Лизаве́та Ива́новна прошла́ ми́мо кабине́та. Ге́рманн услыша́л её бы́стрые шаги́ на ле́стнице. Он почу́вствовал не́что похо́жее на угрызе́ния со́вести, но э́то чу́вство бы́стро прошло́. Он окамене́л.
Э́то бы́ло призна́ние в любви́: оно́ бы́ло не́жно, уважи́тельно и по́лностью взя́то из неме́цкого рома́на. Но Лизаве́та Ива́новна неме́цкого не зна́ла и оста́лась о́чень дово́льна.
Так, наприме́р, он был в душе́ игроко́м, но никогда́ не брал ка́рты в ру́ки, потому́ что рассчита́л, что его́ капита́л не позволя́л ему́ (как он говори́л) же́ртвовать необходи́мым в наде́жде получи́ть изли́шнее, – и одна́ко це́лые но́чи сиде́л за ка́рточными стола́ми и следи́л с горя́чим тре́петом за игро́й.
Она́ была́ горда́, прекра́сно чу́вствовала своё положе́ние и смотре́ла вокру́г себя́, с нетерпе́нием ожида́я спаси́теля; но расчётливые молоды́е лю́ди не обраща́ли на неё внима́ния, хотя́ Лизаве́та Ива́новна была́ во сто раз миле́е холо́дных краса́виц, за кото́рыми они́ уха́живали.
Лизаве́та Ива́новна была́ дома́шней же́ртвой. Она́ вслух чита́ла рома́ны и винова́та была́ во всех оши́бках а́втора; она́ е́здила с графи́ней на прогу́лки и отвеча́ла за пого́ду и за доро́гу. Е́й обеща́ли плати́ть жа́лованье,
Ба́бушка рассерди́лась и легла́ спать одна́.
На друго́й день она́ потре́бовала позва́ть му́жа, наде́ясь, что дома́шнее наказа́ние поде́йствовало, но он не измени́л своего́ реше́ния.