Глава 2.

В одну из моих вдохновенных творческих бессонных ночей у меня случается срыв. Наверное, тогда я впервые ясным взглядом перечитываю свои записи и понимаю, что ничего не понимаю, и даже хуже – ничего не знаю и не помню. Одновременно я осознаю, что прошло полтора месяца с момента разговора с главврачом. И еще один шок поражает меня: чувство времени будто вернулось.

Воспоминание «…три года… на раннем этапе вашего лечения…». Откровение: записи – белиберда, абсолютная бессмыслица. Крик, срыв, стул, летящий в стену, стол, врезающийся в двойной стеклопакет окна, отлетающий от него и разлетающийся на куски. Кровать, о, кровать перевернутая, кровать сломанная, кровать развороченная. Выбитая дверь, санитары, укол, отключка.

Утро, солнце, темный силуэт, я открываю глаза. Передо мной стоит она. Она говорит:

– Проснись.

Я просыпаюсь привязанным к своей койке. Нет, койка не моя, я, очевидно, в каком-то подобии карцера. Дверь со скрипом открывается. Входит главврач.

– Как мы себя сегодня чувствуем? – спрашивает он, глядя при этом прямо на меня.

– А сами как думаете? – отвечаю я и буквально чувствую всю скованность своего положения в прямом и переносном смыслах.

– Я тут прочел ваши записи. Как оказалось, все куда хуже, чем мы предполагали, но вы, может быть, и сами догадываетесь. – доктор произносит это выжидающим тоном.

– О чем это вы? – сдавленно говорю я.

– У вас кризис самоопределения. Проще говоря, вы не знаете, кто вы, как и когда сюда попали. Обрывки истины есть, но вы очень запутались – ваши фантазии настолько слились с вашим восприятием действительности, что почти невозможно определить, где они начинаются и где заканчиваются. А еще у вас, похоже, совсем плохо с чувством времени.

– Да уж, тяжко. – отвечаю я.

– И правда…– говорит доктор.

– Что же теперь? – интересуюсь я.

– Теперь, когда у нас есть полная картина, можно попробовать подступиться к корню вашего душевного недуга.

– Как все расплывчато, – отмечаю я, – скажите, а что насчет той обещанной встречи?

– Встречи? – как будто не сразу сообразив, о чем речь, главврач какое-то время молчит, прикидывая что-то в памяти. – Ах да, встреча… Почему бы нам не вернуться к этому чуть позже, когда вы немного придете в себя?

Кровь закипает в жилах и пульсирует в венах, кулаки сжимаются, накатывает волна ярости, однако я ничего не говорю, а лишь продолжаю смотреть на доктора. Тот замечает, видимо, некоторую враждебность в моем взгляде, потому что говорит:

– Думаю, вам следует побыть одному и успокоиться. Я дам лекарство…

– Постойте. – говорю я. – Меня кое-что мучает уже давно, я не могу нормально спать, вижу одни кошмары, я словно заперт… снаружи, если вы понимаете… Вы как-нибудь к этому причастны?

– Что вы хотите сказать?

– Я имею в виду, это вы сделали?

– Нарушили ваш сон? Это смешно, сон крайне важен, неужели вы решили, будто мы подвергаем своих пациентов таким мукам?

– Но ведь до этого…

– Что до этого? Хотите сказать, вы что-то помните? – осведомляется доктор, и мне хочется его задушить.

– Нет, но мне говорили, что я был…, как бы это сказать, кататоником… – неуверенно произношу я, сердце бьется, все тело сковано ремнями, белые стены мозолят глаза, в углу на потолке сидит муха, как будто выжидая чего-то.

– Кто вам это сказал? Другой пациент?

Я молчу, и главврач вскоре продолжает:

– Не стоит слепо верить всему, что говорят, тем более, когда не помнишь, что с тобой было. Однако, справедливости ради, ваше состояние можно было спутать с кататонией, но я бы, скорее, назвал это глубокой клинической депрессией.

– Ну… и вот я здесь, разговариваю с вами, мне уже лучше или что? – спрашиваю я.

– А как вы сами чувствуете?

– Что именно вы хотите услышать? – недоумеваю я.

– Вы чувствуете себя лучше?

– Я не знаю, что значит «лучше».

Главврач молчит, пока буря мыслей прокручивается у меня в голове. Я понимаю, что по-настоящему не знаю ничего ни о себе, ни о той действительности, в которой пребываю в данный момент. Желтый дом сейчас мне самое место, ведь я совершенно не представляю, как выглядит мир на сегодняшний день. В какой я стране, кто мои близкие, есть ли они у меня вообще.

– О чем вы задумались? – спрашивает доктор.

– Встречи не будет?

– Боюсь, что нет, – говорит доктор.

– А кто я на самом деле?

– Это вам предстоит узнать самому.

Все мои мышцы напрягаются, вены вздулись, ноздри словно распухли, глаза на выкате – ярость переполняет все мое естество. Главврач ясно видит это, и мне кажется, что он улыбается. Входят санитары, делают мне укол, я отключаюсь. Никаких снов.

Глава 3.

Я очнулся в своей комнате или, правильнее говорить, палате. Стол на месте, кровать заменили. Моих записей нет. Видимо, еще один метод лечения. А пытаться вспомнить, что я там понаписал – бессмысленно.

Я лежу и думаю, что же делать. Наконец решаю, что надо встать, и встаю. Потом выхожу в коридор и иду по больнице осматривать окрестности. Коридор представляет собой длинный прямоугольный туннель, по обеим сторонам которого через каждые пару метров понатыканы однотипные двери одноместных палат. Двери белые, а стены с легким налетом желтизны, но вроде бы тоже белые. Потолок также белый с желтизной, а еще с него свисают металлические люстры, будто сопли механического монстра.

Это интересное сравнение пришло мне в голову в то прекрасное утро, когда я вышел из своей палаты осматривать окрестности желтого дома, который впервые признал в качестве своего пристанища, пусть даже временного. Означает ли это, что я сдался? А была ли борьба? Все эти бесконечные вопросы. Иногда надо просто осмотреться и подумать.

Когда коридор заканчивается, я оказываюсь в общей комнате: просторном помещении с диванами, стульями и пуфами, стены здесь ярко-желтые, слева во всю стену окно. Посреди комнаты вроде бы совсем не к месту находится колонна. Вокруг нее время от времени кто-то ходит. Что очень даже напрашивается. Может, для этого ее и поставили. В толпе психов надо уметь определить нужных психов. А что их выделяет? То же, что и все остальное – особые приметы или поведение. Для того чтобы спровоцировать реакцию, нужно смоделировать ситуацию. А что есть эта колонна, если не смоделированная ситуация?

Эти мысли проносятся у меня в голове, и я слышу голос справа от себя. Я поворачиваюсь на голос, так как думаю, что обратились ко мне, но не уловил самих слов.

– Прошу прощения? – спрашиваю я у молодого странно улыбающегося паренька с прической горшком (волосы русые, цвета детской неожиданности), жиденькими усами над верхней губой, издалека смахивающими на грязь, и халатом, таким же, как у всех: желтовато-белым, но с небольшим отличием – двумя тоненькими синими полосами на правом рукаве. Если бы не они, он бы затерялся в толпе, но этот псих сам отметил себя среди остальных. Он с гордостью носил эту примету, словно медаль. С такой же гордостью он носил свою странноватую улыбку, дурацкую прическу отвратительного оттенка и даже почти что пубертатные усы.

– Всегда так! – громко говорит он, после чего заливается пронзительным золотистым, ласкающим ухо смехом. Меня это слегка пугает, но в то же время зачаровывает: настолько неожиданно слышать такой смех и такой голос из его уст.

– Что «всегда так»? – после некоторого молчания осведомляюсь я.

– Я специально сижу здесь и говорю что-то неразборчивое в тот самый момент, когда кто-то входит в комнату. Абсолютно все думают, что к ним обратились. Это так забавно! А ведь это обман: каждый обманывает свое тело, никто, особенно здесь, не доверяет своим ощущениям. Ты услышал, что к тебе не обращались, но перепроверяешь это с помощью какого-нибудь вежливого вопроса. Хахаха!

«Твой голос – вот настоящий обман», – думаю я.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – весело говорит голова-горшок.

– И о чем же я думаю?

– Обо мне. И вот мой совет: не стоит. Я – плохой предмет для размышлений. Ты же, с другой стороны, – сказав это, он спрыгивает со стойки, на которой сидел, – совсем иное дело.

– Почему? – спрашиваю я.

– Хаха! Да то, что ты задаешь такой вопрос, радует меня еще больше! Человек, затерявшийся в пространстве и времени! Человек, у которого появился настоящий второй шанс! – говоря это, он весело и почти незаметно подпрыгивает, всем своим существом выказывая радость и энергию. – Я так рад повстречаться с тобой, наконец!

– А кто ты? – спрашиваю я.

– Мое имя не имеет значения, однако ты можешь звать меня Вергилий. И не думай: в этом нет никакого подтекста.

– Что ты знаешь обо мне?

– Да ты, должно быть, шутишь! Ты же местная знаменитость! – говоря это, он все так же энергично пританцовывает вокруг меня.

– Чего ты хочешь? – недоумеваю я, после чего он останавливается и пристально на меня смотрит:

– Просто пообщаться, – совершенно спокойно и серьезно говорит он, чтобы после нескольких секунд наступившей между нами гробовой тишины вновь разразиться своим золотистым смехом. Это конфузит меня неимоверно, но я молчу и просто смотрю за ним.

– Эй! Отойди, не приставай к нему! – вдруг говорит санитар, появившийся неизвестно откуда.

– Прошу прощения, достопочтенный! – весело отвечает Вергилий, делая картинный реверанс и отступая на пару шагов. Санитар презрительно фыркает, покачивая головой, после чего обращается ко мне:

– А ты тоже не стой столбом! – говорит он, точно надзиратель, и, не дожидаясь моей реакции, отходит куда-то в сторону или в то неведомое пространство, откуда минутой раньше возник.

Когда голова-горшок Вергилий и санитар-тюремщик покидают меня, я снова остаюсь один посреди общей комнаты, наполненной психами самых разных мастей. К какой же, интересно, принадлежу я?

– Парень, – слышу я голос у себя за спиной и оборачиваюсь на него, чтобы увидеть перед собой старца, – расскажи мне о своих снах.

– Что, простите?

– Ты меня хорошо слышал, мне ужасно скучно здесь, а, судя по тому, что я знаю, тебе есть, что рассказать. – старец проговаривает это медленно, глядя мне в глаза. Я не могу отвести взгляд, хотя не люблю, когда мне смотрят в глаза (это одна из тех вещей, о которых доподлинно знаешь про себя и никогда не забываешь, как почерк).

– Почему вы решили, что мои сны будут вам интересны? – спрашиваю я, подходя ближе на шаг к старцу, который в этот момент сидит на подоконнике большого во всю стену окна.

– Просто я никогда не видел снов, и мне интересно послушать о них от человека, который жил ими всю жизнь. – это объяснение кажется мне вполне разумным, и я решаю пойти ему навстречу.

– Что ж, пожалуй, я могу поведать вам пару историй, если интересно. – эта идея действительно завлекает меня, ведь я не представляю, чем еще себя занять. Старец улыбается одними губами и кивает, я начинаю рассказывать.