницы.

Поселок Херпучи располагались почти в центре котловины между горами. Протекали небольшие речки, которые лишь весной при таянии снегов были полноводными. Одна, давшая название поселку, называлась Херпучинка, другая Ё-мое.. И лишь недавно я узнал, что эта речка называлась Верхний Хон. Херпучинка была нерестовой, летом и осенью туда заходили косяки красной рыбы – горбуши, летней и осенней кеты. В окружающих лесах было много ягод – жимолости, голубицы, брусники, грибов – маслят, груздей. Естественно, было много животных – изюбря, кабана, встречался медведь. В реках было много ондатры, которую мы сами ловили мальчишками. Тогда еще не было моды на ондатровые шапки, поэтому эти животные не ценились. Профессиональные охотники заготавливали много пушного зверя – норки, соболя и других ценных зверюшек. Один из моих одноклассников стал профессиональным охотником и очень неплохо жил. Жил бы лучше, если бы не пил. Вообще за счет природных ресурсов и натурального хозяйства – огородов, домашнего скота и птицы, можно было вполне сносно жить. Но для этого надо было много и тяжело трудится.

Мне запомнились очень сильные, до 55 градусов морозы в Херпучах, расположенных в котловине между гор. В Оглонгах было теплее, температура на 2-3 градуса была выше. Но ночи летом были прохладными и никак не душными, как, например, в Хабаровске в июле. Очень редки были в поселке ветры. Зимой от мороза по утрам стоял туман, когда он рассеивался, дым из печных труб поднимался вертикально вверх. Запоминающееся зрелище.

Херпучинский прииск был самым крупным в объединении «Приморзолото». Вся жизнь населения поселка была направлена на обеспечение всем необходимым работы драг и гидравлик прииска. Я с малых лет видел драги, которые своими ковшами загребали в свое нутро землю вокруг поселка, оставляя за собой отвалы камней и котлованы с мутной водой. Они двигались по берегам речки Херпучинки, которая текла почти в центре поселка. Поэтому отвалы и котлованы разделяли поселок на несколько частей. Около поселка в мои юные годы работали 2 драги, одну из которых потом переместили на Бриаканский прииск. А на вновь открытом месторождении вдали от поселка собрали еще 3 драги, но меньших размеров. Потом, в начале 60-х годов, появились в отдалении от поселка гидравлики, которые своими мощными водометами размывали породу и затем на специальных устройствах извлекали из этой смеси воды и породы золото. К сожалению, с появлением гидравлик в нерестовых реках пропала красная рыба (кета, горбуша). Дело в том, что для извлечения золота используется ртуть, которая потом попадает в ручейки, а затем и в речки. А это губительно действует на молодь рыбы, которая приходит на нерест в речки, в том числе и в Херпучинку. Но в те годы никто не думал ни о какой экологии. Главным была добыча золота для страны, что бы это не стоило. Как я потом позже вычитал, в отдельные дни прииск добывал до 18 кг золота. Драги и гидравлики работали только в теплый период, когда таял лед. Но работали круглые сутки, три восьмичасовые смены. Ночью, когда драга была рядом с нашим домом, было слышно, как она работает, как движутся ковши по бесконечной ленте конвейера. Зимой драги ремонтировали, драгеры ходили в отпуск. Как правило, профсоюз давал путевки, раз в три года был бесплатный проезд до места отдыха. Зимой же многих работников драг, не занятых в их ремонте, направляли на заготовку дров, которые были нужны не только для электростанции, но и отопления домов в поселке.

Самыми большими коллективами в поселках были коллективы приискового управления, школы, больницы, ОРСа. Главным человеком считался директор прииска. Я помню фамилию директора – Хлебников. Именно в его руках были все возможности что-то сделать для любого человека в поселке. О том, что в поселке была советская власть в лице председателя сельсовета, я узнал, лишь когда стал учиться в институте. Сельсовет находился в небольшом домике, имел 3 ли 4 сотрудника и не играл никакой роли в поселке. Лучше знали секретаря парткома или председателя профкома прииска, чем председателя сельсовета.

При Хлебникове главным инженером прииска был Калашников, очень представительный и красивый мужчина. Его жена Татьяна Васильевна была фельдшером в больнице и практически моим лечащим врачом. У них был сын Лева, года на 2 старше меня, очень красивый мальчик. А дочь Ольга была года на 2 младше меня. Помню, она была невысокая ростом, симпатичная, с вздернутым носиком и чуть раскосыми глазами, очень бойкая и активная в общественной жизни. В начале 60-х годов они уехали, и главным инженером стал Нестеров Борис Николаевич. Через пару лет, после перевода на другую работу Хлебникова Нестеров стал директором прииска. Его жена Елена Николаевна была учителем и поэтому она оказалась с мужем в компании учителей, в которой были и мои родители. Эта компания все праздники встречали вместе, после застолья очень хорошо пели. Нестеров впоследствии был назначен генеральным директором объединения «Приморзолото», но проработал там не очень долго. У Нестеровых были дети. Сын Лёня был на 1 год младше меня. У него первого на прииске появился переносной радиоприемник «Спидола» рижского завода ВЭФ. Это в то время было очень круто.

Семья начальника планового отдела прииска Еремина была нашим соседом, их огород и наш разделял лишь забор. Семья была большая, 4 детей, правда, разница в возрасте между старшим и младшим ребенком была почти 10 лет. Муж, имя и отчество которого я не помню, был заядлый рыбак. По его инициативе по воскресеньям выделялся автобус для поездки на речку Амгунь на подледный лов щуки. Привозили по мешку-два рыбы. Обычно соседи давали нам несколько больших рыбин, из которых мама делала очень вкусные котлеты. Жена Еремина Варвара Селиверстовна была домохозяйкой. Старший сын Анатолий после окончания института работал инженером, а потом секретарем парткома прииска. Буквально накануне распада СССР стал директором прииска, но спасти государственное предприятие от банкротства было уже невозможно. Второй ребенок Валентина была года на 2 младше брата, после окончания института осталась работать в Хабаровске. Следующая дочь Антонина была на 2 года старше меня, и после окончания школы поступила в Хабаровский медицинский институт. После окончания института она поехала работать на Сахалин, вышла замуж за стоматолога. Об этом я узнал через много лет, когда случайно встретился с младшим сыном Ереминых Колей. Он занимался бизнесом в Николаевском район, и был женат на моей однокурснице.

Теперь хочу рассказать о Херпучинской участковой больнице. Мне и многим моим погодкам очень повезло, что в годы нашего рождения в больнице работал замечательный врач, мастер на все руки Нечаев. Я, как и многие мои сверстники в послевоенные годы рождались с дефицитом веса, и могли запросто умереть в младенчестве, но благодаря усилиям медицинских работников и заботам родителей остались живы. Этого врача очень уважали в наших поселках. К сожалению, он преждевременно ушел из жизни. Его могила почти в центре поселка, на горе, связывающей Каланчу и Дубовку. Там три могилы, две я не знаю, кому принадлежат, а вот самая ухоженная – любимому врачу Нечаеву. Я не знал Нечева, вернее, был маленький и не запомнил его. Но вот мои родители рассказывали, что он был очень оригинальный человек. Когда заходил к кому-то в дом, кланялся и говорил: «От лица до яйца низко кланяюсь вам».

И потом много хороших врачей работало в больнице. Больше других запомнились врач-терапевт Пашутова Мария Михайловна, Татьяна Васильевна Калашникова была фельдшером, но её знаниям и опыту, умению убедить пациента в назначенном лечении могли позавидовать многие врачи. Помню еще зубного врача по фамилии Макарова, которая панически боялась рвать зубы, лечила уже тогда, когда от зуба оставались одни корни. Как-то приехал из Николаевска врач-стоматолог-ортопед, и стал вырывать всем эти корни, чтобы можно было начать протезировать. И многие мужики ходили после удаления сразу три-четырех зубов. Вот эти врачи мне запомнились больше всего из того периода жизни в поселке.

Когда я был маленький, в поселке был детский дом, где жили сироты разного возраста. Занимал он довольно большой дом и имел еще различные подсобные помещения вне этого дома. Потом в это здание переехал интернат, а в прежнем здании интерната были сделаны хорошие мастерские для производственного обучения учащихся. Там был сделаны слесарная и столярная мастерские, установлены швейные машинки, оборудован радиокласс. Там я с 9 по 11 класс проходил обучение радиоделу и получил удостоверение радиооператора 3 класса.

Учительский коллектив в школе был больше 25 человек и, как немногочисленные инженеры прииска и врачи участковой больницы, относился к элите поселка. В большинстве своем учителя пользовались авторитетом в поселке. Они жили в служебных квартирах недалеко от школы. Наша семья прожила с 1943 года по 1977 год в доме рядом со школой. В первом от школы доме жил директор прииска и начальник планового отдела прииска. А вот в следующих по улице домах жили в основном учителя. Около домов были небольшие огороды, где в основном сажали только картошку и некоторые овощи – лук, морковь, горох и что-то еще. Первые кусты смородины появились в начале 60-х годов.

В некоторых огородах были стайки (так почему-то назывались помещения для коров, кур, свиней). Рядом с этими стайками были туалеты с глубокими выгребными ямами. Так что до туалета было метров 40-45, и зимой дойти туда без валенок было невозможно. Рядом с туалетом была помойка, которая зимой превращалась в небольшую горку и лишь весной вместе со снегом растаивала. Около заборов обычно были штабеля дров. Учителям дрова доставлялись бесплатно, так что в нашей семье на 2-х учителей приходилось примерно 2 машины дров год. У окна в нашем огороде росло большое дерево черемухи, которая очень красиво цвела, а осенью покрывалась иссиня-черными ягодами. На улице Центральной, где мы жили, и идущей параллельно улице Школьной были аккуратные домики, ровный штакетник заборов, деревянные тротуары, ухоженная дорога и канава по обочине. К каждой квартире через канаву переброшен мосток. По деревянным тротуарам в самую слякоть можно было пройти, не замочив обувь.

Центральная часть поселка была расположена на возвышении, через поселок, разделяющий его на две части, проходил невысокий горный кряж, который затем возвышался и за поселком превращался в обычную гору. Эта гора называлась Дубовка, потому что там росли редкие в нашей местности дубы. До 60-х годов названий улиц у поселка не было, потом они появились и с очень непритязательными наименованиями. Улицу, где жили мы, назвали Центральная, параллельную с нашей – Школьная. Была еще Клубная, Седьмая Линия, Успенская, Транспортная. Недалеко от школы был самый большой магазин, имеющий три отдела – продуктовый, промтоварный и хлебный. Вот здесь и прошло мое детство и отрочество.

Помимо школы, самый посещаемым в те годы зданием был клуб имени Жданова. В зрительном зале необычно было видеть оркестровую яму перед сценой, как в каком-нибудь театре оперетты. Когда играл в школьном духовом оркестре, мы во время торжественных праздничных мероприятий сидели в ней и играли гимн Советского Союза, туш при вручении наград, а после торжественной части играли на танцах. В младших классах нам разрешалось ходить в кино только на 12-ти часовые сеансы в воскресенье, а вот старшеклассники ходили три раза в неделю – в среду, субботу и воскресенье на 19-ти часовой сеанс. В клубе меня учил азам поднятия штанги Юра Асанов, который научился этому в армии, и по его инициативе был куплен этот спортивный снаряд.

И, по-моему, третьим по частоте местом постоянных посещений моих земляков была гора Каланча, где все старались сфотографироваться, посмотреть на панораму поселка, а зимой прокатиться на санках или на лыжах. И чуть менее посещаемым местом была Дубовка, место свиданий всех влюбленных в поселке. Особенно красивой эта сопка была в конце мая – начале июня, когда стояла вся в цветах багульника на фоне зеленых иголочек молодых лиственниц.

С тех пор прошло много лет. Я закончил школу в 1965 году, потом приезжал к родителям на каникулах, в 1977 году привез всю свою семью – жену и трех детей – на свою малую родину. В этот год мои родители проводили в Херпучах последнее лето, и к ним в гости приехали моя семья, мой младший брат Витя и Агния Иннокентьевна Кокорина, наша многолетняя соседка, ставшая за эти годы нам родным человеком. А последний раз я был в Херпучах в 1994 году, приезжая сюда в командировку уже как краевой чиновник.