Познание

Любому человеку было не до разгадки собственного существования, когда он только выбрался из материнского чрева на свет и глотнул живительный воздух свободы. Глотнул, ошарашено почувствовал огромность окружения вместо материнской тесноты и заревел.

Было отчего!

Он впервые увидел людей. Их ласковые ладони вознесли его в высоту, откуда он увидел лицо своей матери на ослепительно белой подушке, услышал её голос, тихий и нежный; увидел её руки, зовущие его к себе, и ему захотелось опуститься к ней на её ослепительно белые одежды.

Он не знал, как это сделать и, не умея ещё говорить, плакал.

Он впервые услышал себя, свой голос новорождённого.

Он всё делал впервые.

Даже стук сердца матери, он уже слушал снаружи, лёжа у неё на груди и сладко насыщаясь живительной молочной влагой.

Обвёрнутый в мягкие пелёночные одежды, он впервые спал у мамы под боком, вдыхая запахи неповторимого материнского тепла.

Пройдёт много дней и ночей, пролетят годы, а в памяти нормального человека всё будет присутствовать запах детства, запахи своего жилища, притягательные видения молодых родителей – первых несменяемых учителей неизбежным премудростям жизни. От того невосполнимой утратой оборачивается для человека смерть матери.

 
Плачут, плачут люди, вспоминая детство,
Плачут по утрате матерей:
На маму и на детство можно опереться —
Крепче нет опоры и верней.
 
 
Уходя из дома, мы делались взрослее,
Грелись у костров, где горячо,
Но ничего на свете не было теплее,
Если рядом был мамин бочок.
 

Человеческая память неожиданно вдруг высвечивала кусочек горизонта, к которому стремилось детское воображение, к той самой полоске, где соединялось земля и небо и просыпалось наше солнышко. Чаще всего туда стремилось ребяческое любопытство. Оно, любопытство, вместе с робкой полоской зари ощупывало краешек неба – всё ли там чисто, всё ли там благополучно и можно ли дать разрешение светилу выглянуть из-за горизонта ослепительной макушкой?

Детская душа ликует, она буквально кричит:

– Свети! Пусть земля просыпается… Свети – иначе не начнётся новый день!

И новый день начинается.

Лучик света коснётся чего-нибудь высоко-высоченного и, если это будет дерево, разбудит прикорнувшую на ночлег среди ветвей птаху, а та пискнет, встрепенётся и в качестве благодарности пропоет коротенькую серенаду солнышку. Серенаду пробную – вдруг она кому-нибудь понравится.

Услышав ответную трель, птаха зальётся новой мелодией и под её переливы, природа-жизнь стряхнёт с себя ночную дрёму и, подмигивая солнышку, сделает по земле первый шажок.

Вы думаете, нашему любопытству не интересна, какая она такая проснувшаяся наша жизнь? Ещё как интересна! Вот если взять и открыть один глаз Нет лучше сразу два глаза! И – потянуться! Нет, долго тянутся сразу нельзя! Не-ин-те-рес-но!

Лучше открыть сразу два глаза и прислушаться, и присмотреться к комнате, где спишь. Правда – в комнате давно всё знакомо и будет интереснее узнать, а что там делается за стеной дома?

Для российских ребят за стеной дома живёт Мир.

Он – добрый дядька, наш российский Мир: он никому не мешает жить и лишь спокойно наблюдает, как россияне работают —

 
Варят металл, строят дороги,
К больным приходят на подмогу,
Растят хлеба, пекут коврижки,
Учат ребят влюбляться в книжки.
 

Он многолик наш Мир и у нас ещё будет возможность проверить так ли это.

Я не оговорился, когда написал “у нас”. Мир наш является многоликим и для любого взрослого человека, и для самого маленького, только что открывшего глазёнки после своего появления на свет.

Его мамочка, услышав голосок своего только что родившегося чада, с каждой минутой будет открывать необычную себя в роли воспитательницы нового для Мира, а, может, и для вселенной нового человека. Она услышит вещий голос извне или услышит и увидит говорившего.

Человека этого она никогда не встречала и – о, чудо! – он говорил стихами:

 
“Ты робко его приподнимешь:
Живи, начинай, ворошись.
Ты дашь ему лучшее имя
На всю его долгую жизнь
И. может быть, – погоди-ка, —
Услышишь когда-нибудь, мать,
Как с гордостью будет великой
То имя народ называть…
И жить ему где-то в столице,
Свой подвиг высокий творить.
Нет, будешь ты знать и гордиться
И будешь тогда говорить:
– А я его, мальчика, мыла,
А я иной раз не спала,
А я его грудью кормила,
А я ему имя дала”.
 

Может быть потом, когда сынок подрастёт, пойдёт в школу и однажды принесёт домой из библиотеки томик стихов Александра Трифоновича Твардовского, она вспомнит слова человека, говорившего стихами.

Вспомнит и пойдёт в церковь, и будет долго молиться святым мученицам Софье, Вере, Надежде и Любови, прося у них необходимую толику великого чувства любви между детьми и родителями.

И подойдёт к ней священник, спросит о молитвенной тайне, и поведает ей печальную, но поистине героическую историю гибели святого семейства, которому молятся о сохранении подростков от искушений мира нынешнего.

О героизме девочек стало известно ещё во втором столетии по Рождестве Христовом в царствование римского императора Адриана.

Тогда в Риме жила вдова по имени Софья, что означает премудрость.

Были у неё три дочери – Вера, Надежда и Любовь. Благочестивая мать назвала дочерей именами трёх христианских добродетелей. Девочки не скрывали своей христианской веры и были вместе с матерью вызваны к императору, который потребовал от них отречения от веры под угрозой пыток. Девочки отказались.

Первой пострадала старшая двенадцатилетняя Вера: после жестоких пыток ей отсекли голову.

Перед казнью десятилетняя Надежда поцеловала младшую на год сестру и мать и сказала: “Предстанем вместе Святой Троице”

Настал черёд младшей девочки. Палачи думали устрашить её видами казни, но Любовь поцеловала тела сестёр и сама вошла в приготовленную горящую печь. Господь уберёг её от огня, но Адриан велели Любови отсечь голову.

Мать Софью по жестокому расчёту не подвергли мучениям – оставили ей жизнь в безысходном горе и одиночестве.

Тела дочерей Софья вывезла за город и похоронила.

Господь невидимо, как мог, утешал вдову. Три дня провела Софья у могилы дочерей в непрестанной молитве и здесь же уснула сном смерти, соединившей её с дочерями в Царстве Того, любовью к Которому были исполнены их сердца.

Мамочка-россиянка после рассказа священника ещё больше преисполнится любовью к Господу, к святой Софье и её дочерям и однажды приведёт в церковь своего сына.

Это случится, когда в центре Киева полыхнёт майдан и сотни молодых людей с натянутыми на головы чёрными вязаными чулками начнут жечь и крушить здания, а заодно щиты и каски бойцов “Беркута”, а этих бойцов потом и убивать.

Майдан Киева разжёг войну на Украине руками мальчиков и девочек. Их озлобленность на всех не украинской национальности и больше всего на россиян и Россию пугала мать. Что-то подобное в поведении некоторых молодых людей, их искажённые в злобе лица мать видела в Москве на Манежной площади.

Мать запрещала себе смотреть телевизор, но вновь и вновь руки её тянулись к кнопке пульта и чёрные зловещие фигуры телевизионной картинки леденили сердце женщины.

Горящие дома, гибнущие внутри домов люди, их раздирающие слух предсмертные крики, толкали мать искать защиты у Бога.

Приходя в церковь с сыном, она надеялась спасти его от тлетворного влияния окружающей жизни и с помощью молитвы заручиться поддержкой Господа.

– Почему они могут жечь людей, а Господь наш их не наказывает? – вопрошает мать своего батюшку-духовника. – Господь наш все эти издевательства над людьми видит и без наказания их творящие не останутся. Они дождутся небесной кары. Так было и так будет! Молитесь об их страждущих душах, ибо

 
Богу всегда молились люди:
Не коммунистам и не начальникам,
Не богатеям, не словоблудам,
Не благодетелям и не печальникам.
 
 
И если кто-то, достигнув трона,
Решил, что Богом его назначили,
Что должностная его корона
На веки вечные предназначена,
 
 
Глупец!
Как далеко ему до Бога —
Так как нет бога, кроме Бога!
 

Духовник говорил долго, мать слушала, а перед глазами у неё из окон горящего здания выбрасывались и выбрасывались горящие люди. Она крепко прижимала к себе ничего не понимавшего сыночка и беззвучно, внутри себя, крича – Матери этих извергов, слетитесь в Одессу, поглядите, что вытворяют ваши дети! Они стреляют в своих сограждан, они жгут ни в чём не повинных! Они – чумные! Слушают не своё сердце, подчиняются их бесчеловечным поводырям, отдавшим душу не Богу, но сатане! Чёрные… чёрные души у них – не людские.

 
Чёрные души повсеместно гуляют по свету,
Чёрные души – куски чьих-то горьких обид,
Чёрные души – не тот них ни ответа-привета,
Чёрные души – могильных плит чёрный гранит.
 
 
Пойди, постучись к ним,
                              ты встретишь лишь только молчанье.
Пойди, постучись к ним —
                              уйдёшь с тем, с чем только пришёл.
Пойди, постучись к ним – у них сеть своих мирозданий,
Там – чёрные души, и им средь своих хорошо.
Хоть взывай к ним, хоть криком кричи – Их хозяева – палачи!
 

Не может понять материнское сердце, как Украина, познавшая ад фашистской оккупации, похоронившая не один миллион лучшей части своего народа, сейчас сама, под напором своей правящей “элиты”, пустилась во все тяжкие. Народ её молчит, не осуждает никого и ничего не предпринимает для наведения должного порядка.

Посмевший восстать шахтёрский Юго-Восток страны, отражает агрессию бывшей своей армии, остаётся с ней один на один практически с голыми руками. Неонацистский ад повис над ещё не чувствующей вселенскую беду Украиной.

Мне, чьё детство прошло в глубоком сибирском селе, основанном украинскими переселенцами, потомки которых, мои односельчане, до настоящего времени не порвали с украинскою мовою и пусть она у многих превратилась в некий русско-украинский суржик, мне понятен этот язык.

Я влюблён в певучие украинские мелодии. Их пело, а, может, и сейчас не перестаёт петь старшее поколение моих односельчан. Сердце замирает от волшебных звуков, которые парят над поющими.

 
Посію я огiрочки
Близько над водою
Сама буду поливати
Дрiбною сльозой
 
 
Ростiть огiрочки
В чотирi рядочка
Не бачила миленького
Аж чотирi годочка
 
 
А на пятий побачила,
Як череду гнала
Не сказала “милий здрастуй”
Бо мати стояла
 
 
Бо мати стояла
А батько дивився
Не сказала “милий здрастуй”
Щоб не розгнiвився
 
 
Де ти чорнобривий
Де ти, отзовися
Як я бiдна тут горюю
Прийди подивися
 

Словами не передашь прелесть мелодии песни, но целомудренное отношение девушки к полюбившемуся человеку было как на ладони.

Особенно это прослеживается в другой песне:

 
Несе Галя воду,
Коромисло гнеться,
За нею Іванко,
Як барвінок, вʹється.
 
 
– Галю ж моя Галю,
Дай води напиться,
Ти така хороша —
Дай хоч подивиться!
 
 
– Вода у криниці,
Піди тай напийся,
Як буду в садочку —
Прийди подивися.
 
 
– Прийшов у садочок,
Зозуля кувала,
А ти ж мене, Галю,
Та й не шанувала.
 
 
– Стелися, барвінку,
Буду поливати,
Вернися, Іванку,
Буду шанувати.
 
 
– Скільки не стелився,
Ти не поливала,
Скільки не вертався,
Ти не шанувала.
 
 
Несе Галя воду,
Коромисло гнеться,
За нею Іванко,
Як барвінок, вʹється.
 

В моё детское время взрослое население моего села при детях воздерживалось произносить бранное слово. Как и во всех семьях Советского Союза, в семьях обрусевших украинцев, сибиряков, у них в большинстве семей кроме мальчиков не осталось мужчин, сложивших жизни на фронтах Великой Отечественной.

Мы, лишённые мужского внимания и защиты от жизненных неурядиц, рано впрягались в тяготы колхозной жизни и не делились на “москаляк”, кацапов или хохлов. Мы были единым советским сообществом. Мелодичные украинские песни односельчан вплетались в общий хор наравне с раздольными русскими песнями, и это обстоятельство неизбывно живёт в моей душе, не выветриваясь с годами.

Не забывается далёкий 1955 год, когда я покидал своё село для дальнейшей учёбы в техникуме, и мы с мамой ехали в колхозной повозке в город. Я радовался – впереди самостоятельная жизнь, а мама всю длинную дорогу в 18 километров молчала, и если честно, мне её было немножко жалко. В памяти то и дело всплывали слова грустной песни:

 
“Рідна мати моя, ти ночей не доспала,
Ти водила мене у поля край села,
І в дорогу далеку ти мене на зорі проводжала,
І рушник вишиваний на щастя дала.
Хай на ньому цвіте росяниста доріжка,
І зелені луги, й солов'їні гаї,
І твоя незрадлива материнська ласкава усмішка,
І засмучені очі хороші твої.
Я візьму той рушник, простелю, наче долю,
В тихім шелесті трав, в щебетанні дібров.
І на тім рушничкові оживе все знайоме до болю:
І дитинство, й розлука, і вірна любов”.
 

У моей мамы глаза были карие и печальные, но песня была хорошая, иона соответствовала моему внутреннему состоянию убегающего из села несмыслёныша.

Я – русский мальчик пел на долгую разлуку с матерью украинскую песню, песню моих дорогих односельчан.

Дети современного майдана, молодые “хохлы”, при пособничестве самостийных руководителей Украины, как губкой впитывали тлетворное влияние бандеровских недобитков, активно взращивали в себе ненависть к России и не щадили, вплоть до физического уничтожения, любого защитника “русскости”.

Какой будет конец в украинском народном противостоянии мне сейчас не известно. Каждый раз, садясь за письменный стол, я вспоминаю слова жены моего товарища: “Жизнь для меня чудесным образом остаётся на все времена неразгаданной…”

Для меня она тоже является такой же.