РАССУДОК И ЛЮБОВЬ

 
Младой Дафнис, гоняясь за Доридой,
«Постой, – кричал, – прелестная! постой,
Скажи: "Люблю" – и бегать за тобой
Не стану я – клянуся в том Кипридой!»
«Молчи, молчи!» – Рассудок говорил,
А плут Эрот: «Скажи: ты сердцу мил!»
 
 
«Ты сердцу мил!» – пастушка повторила,
И их сердца огнем любви зажглись,
И пал к ногам красавицы Дафнис,
И страстный взор Дорида потупила.
«Беги, беги!» – Рассудок ей твердил,
А плут Эрот: «Останься!» – говорил.
 
 
Осталася – и трепетной рукою
Взял руку ей счастливый пастушок.
«Взгляни, – сказал, – с подругой голубок
Там обнялись под тенью лип густою!»
«Беги, беги!» – Рассудок повторил,
«Учись от них!» – Эрот ей говорил.
 
 
И нежная улыбка пробежала
Красавицы на пламенных устах,
И вот она с томлением в глазах
К любезному в объятия упала…
«Будь счастлива!» – Эрот ей прошептал,
Рассудок что ж? Рассудок уж молчал.
 

РОМАНС

 
Под вечер, осенью ненастной,
В далеких дева шла местах
И тайный плод любви несчастной
Держала в трепетных руках.
Все было тихо – лес и горы,
Все спало в сумраке ночном;
Она внимательные взоры
Водила с ужасом кругом.
 
 
И на невинное творенье,
Вздохнув, остановила их…
«Ты спишь, дитя, мое мученье,
Не знаешь горестей моих,
Откроешь очи и, тоскуя,
Ты к груди не прильнешь моей.
Не встретишь завтра поцелуя
Несчастной матери твоей.
 
 
Ее манить напрасно будешь!..
Мне вечный стыд вина моя, —
Меня навеки ты забудешь;
Но не забуду я тебя!
Дадут покров тебе чужие
И скажут: «Ты для нас чужой!»
Ты спросишь: «Где мои родные?»
И не найдешь семьи родной.
 
 
Несчастный! будешь грустной думой
Томиться меж других детей!
И до конца с душой угрюмой
Взирать на ласки матерей;
Повсюду странник одинокий,
Всегда судьбу свою кляня,
Услышишь ты упрек жестокий…
Прости, прости тогда меня.
 
 
Ты спишь – позволь себя, несчастный,
К груди прижать в последний раз.
Проступок мой, твой рок ужасный
К страданью осуждает нас.
Пока лета не отогнали
Невинной радости твоей,
Спи, милый! горькие печали
Не тронут детства тихих дней!»
 
 
Но вдруг за рощей осветила
Вблизи ей хижину луна…
Бледна, трепещуща, уныла,
К дверям приближилась она:
Склонилась, тихо положила
Младенца на порог чужой,
Со страхом очи отвратила
И скрылась в темноте ночной.
 

ЭВЛЕГА

 
Вдали ты зришь утес уединенный;
Пещеры в нем изрылась глубина;
Темнеет вход, кустами окруженный,
Вблизи шумит и пенится волна.
Вечор, когда туманилась луна,
Здесь милого Эвлега призывала;
Здесь тихий глас горам передавала
Во тьме ночной печальна и одна:
 
 
«Приди, Одульф, уж роща побледнела.
На дикий мох Одульфа ждать я села,
Пылает грудь, за вздохом вздох летит…
О! сладко жить, мой друг, душа с душою.
Приди, Одульф, забудусь я с тобою,
И поцелуй любовью возгорит.
 
 
Беги, Осгар, твои мне страшны взоры,
Твой грозен вид, и хладны разговоры.
Оставь меня, не мною торжествуй!
Уже другой в ночи со мною дремлет,
Уж на заре другой меня объемлет,
И сладостен его мне поцелуй.
 
 
Что ж медлит он свершить мои надежды?
Для милого я сбросила одежды!
Завистливый покров у ног лежит.
Но, чу!… идут – так! это друг мой нежный.
Уж начались восторги страсти нежной,
И поцелуй любовью возгорит».
 
 
Идет Одульф; во взорах – упоенье,
В груди – любовь, и прочь бежит печаль;
Но близ его во тьме сверкнула сталь,
И вздрогнул он – родилось подозренье:
«Кто ты? – спросил, – почто ты здесь? Вещай,
Ответствуй мне, о, сын угрюмой ночи!»
 
 
«Бессильный враг! Осгара убегай!
В пустынной тьме что ищут робки очи?
Страшись меня, я страстью воспален:
В пещере здесь Эвлега ждет Осгара!»
Булатный меч в минуту обнажен,
Огонь летит струями от удара…
 
 
Услышала Эвлега стук мечей
И бросила со страхом хлад пещерный.
«Приди узреть предмет любви твоей! —
Вскричал Одульф подруге нежной, верной. —
Изменница! ты здесь его зовешь?
Во тьме ночной вас услаждает нега,
Но дерзкого в Валгалле ты найдешь!»
 
 
Он поднял меч… и с трепетом Эвлега
Падет на дерн, как клок летучий снега,
Метелицей отторженный со скал!
Друг на друга соперники стремятся,
Кровавый ток по камням побежал,
В кустарники с отчаяньем катятся.
Последний глас Эвлегу призывал,
И смерти хлад их ярость оковал.
 

ЭПИГРАММА

 
Арист нам обещал трагедию такую,
Что все от жалости в театре заревут,
Что слезы зрителей рекою потекут.
Мы ждали драму золотую.
И что же? дождались – и, нечего сказать,
Достоинству ее нельзя убавить весу,
Ну, право, удалось Аристу написать
Прежалкую пиесу.
 

ЭПИГРАММА

(ПОДРАЖАНИЕ ФРАНЦУЗСКОМУ)

 
Супругою твоей я так пленился,
Что если б три в удел достались мне,
Подобные во всем твоей жене,
То даром двух я б отдал сатане,
Чтоб третью лишь принять он согласился.
 

MON PORTRAIT[32]

 
Vous me demandez mon portrait,
Mais peint d’apres nature;
Mon cher, il sera bientot fait,
Quoique en miniature.
 
 
Je suis un jeune polisson,
Encore dans les classes;
Point sot, je le dis sans facon
Et sans fades grimaces.
 
 
Onc il ne fut de babillard,
Ni docteur en Sorbonne —
Plus ennuyeux et plus braillard,
Que moi-meme en personne.
 
 
Ma taille а celles des plus longs
Ne peut кtre egalee;
J’ai le teint frais, les cheveux blonds
Et la tete bouclee.
 
 
J’aime et le monde et son fracas,
Je hais la solitude;
J’abhorre et noises, et debats,
Et tant soit peu l’etude.
 
 
Spectacles, bals me plaisent fort,
Et d’apres ma pensee,
Je dirais ce que j’aime encor…
Si n’etais au Lycee.
 
 
Apres celа, mon cher ami,
L’on peut me reconnaоtre:
Oui! tel que le bon Dieu me fit,
Je veux toujours paraоtre.
 
 
Vrai demon pour l’espieglerie,
Vrai singe par sa mine,
Beaucoup et trop d’etourderie.
Ma foi, voilа Pouchkine.
 

STANCES[33]

 
Avez-vous vu la tendre rose,
L’aimable fille d’un beau jour,
Quand au printemps а peine eclose,
Elle est l’image de l’amour?
 
 
Telle а nos yeux, plus belle encore,
Parut Eudoxie aujourd’hui;
Plus d’un printemps la vit eclore,
Charmante et jeune comme lui.
 
 
Mais, helas! les vents, les tempetes,
Ces fougueux enfants de l’hiver,
Bientot vont gronder sur nos tetes,
Enchaоner l'eau, la terre et l’air.
 
 
Et plus de fleurs, et plus de rose!
L’aimable fille des amours
Tombe fanee, а peine eclose;
 
 
Il a fui, le temps des beaux jours!
Eudoxie! aimez, le temps presse:
Profitez de vos jours heureux!
Est-ce dans la froide vieillesse
Que de l’amour on sent les feux?
 

1815

БАТЮШКОВУ

 
В пещерах Геликона
Я некогда рожден;
Во имя Аполлона
Тибуллом окрещен,
И светлой Иппокреной
Сыздетства напоенный,
Под кровом вешних роз,
Поэтом я возрос.
 
 
Веселый сын Эрмия
Ребенка полюбил,
В дни резвости златые
Мне дудку подарил.
Знакомясь с нею рано,
Дудил я непрестанно;
Нескладно хоть играл,
Но Музам не скучал.
 
 
А ты, певец забавы
И друг пермесских дев,
Ты хочешь, чтобы, славы
Стезею полетев,
Простясь с Анакреоном,
Спешил я за Мароном
И пел при звуках лир
Войны кровавый пир.
 
 
Дано мне мало Фебом:
Охота, скудный дар.
Пою под чуждым небом,
Вдали домашних лар,
И, с дерзостным Икаром
Страшась летать недаром,
Бреду своим путем:
Будь всякий при своем.
 

ВИШНЯ

 
Румяной зарею
Покрылся восток,
В селе за рекою
Потух огонек.
 
 
Росой окропились
Цветы на полях,
Стада пробудились
На мягких лугах.
 
 
Туманы седые
Плывут к облакам,
Пастушки младые
Спешат к пастухам.
 
 
С журчаньем стремится
Источник меж гор,
Вдали золотится
Во тьме синий бор.
 
 
Пастушка младая
На рынок спешит
И вдаль, припевая,
Прилежно глядит.
 
 
Румянец играет
На полных щеках,
Невинность блистает
На робких глазах.
 
 
Искусной рукою
Коса убрана,
И ножка собою
Прельщать создана.
 
 
Корсетом прикрыта
Вся прелесть грудей,
Под фартуком скрыта
Приманка людей.
 
 
Пастушка приходит
В вишенник густой
И много находит
Плодов пред собой.
 
 
Хоть вид их прекрасен
Красотку манит,
Но путь к ним опасен —
Бедняжку страшит.
 
 
Подумав, решилась
Сих вишен поесть,
За ветвь ухватилась
На дерево взлезть.
 
 
Уже достигает
Награды своей
И робко ступает
Ногой меж ветвей.
 
 
Бери плод рукою —
И вишня твоя,
Но, ах! что с тобою,
Пастушка моя?
 
 
Вдали усмотрела, —
Спешит пастушок;
Нога ослабела,
Скользит башмачок.
 
 
И ветвь затрещала —
Беда, смерть грозит!
Пастушка упала,
Но, ах, какой вид!
 
 
Сучок преломленный
За платье задел;
Пастух удивленный
Всю прелесть узрел.
 
 
Среди двух прелестных
Белей снегу ног,
На сгибах чудесных
Пастух то зреть мог,
 
 
Что скрыто до время
У всех милых дам,
За что из эдема
Был выгнан Адам.
 
 
Пастушку несчастну
С сучка тихо снял
И грудь свою страстну
К красотке прижал.
 
 
Вся кровь закипела
В двух пылких сердцах,
Любовь прилетела
На быстрых крылах.
 
 
Утеха страданий
Двух юных сердец,
В любви ожиданий
Супругам венец.
 
 
Прельщенный красою,
Младой пастушок
Горячей рукою
Коснулся до ног.
 
 
И вмиг зарезвился
Амур в их ногах;
Пастух очутился
На полных грудях.
 
 
И вишню румяну
В соку раздавил,
И соком багряным
Траву окропил.
 

ВОДА И ВИНО

 
Люблю я в полдень воспаленный
Прохладу черпать из ручья
И в роще тихой, отдаленной
Смотреть, как плещет в брег струя.
Когда ж вино в края поскачет,
Напенясь в чаше круговой,
Друзья, скажите, – кто не плачет,
Заране радуясь душой?
 
 
Да будет проклят дерзновенный,
Кто первый грешною рукой,
Нечестьем буйным ослепленный,
О страх!… смесил вино с водой!
Да будет проклят род злодея!
Пускай не в силах будет пить,
Или, стаканами владея,
Лафит с цимлянским различить!
 

ВОСПОМИНАНИЕ

(К ПУЩИНУ)

 
Помнишь ли, брат мой по чаше[34],
Как в отрадной тишине
Мы топили горе наше
В чистом, пенистом вине?
 
 
Как, укрывшись молчаливо
В нашем темном уголке,
С Вакхом нежились лениво,
Школьной стражи вдалеке?
 
 
Помнишь ли друзей шептанье
Вкруг бокалов пуншевых,
Рюмок грозное молчанье,
Пламя трубок грошевых?
 
 
Закипев, о, сколь прекрасно
Токи дымные текли!..
Вдруг педанта[35] глас ужасный
Нам послышался вдали…
 
 
И бутылки вмиг разбиты,
И бокалы все в окно —
Всюду по полу разлиты
Пунш и светлое вино.
 
 
Убегаем торопливо —
Вмиг исчез минутный страх!
Щек румяных цвет игривый,
Ум и сердце на устах,
 
 
Хохот чистого веселья,
Неподвижный, тусклый взор
Изменяли час похмелья[36],
Сладкий Вакха заговор.
 
 
О, друзья мои сердечны!
Вам клянуся, за столом
Всякий год в часы беспечны
Поминать его вином.
 

ГОРОДОК

(К ***)

 
Прости мне, милый друг,
Двухлетнее молчанье:
Писать тебе посланье
Мне было недосуг.
На тройке пренесенный
Из родины смиренной
В великий град Петра,
От утра до утра
Два года все кружился
Без дела в хлопотах,
Зевая, веселился
В театре, на пирах;
Не ведал я покоя,
Увы! ни на часок,
Как будто у налоя
В великой четверток
Измученный дьячок.
Но слава, слава богу!
На ровную дорогу
Я выехал теперь;
Уж вытолкал за дверь
Заботы и печали,
Которые играли,
Стыжусь, столь долго мной;
И в тишине святой
 
 
Философом ленивым,
От шума вдалеке,
Живу я в городке,
Безвестностью счастливом.
Я нанял светлый дом
С диваном, с камельком;
Три комнатки простые —
В них злата, бронзы нет,
И ткани выписные
Не кроют их паркет.
Окошки в сад веселый,
Где липы престарелы
С черемухой цветут;
Где мне в часы полдневны
Березок своды темны
Прохладну сень дают;
Где ландыш белоснежный
Сплелся с фиалкой нежной
И быстрый ручеек,
В струях неся цветок,
Невидимый для взора,
Лепечет у забора.
Здесь добрый твой поэт
Живет благополучно;
Не ходит в модный свет;
На улице карет
Не слышит стук докучный;
Здесь грома вовсе нет;
Лишь изредка телега
Скрыпит по мостовой,
Иль путник, в домик мой
Пришед искать ночлега,
Дорожною клюкой
В калитку постучится…
 
 
Блажен, кто веселится
В покое, без забот,
С кем втайне Феб дружится
И маленький Эрот;
Блажен, кто на просторе
В укромном уголке
Не думает о горе,
Гуляет в колпаке,
Пьет, ест, когда захочет,
О госте не хлопочет!
Никто, никто ему
Лениться одному
В постеле не мешает;
Захочет – аонид
Толпу к себе сзывает;
Захочет – сладко спит,
На Рифмова[37] склоняясь
И, тихо забываясь.
Так я, мой милый друг,
Теперь расположился;
С толпой бесстыдных слуг
Навеки распростился;
Укрывшись в кабинет,
Один я не скучаю
И часто целый свет
С восторгом забываю.
Друзья мне – мертвецы,
Парнасские жрецы;
Над полкою простою
Под тонкою тафтою
Со мной они живут.
Певцы красноречивы,
Прозаики шутливы
В порядке стали тут.
Сын Мома и Минервы,
Фернейский злой крикун[38],
Поэт в поэтах первый,
Ты здесь, седой шалун!
Он Фебом был воспитан,
Издетства стал пиит;
Всех больше перечитан,
Всех менее томит;
Соперник Эврипида,
Эраты нежный друг,
Арьоста[39], Тасса внук —
Скажу ль?… отец Кандида[40] —
Он все: везде велик
 
 
Единственный старик!
На полке за Вольтером
Виргилий, Тасс с Гомером
Все вместе предстоят.
В час утренний досуга
Я часто друг от друга
Люблю их отрывать.
Питомцы юных граций —
С Державиным потом
Чувствительный Гораций
Является вдвоем.
И ты, певец любезный,
Поэзией прелестной
Сердца привлекший в плен,
Ты здесь, лентяй беспечный,
Мудрец простосердечный,
Ванюша Лафонтен!
Ты здесь – и Дмитрев нежный,
Твой вымысел любя,
Нашел приют надежный
С Крыловым близ тебя
Но вот наперсник милый
Психеи златокрылой![41]
О, добрый Лафонтен,
С тобой он смел сразиться…
Коль можешь ты дивиться,
Дивись: ты побежден!
Воспитанны Амуром,
Вержье, Парни с Грекуром
Укрылись в уголок.
(Не раз они выходят
И сон от глаз отводят
Под зимний вечерок.)
Здесь Озеров с Расином,
Руссо и Карамзин,
С Мольером-исполином
Фонвизин и Княжнин.
За ними, хмурясь важно,
Их грозный Аристарх
Является отважно
В шестнадцати томах.[42]
 
 
Хоть страшно стихоткачу
Лагарпа видеть вкус,
Но часто, признаюсь,
Над ним я время трачу.
 
 
Кладбище обрели
Ha самой нижней полке
Все школьнически толки,
Лежащие в пыли,
Визгова[43] сочиненья,
Глупона[44] псалмопенья,
Известные творенья
Увы! одним мышам.
Мир вечный и забвенье
И прозе, и стихам!
Ho ими огражденну
(Ты должен это знать)
Я спрятал потаенну
Сафьянную тетрадь.
Сей свиток драгоценный,
Веками сбереженный,
От члена русских сил,
Двоюродного брата,
Драгунского солдата
Я даром получил.
Ты, кажется, в сомненье…
Нетрудно отгадать;
Так, это сочиненья,
Презревшие печать.
Хвала вам, чады славы,
Враги парнасских уз!
О князь, наперсник муз[45],
Люблю твои забавы;