ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

* * *

Рассказ мальчика

«Ханука 5573 года выдалась на редкость холодной, даже для наших мест. В синагоге приходилось топить все время, когда там были люди, на все равно на зажигание ханукальных свечей приходило очень мало народу.

В тот вечер раввин реб Йоселе успел зажечь ханукальные свечи, и только начал петь:

„А-нейрос а-лолу ану мадликин…“ („Эти свечи мы зажигаем…) как в дверь синагоги дважды постучали – сначала робко, а потом посильнее. Я побежал и открыл, и прямо на меня начал валиться какой-то ужасный, весь обмороженный человек, обернутый лохмотьями.

Человек упал на пол синагоги, и подоспевший шамес (синагогальный служка) помог мне втащить его внутрь. Мы развернули лохмотья, чтобы растереть несчастного, но под ними оказалась изрядно потрепанная форма французского солдата!

– Он отстал от армии Наполеона! – сказал шамес (синагогальный служка). – Мойше (это мне), сбегай-ка за урядником, а то и так говорят, что евреи помогают французам.

Тем временем французский солдат, лежа на полу (мы подтащили его поближе к печке), что-то бормотал.

– Он говорит, что он еврей! – вдруг сказал реб Йоселе, все это время прислушивавшийся к словам солдата.

И впрямь, солдат бормотал на святом языке:

– Ани йегуди! Ани йегуди! (Я – еврей!)

Недаром говорили, что французские евреи не знают нашего языка – идиша.

– Погоди бежать за урядником, – повелительно сказал раввин. – Давайте сначала мы его отогреем. И чтобы никому ни слова!

Раввин оглянулся и внимательно оглядел находившихся на тот момент в синагоге немногих людей (все они согласно закивали).

После того, как прихожане разошлись, рав спросил меня:

– Мойше, у вас ванна осталась?

– Да, конечно, – засмеялся я. Когда я родился, отец решил в Смоленске купить ванночку для младенца, но придя в лавку, постеснялся брать маленькую (не приличествует богатому купцу), и взял самую дорогую – на взрослого человека.

– Отлично. Потащим его к вам.

Мы завернули французского солдата в старый талес, чтобы не было видно его формы, и оттащили в наш дом. Отец немного ворчал, что это безумие – приносить в дом солдата вражеской армии, но против воли раввина ничего сделать не мог.

Когда ванна уже была наполнена горячей водой, и мы раздели солдата, то отпали последние сомнения в том, что он еврей. Наполеоновский солдат был обрезан.

Горячая ванна, растирание спиртом и мягкая кровать в теплой комнате привели к тому, что щеки солдата порозовели и он заснул крепким сном.

Утром я проснулся рано и заглянул в комнату к солдату – мне хотелось поговорить с ним, расспросить о том, как живут люди во Франции. Французского я не знал, но мне казалось, что солдат должен знать святой язык, а по ивриту я успевал лучше всех в ешиве.

Когда я заглянул в комнату, француз подскочил на кровати:

– Где мои вещи? – спросил он на иврите.

– Отец приказал сжечь вашу форму, чтобы ее случайно не увидел кто-нибудь.

– А мешок? У меня же был мешок? – почти закричал он.

– Не волнуйтесь, – успокоил я его. – Мешок мы не тронули.

– Пожалуйста, мальчик, принеси его сюда, – попросил он.

– Меня зовут Моше, – представился я.

– А меня – Жан. Но это по-французски. По-еврейски же меня звать Ионой.

Я сбегал на кухню, где валялся небольшой мешок, с которым вчера Жан пришел в синагогу. Там меня нагрузили заодно подносом с завтраком для Жана, и я вернулся в его комнату.

Мне сразу бросилось в глаза, что Жан, несмотря на свой голодный вид, первым делом развязал мешок и заглянул внутрь. И только после этого принялся за еду.

Пока Жан ел, я незаметно (как мне самому казалось), его разглядывал. Жан хотя и выглядел моложаво, но на самом деле ему шел не менее чем четвертый десяток. Наевшись, он откинулся на подушки, а я принес текст послетрапезной молитвы.

Постепенно Жан стал поправляться. Я носил ему еду прямо в комнату (отец решил, что так будет лучше, чтобы лишние люди не знали о скрывающемся в нашем доме французском солдате), а Жан на святом языке, которым он владел еще лучше меня, рассказывал о наполеоновских походах.

Жан принадлежал к старой гвардии, ходил с Наполеоном еще в Египет и Палестину, а затем прошел всю Европу. Я слушал рассказы о его приключениях, раскрыв рот.

Так прошла вся зима. Жан вполне поправился и прекрасно себя чувствовал, все просился пойти погулять, но мой отец и раввин не разрешали ему выходить, опасаясь, что кто-нибудь увидит и донесет.

Однажды ранней весной, когда днем уже вовсю светило солнце, а с крыш свисали огромные сосули, я зашел в комнату к Жану, чтобы принести ему стакан чаю (в тот день занятий в ешиве не было – уже не помню, почему). Жан сидел на кровати, внимательно разглядывая какую-то книжку с картинками (я догадался, что он вытащил ее из своего солдатского ранца). Когда хлопнула дверь, Жан закрыл книгу своим телом, но увидев меня, успокоился.

– А, это ты, Мойше!

Я поставил чай и стол и подошел поближе. Книга, которую держал в руках Жан, была написана на пергаменте, сложена в виде свитка Эстер (как книжка-раскладушка – А.Р.), и целиком состояла из каких-то непонятных рисунков – ни одной буквочки текста я там не увидел.

– Что это, Иона? – спросил я у Жана.

– Это страшная тайна, – сказал он мне. – Я привез это из Палестины.

– Это книга из Святой Земли? – загорелись у меня глаза. – Пожалуйста, расскажи о ней!

– Книга эта попала туда из Америки. Мне ее дал один старый еврей… – и Жан замолчал, видимо, вспоминая что-то.

Он не был сильно расположен рассказывать об этой истории, но я так канючил, что в конце концов Жан сдался. Правда, перед началом рассказа он заставил меня поклясться на молитвеннике, что я сумею сохранить эту историю в тайне.

Вы скажете, что благочестивый еврей не должен клясться? Но мне тогда было только 13 лет, и страшно хотелось услышать историю, которую даже Жан, обошедший весь мир, называл „страшной тайной“.

Жан попросил меня закрыть дверь на задвижку, а пока я это делал, достал из мешка изрядно потрепанный гроссбух и положил его возле книжки с картинками».

* * *

Рассказ солдата

«Это было во время моего первого похода, в 1798-м году. Наша часть тогда была расквартирована в Палестине, неподалеку от Яффо. Земля Святая воистину течет молоком и медом – если ты знаешь, под словом „дваш“ Тора подразумевает финиковую пасту. На выданные нам в качестве жалованья франки мы докупали у арабов козье молоко и финики в добавление к скромному солдатскому пайку. И вот однажды я, видно, съел немытый финик… В общем, схватил меня жуткий понос (после врачи в госпитале сказали, что это дизентерия).

Да, насчет госпиталя – меня положили в Яффский госпиталь. Когда-то он был чумным, но во время походов Наполеона туда клали и раненых, и просто заболевших.

Меня положили в совсем маленькую палату – угловую комнатку, которая раньше, наверное, была просто кладовкой. Вместе со мной в этой комнатке лежал столетний старик-еврей, который уже готовился к переходу в мир иной.

Мой молодой организм (мне тогда было только 20 лет) быстро справился с дизентерией, и я уже не бегал на двор каждые пять минут. Тем не менее выписывать меня было рано, и чтобы чем-то заняться, я стал помогать ухаживать за стариком. Он, кстати, почти все время спал, только в краткий промежуток бодрствования представился мне, как Иче-Янкель (из чего я рассудил, что он был ашкеназским евреем).

Здоровье мое шло на поправку с каждым днем, старику же день ото дня становилось все хуже и хуже. И вот однажды ночью я проснулся от хриплого зова:

– Иона! Иона!

– Что вам, Иче-Янкель?

– Подойди ко мне!

Тьма царила в госпитале и тишина, только негромко стонали и хрипели больные, да восковая свечка горела в изголовье постели Иче-Янкеля.

– Вам что-нибудь принести? – спросил я, подойдя к его кровати. В руках старика я заметил эти книги, которые ты, Мойше, сейчас видишь у меня.

– Нет, мне ничего не надо. Я уже скоро умру, я это чувствую.

Потом он приподнялся на кровати (я видел, что ему это дается с огромным трудом), и сказал:

– Я хочу, чтобы кто-то знал мою тайну. Мне тяжело уносить это на тот свет.

– Я выслушаю вас, – сказал я ему.

Иче-Янкель замолчал, как бы собираясь с мыслями. Молчание длилось долго, и я уже начал опасаться, что старик перешел в лучший мир, так и не открыв мне своей тайны, как Иче-Янкель заговорил.

* * *

Рассказ старика

„В молодости я был пиратом. Ты спросишь, как это случилось? Ха, да на нашем корабле было полно евреев! Правда, надо признать, что евреем был и капитан, и команду он себе подбирал соответствующую.

Я родился в Данциге, мой отец был купцом, и я вырос в порту, между деревянными бортами кораблей, пропахшими смолой и морем. Меня тянуло в плавание, а родители хотели, чтобы я стал таким же купцом, как отец, и провел свою жизнь в конторе за подсчетом монет.

Однажды я удрал зайцем на одном из парусников, стоявших в нашем порту. Я спрятался в трюме, и меня обнаружили только посреди океана, так что высадить в ближайшем порту не представлялось возможным. Капитан и боцман ругались страшно, но им ничего не оставалось делать, как оставить меня на судне в качестве юнги.

Клиппер, который привез чай в Данциг, назывался „Джулия“, и отправлялся за грузом пряностей на Карибские острова. На Барбадосе я перешел на другое судно… Так, подстрекаемый живостью моего характера, я прыгал с судна на судно, пока лет через семь не обнаружил себя на корсарском судне „Кровавый меч“.

Капитаном „Кровавого меча“ тоже был еврей, родом из Генуи. Звали его Михаель Рапопорт, но он всем велел называть его Микаэло.

По характеру Микаэло был не жестокий, а чтобы навести побольше ужаса, он приказал членам команды распускать в портовых кабаках слухи о его зверствах. Больше всех в этом преуспевал я – с детства мне не приходилось жаловаться на недостаток фантазии. Потом на корабле, выйдя в море, мы хохотали, когда я изображал ужас, отражавшийся на лицах кабацких завсегдатаев – моих благодарных слушателей.

Рапопорт не был ни корсаром, ни капером – как иносказательно выражали тех бандитов, которые имели на свои грабежи патенты от испанской или английской короны. Он грабил всех, кого мог обобрать без особого риска для своего корабля – трехмачтовой шхуны, за которой он ухаживал, как за любимым ребенком – и для команды. Евреи почему-то обладают особенностью скапливаться в одном месте. Так они и собрались на „Кровавом мече“.

Кстати, чтобы тебе было понятно – среди пиратов Карибского моря евреи в то время были не редкость. На других судах они тоже встречались – мы это видели, когда заходили на Тортугу, пиратский порт на одном из Антильских островов. Но у Рапопорта евреев среди команды было больше половины, причем все из разных мест – из Англии, Испании, Португалии, стран Магриба… Частенько, чтобы объясниться, нам приходилось говорить на святом языке – древнееврейском. Каждый еврейский пират в детстве посещал хедер.

Корабли, где было много евреев, никогда не выходили в море в шаббат, на их камбузах ты бы не увидел свинины, а во время утренней вахты частенько можно было заметить, как какой-нибудь пират, завернувшись в талес и намотав тфилин, затягивает „Шма, Исраэль“. И необязательно это был еврей! Необрезанные (неевреи – А.Р.), ходившие на кораблях вместе с евреями, охотно перенимали еврейские обычаи, рассчитывая, что еврейский Бог защитит их вместе с Его возлюбленными чадами. Недаром говорится в нашей святой Мишне: „Сапаним рубам хасидим“, „Большинство моряков – благочестивы“. Это и про пиратов сказано, не думай.

Благодаря сообразительности капитана, суда, завидев „Кровавый меч“, тут же теряли волю к сопротивлению и сдавались практически без боя – многие слышали о зверствах Микаэло. Слава шла впереди нашего корабля, и капитан уже начал подумывать о том, чтобы взять свою долю из добычи и удалиться на покой, передав командование кому-нибудь из нас.

Нашу добычу мы не возили с собой, потому что в любую минуту могли подвергнуться нападению военных кораблей. Золото, серебро и драгоценности мы закапывали на одном из островков Карибского моря, подальше от торговых путей. Многое из того, что удалось добыть, и сейчас еще там.

Тем временем жуткие рассказы об ужасах, творимых экипажем „Кровавого меча“, достигли ушей английских колониальных властей, и они послали целую военную экспедицию, чтобы найти капитана Микаэло и вздернуть его на рее – и нас вместе с ним. Рапопорт принял верное решение – отвести корабль к побережью Мексики и спрятать его там, поскольку наши шансы в реальном бою против целой английской эскадры были невелики.

Итак, мы отплыли в сторону Юкатана. Там капитан Микаэло знал небольшую бухточку, которая вдавалась в материк этаким загибающимся вбок рогом, берега которого поросли густыми джунглями. Здесь мы затаились, рассчитывая переждать некоторое время, пока утихнет энтузиазм бравых английских вояк, и мы снова сможем заняться нашим привычным ремеслом.

Тогда, как сейчас помню, стояла ранняя весна, но у побережья Юкатана было уже очень тепло, не то что у нас в Данциге. И даже гораздо теплее чем здесь, в Палестине. Высокие деревья не давали возможности увидеть наш корабль со стороны моря, и мы целыми днями купались и играли в кости. Еду мы добывали частью охотой, а частью выменивали на разные вещи у жителей соседней деревни, находившейся неподалеку от бухты. За продуктами ходили обычно боцман, капитан (Рапопорт хорошо говорил практически на всех языках), и пару матросов.

Однажды я заметил, что капитан Микаэло вернулся из похода за продуктами какой-то задумчивый. После ужина он удалился в свою каюту, хотя еще было рано, и не показывался оттуда до утра, даже не выходил проверить вахты (я как раз в ту ночь стоял на собачьей вахте, а уж ее-то он проверял всегда). Назавтра также, после еды на скорую руку, Рапопорт скрылся в капитанской каюте, и не выходил оттуда уже до вечера.

Так продолжалось почти что целую неделю. Капитан похудел, оброс щетиной, глаза его горели странным огнем. Штурман, тоже еврей, говорил, что на капитана наслали „айн а-ра“ – попросту говоря, сглазили, и грозился пристрелить старого жреца, жившего в деревеньке.

– Колдуна не оставляй в живых, – цитировал он Тору, поигрывая пистолетом. – Я сам видел, как наш капитан беседовал с этим идолопоклонником. Как бы нам не остаться без капитана…

Мы тревожно переглянулись. Вся команда хорошо знала, какая вакханалия начинается на пиратских кораблях со смертью капитана. Нередко выборы нового капитана заканчивались только тогда, когда одна половина команды вырезала другую. Но тут на палубу, пошатываясь, вышел капитан Микаэло. Безумным взглядом он обвел команду, и наконец глаза его остановились на мне.

– Иче, зайди-ка ко мне в каюту, – сказал он хриплым голосом, повернулся и затопал вниз по трапу. Не осмеливаясь ослушаться, я отправился за ним.

В капитанской каюте, обычно очень аккуратной (в мои обязанности входила также и уборка капитанской каюты, но он уже неделю никого не впускал внутрь), царил кавардак. Повсюду валялись скомканные листы бумаги, исчерканные и исписанные какими-то непонятными значками, а на столе я увидел огромный ветхий фолиант, раскрытый как раз посередине.

– Садись, Иче, – сказал мне капитан, а сам плюхнулся в бархатное кресло, которое мы захватили на каком-то корабле, и нацедил себе полкружки отвратительного ямайского рому, выгнанного из сахарного тростника.

– Иче, ты хотел бы бросить ремесло пирата? – спросил он меня.

Странно слышать такой вопрос от капитана. Я даже не знал, что ему ответить, но наконец решился.

– Мне нравится плавать, я не могу жить без моря. Но конечно, если бы у меня было достаточно денег, я предпочел бы купить какой-нибудь небольшой парусник и заняться каботажем. Мне не слишком по душе то, чем мы занимаемся, хотя это и весело.

– Я бы тоже хотел уйти на покой, – сказал капитан Микаэло. – Но только тогда, когда у меня будет много денег на безбедную жизнь в моей родной Генуе, чтобы богатые купцы не смели попрекать меня еврейским происхождением.

Тут он перегнулся через стол и сказал мне свистящим шепотом:

– Возможно, нам удастся разбогатеть.

Уж не свихнулся ли наш капитан? А он тем временем захлопнул книгу и показал ее мне.

– Вот видишь? Эту книгу написал губернатор Юкатана, падре Диего де Ланда. Он был фанатичным иезуитом, и по всей Мексике охотился за книгами, оставшимися от индейцев майя, чтобы уничтожать их. Безумный святой отец считал, что в этих книгах содержится учение дьявола… Однако он подробно описал книги индейцев в своем капитальном труде об империи майя. Но все ему уничтожить не удалось. Когда мы заходили в мексиканские порты, мне приходилось слышать легенды о потерянном сокровище майя.

Я неуверенно кивнул головой. Потерянные сокровища были излюбленной темой пиратских баек – наряду с легендами о „Летучем голландце“ и морском дьяволе, под видом капитана вербующем в портовых кабаках людей на свое судно, совершающее регулярные рейсы прямиком в ад.

– Посланцы испанской короны перерыли всю Мексику, но так и не нашли золотой страны – Эльдорадо. Куда же делись сокровища империи майя? Этого не знает никто. Но кажется, я их нашел!

И тут капитан достал из ящика стола свиток – вот этот, который я сейчас держу в руках.

– Посмотри, Иче, на эти иероглифы. Этот свиток я нашел на нашем острове, там, где мы прячем добычу – жалкие медяки, добытые невероятным трудом и риском для жизни. Когда я осматривал остров, чтобы найти подходящее место для тайника, то наткнулся на пещеру. Там была мумия, сжимавшая в руках вот этот свиток. Украшавшие мумию знаки из нефрита указывали, что тут был лежит не простой человек. Чутье подсказывало мне, что здесь кроется какая-то тайна. Много времени всматривался я в загадочные знаки, пытаясь понять их смысл, пока наконец старый жрец, живущий в местной деревеньке, не подсказал мне, что это иероглифы майя. Это было в мой прошлый визит на Юкатан. А в одной лавчонке на Барбадосе мне посчастливилось найти книгу отца Ланда… Нет ли здесь Божьего провидения, Иче? Не знающий испанского хозяин лавки хотел пустить ее на оберточную бумагу. Но не успел, к счастью…