– Ты что замыслил, Князь?! – воскликнул Гаштерлодан. – Ты восстал против нас?!

– Я бы никогда не восстал против гохерримов! – вспылил Худайшидан.

– Я всегда говорил, что ему нельзя верить! – повысил голос Гаштерлодан. – Он же последний из… подгнивших!

Худайшидан невольно сжал кулаки. Его алый глаз вспыхнул пламенем, черный – чуть заметно задымился. Единственный тут в доспехах, в маске на пол-лица, Гниющий Князь придвинулся к Гаштерлодану и процедил:

– Я «подгнил» только телом. А что касается твоих малодушных и подлых слов, то ты мне за них еще ответишь. Но не здесь и не сейчас. Братья! Сестры! Я привел на эту встречу друга – и простите, что не предупредил!

Его толком не слушали. Все смотрели на быстро растущую багровую громаду. Коротконогий и длиннорукий, с огромными рогами, он шагал неторопливо, но каждым шагом мог перемахнуть здание.

– ПРИВЕТ, ХУДАЙШИДАН, – раздался оглушительный глас.

– Привет, Агг! – помахал Гниющий Князь.

Остальные Зубы смотрели на это с неприкрытым изумлением. О том, что Худайшидан водит дружбу с кем-то из кульминатов, слухи ходили давно. Но его не спрашивали – Гниющий Князь всегда был замкнутым.

И Гаштерлодан сказал правду, Худайшидан – последний из кариозных. Четверо остальных погибли тысячи лет назад – они родились слабее здоровых Зубов, страдали от вечной боли, и постоянные войны выкосили их в числе первых… хотя потомство успели оставить все.

Но не Худайшидан. У него яд Ралеос отравил только часть тела, и он сумел обратить свою слабость в силу. Тоже живущий в непрерывной агонии, Худайшидан научился ее претерпевать, почти не обращать на нее внимания. Искусство, которое переняли от него и остальные, а Джулдабедан даже включил в курс обучения молодых.

Конечно, лучше всех этому мог научить сам Худайшидан. Но из него плохой наставник. Его клан так же велик, как у остальных, но Худайшидан почти не управляет им, а много времени проводит в одиночестве, в пустыне и горах.

Видимо, там он однажды и встретил Агга.

Громадина подошла вплотную к Школе Молодых и поджала ноги, опускаясь на горячий песок. Длиннющая рука медленно протянулась вперед – и встретилась с рукой Худайшидана.

Алый глаз сверкнул, Гниющий Князь с некоторым превосходством глянул на братьев и сестер. Все ли смотрят? Хорошо ли видят?

Они смотрели. Они видели. И они все шире улыбались, потому что уже прикидывали, насколько ценными союзниками будут кульминаты.

Их мало в Чаше, кульминатов. Их в десятки раз меньше, чем гохерримов или нактархимов. Но даже один Агг – это гиря, способная склонить весы в нужную сторону.

А ведь обмен новостями еще не закончился. Мардзекадан приберег напоследок самое сладкое. Когда все устали восхвалять Худайшидана, он лениво поднялся, отсалютовал копьем и сказал:

– Я рад, что ты предложил объединение в войско, Сильдибедан. И рад, что у нас есть такой хороший учитель, как ты, Джулдабедан. Именно твои ученики оказались лучшими в моем кла… легионе. Мой сын, верю, также станет достоин тебя. И сейчас я хочу показать один прием, который я выучил давно, но всего пару лет назад довел до совершенства. Позволишь призвать сюда мою свиту, Учитель?

Джулдабедан кивнул. Никто из Зубов не явился в одиночку – доверие доверием, братство братством, а достаточно одному оказаться предателем, чтобы все горько пожалели о своем легкомыслии.

Минуло семь тысяч лет, но все помнят Дзернидкадану, что возжелала истребить остальных старейшин и стать единовластной царицей Пекельной Чаши. Ее замысел провалился, она погибла в той бойне, но вместе с ней пал еще один первородный и две дюжины обычных гохерримов. А потом ее клан принялся мстить за Кровавую Княгиню, и двадцать лет нактархимы радовались, глядя, как их враги режут друг друга.

Именно тогда Джулдабедан алым вписал в свой кодекс запрет на кровную месть. Ибо для кого-то вроде гохерримов она может стать вечной.

Мардзекадан, как и остальные, привел десяток гохерримов, личную дружину. Большинство держало при себе самых опытных и умелых воинов, часто родных сыновей и внуков. Проживших несколько тысячелетий, иногда помнящих еще смрад разложившегося Тела.

Но при Мардзекадане были сплошь юнцы. Ни одного старше двухсот лет, все – недавние выпускники Школы Молодых. Джулдабедан узнал каждого, всех мог назвать по именам.

– Готовы? – посмотрел на них Мардзекадан. – Помните, как я вас учил? В позицию!

Юноши и девушки одновременно обнажили клинки. Первородные глядели на это внимательно, но без опаски – числом они почти равны, а эти молокососы не угроза тем, кто сражался с Кишками.

– Хочет ли кто скрестить клинки? – предложил Мардзекадан, взмахивая копьем.

– Да! – вскочил Гаштерлодан. – Надеялся, что предложишь!

Его сабля свистнула, разрезая воздух. Гаштерлодан звался Стремительным Клинком, и был он и в самом деле быстр на диво, хотя и невысок ростом. Короткие рога блеснули в багровом свете Мистлето, сверкнули алые очи… и одновременно сверкнули очи мальчишек Мардзекадана.

– Энергию мне! – сказал он что-то странное. – Клинки, дружина!

Молодые гохерримы не сдвинулись с места. Наоборот – они будто замерзли, окаменели, сжимая рукояти так, что побелели суставы. Мардзекадан же… началось что-то странное.

Все гохерримы умели усиливать себя чужими жизнями. Насыщать клинки и делаться от того много убийственней. А в первородных еще и текла кровь Древнейшего, их плоть была плотью божества, и мощь их была безмерна. Но Мардзекадан был не сильней Гаштерлодана, они не раз сходились на турнирах и поединках.

Раньше. Сейчас с клинков дружинников сорвались невидимые почти лучи – и сошлись в Мардзекадане. И эти лучи… принесли с собой силу клинков. Мощь десятерых гохерримов прибавилась к мощи самого Мардзекадана… и он поверг Гаштерлодана за три удара сердца!

– Единение! – прогремел Мардзекадан, пока противник валялся на земле. – Здесь всего десять моих гохерримов! Представьте, что я сотворю, если приведу весь клан!

– Ты… ты одолеешь всех нас разом, – с плохо скрытым страхом сказала Руналодана. – Я… этому… с этим…

– Я не буду таить это искусство! – великодушно воскликнул Мардзекадан. – Я научу и вас!.. Я научу всех!.. Мне одному мало от того толка – единение клинков требует единения душ! Все гохерримы как один, все – как единый клинок! Нам нужно войско, нужны легионы! Нам нужны лидеры, нужны вексилларии…

– Нам нужен предводитель! – вскочил Сильдибедан. – Нужен… архистратиг!

Все взгляды скрестились на Мардзекадане. Первородные разом отсалютовали, и хором грянули:

– Архистратиг!!! Архистратиг!!! Архистратиг!!!

И вот так в тот день была затеяна великая кампания. Гохерримы решили покончить с бесконечными войнами… самым надежным способом.

55321 год до Н.Э, Паргорон, Обитель Мазекресс.

Что-то назревало. Весь Паргорон это чувствовал. Уже сто двадцать лет гохерримы ни с кем не воевали, ни на кого не нападали. Они отражали удары нактархимов, но ответных не наносили. Они не делали налетов на внешнюю сторону, не охотились в Червоточинах, не штурмовали дворцы гхьетшедариев.

Могло показаться, что гохерримы наконец-то пресытились пролитием крови – но в это никто не верил. Могло показаться, что у них начались междоусобицы, что кланы перессорились и теперь заняты друг другом – и вот в это многие верили. Они действительно стали часто сражаться между собой, только вот… странные это были битвы.

В них почти никто не погибал.

Всевидящие Бекуян и Согеян первыми поняли, что грядет. От них это узнал Ксаурр, а от него – Саа’Трирр. Информация попала в сеть кэ-миало и быстро разлетелась по всему миру. Нактархимы, и без того всегда готовые к войне, тоже прекратили мелкие набеги и тоже стали копить силы.

– В такие моменты я рада, что выбрала внешнюю сторону, – прозвучал мягкий голос.

– Даже гохерримы не так кровожадны, чтобы напасть на Сердце, – раздался другой. – Но мне тоже больше нравится внешняя сторона. Тут не так жарко.

Мазекресс и Оргротор обменялись улыбками. Вокруг колыхались лианы, позвякивали дрепте-лец, цветы-колокольцы, от земли поднимался пар, а два Органа сидели прямо на воздухе, с нежностью глядя друг на друга.

Это была не сама Мазекресс, а ее Ярлык, астральная проекция. Основное тело Сердца Древнейшего пребывало поодаль – громадная туша цвета сырого мяса. Безмолвная и неподвижная, без рук, ног или щупальцев, она простиралась здесь уже восемь тысяч лет.

Первое время Мазекресс еще могла перемещаться, хотя и очень медленно. После Разделения она сначала уходила все глубже в землю, скрывалась от кипящих на поверхности битв. Ей помогали Кишки и некоторые кульминаты, а дикие ла-ционне поклонялись, как божеству. У нее была определенная власть над другими Органами, а ее песнь наполняла души забытыми чувствами.

За полторы тысячи лет она проросла сквозь толщу Чаши и объявилась на противоположной стороне. Давно обосновавшиеся тут сурдиты покорно потеснились, молча признали превосходство Сердца, которое по сути тоже Мышца. Ее обитель быстро стала самым цветущим местом в Паргороне… пока на другом конце Туманного Днища не разбил свои сады Оргротор.

Восемь тысяч лет они то ссорились, то мирились, были лучшими друзьями и заклятыми врагами. Их отношения описывали все новые круги, шли по кривой спирали – и сейчас эта спираль вернулась в фазу примирения и приближалась к дружбе.

Население Паргорона постепенно меняется. Рождаются все новые существа, появляются новые лица – а старых с каждым веком остается все меньше. Мир вокруг полон насилия, и даже бессмертные существа в нем периодически гибнут.

Потому те, кто прожил достаточно долго, проникаются особыми чувствами к старым друзьям… и врагам. Бывает сложно отличить одних от других, когда вы знакомы тысячи лет. Когда подобных вам конечное число, когда вы периодически сверяетесь со списком – сколько еще Плоти Древнейшего пребывает в живых?

Оргротор и Мазекресс пытались убить друг друга минимум трижды. Но вот колесо в очередной раз провернулось – и им снова нечего делить, снова нет причин для вражды. Грядущие события важнее тех, что занесли пески времени.

– Жаль, что мы не сделали этого вместе, – сказала Мазекресс, смыкая кончики пальцев. – Мазед, Саа’Трирр… даже Гламмгольдриг…

– Ты знаешь о Гламмгольдриге?.. – моргнул Оргротор.

– Я видела твоих детей. Видела этих… гхьетшедариев. Для кого-то проницательнее айчапа не составляет труда догадаться, от кого ты их породил.

– Другие не догадываются.

– Или считают неприличным давать тебе знать о своих догадках.

Оргротор покачал головой. Конечно, дело было не в этом. Просто далеко не все знали о том, как Оргротор это делает. Многие даже не подозревали о его участии в появлении бушуков и кэ-миало – первых считали детьми только Мазеда, вторых – только Саа’Трирра.

И гхьетшедариев все считали детьми только Оргротора. Даже, кажется, сам Гламмгольдриг. Во всяком случае, интереса к своему потомству он не проявил и никак не намекнул, что ему известна правда.

Но Мазекресс… она-то уж, конечно, все поняла.

– Значит, сегодня ты решила побыть неприличной, – изогнул уголки губ Оргротор. – Тебе ли не знать, насколько это опасно в моем присутствии?

– Возможно, именно этого я и желаю, – спокойно ответила Мазекресс.

По телу Оргротора прошла сладкая, давно не ощущавшаяся дрожь. Он поостыл за последние тысячелетия, утратил пыл с тех пор, как обзавелся полноценными детьми, но теперь его снова взял кураж.

Флирт с Мазекресс. Волнительно. Единственная из вершин Паргорона, которую он все еще не покорил.

Однако…

– Откуда мне знать, что это не очередная ловушка? – игриво спросил Оргротор.

Мазекресс улыбнулась. Ее астральная проекция была удивительно прекрасна, она казалась живой богиней – и в то же время это был только Ярлык. Истинное тело Сердца было гораздо больше Оргротора, было больше даже его дворца. Любому другому она казалась бесформенным чудовищем, горой пульсирующей плоти.

Но Оргротор видел суть. Видел душу. И, как… мнэ… божественному Фаллосу, ему нравилось то, что он видел.

Огромное, но прекрасное создание. Полное жизненной силы и нерастраченной любви. Во всем Паргороне Мазекресс была ему ближе всех по духу, по образу мыслей.

Тем сильнее становилась его ненависть, когда они в очередной раз начинали враждовать из-за эгоистического следования своим интересам. Мазекресс пыталась использовать Оргротора, Оргротор – властвовать над Мазекресс.

У них были общие цели, но каждый желал лидировать. Они оба хотели составить пару, но каждый хотел быть в этой паре главным. Каждый возвышал себя и свое видение того, каким должен быть Паргорон.

И каждый принижал заслуги другого.

Иногда чаша терпения переполнялась. Около тысячи лет назад они по-настоящему воевали. Чудовища Оргротора брали штурмом Мазекресс, а та успокаивала их своими песнями, ломала волю и обращала против создателя.

При этом она их еще и трансформировала. Она всегда считала, что может сделать лучше. Всегда находила, что можно исправить или усовершенствовать.

Но в одном она уступала Оргротору. В отличие от него, Мазекресс не могла создавать жизнь с нуля. Только менять уже существующее. И Отец Чудовищ не упускал возможности об этом напомнить.

– Зря мы столько раз ссорились, – сказал он, касаясь изящной руки Ярлыка. – Нам просто следует принять себя такими, какие мы есть. Я несу детородную силу Древнейшего и создаю жизнь. Ты же – Сердце этого мира. Тебе следует принять это и задуматься о своем главенстве над ла-ционне… над всеми обитателями Паргорона. Мне же оставь то, ради чего существую я.

– Оргротор, я прекрасно понимаю, что ты пытаешься меня уязвить, – мягко ответила Мазекресс. – Былые обиды заставляют колкости плясать на твоем языке. Но ты должен понимать, что я воплощаю не тривиальный кусок плоти, не буквально анатомический орган, а саму любовь Древнейшего. Больше всего он любил творение. Я не могу без этого.

– Да… Я понимаю. Я тоже воплощаю не буквально… орган…

– К счастью. Иначе нам всем было бы очень неловко с тобой общаться.

Оргротор натянуто улыбнулся. Шпилька Мазекресс оказалась больнее.

Будь он совсем юн, как когда-то – мог бы обидеться. Но возраст Отца Чудовищ приближался к десяти тысячам лет. Он испытал за это время бесконечно много – и о многом же передумал. Ему, в общем-то, повезло с происхождением, поскольку во многих культурах его образ – самый сильный. Где-то вызывающий стыд, где-то смех, но при этом обладающий бесконечным глубинным контролем над психикой смертных… да и бессмертных.

Он уступает в могуществе Триумвирату, но его способности уникальны. Он единственный сумел создать существ, равных тем, что явились непосредственно из Тела. Бушуки, кэ-миало и гхьетшедарии – такая же Плоть Древнейшего, как гохерримы, нактархимы и сурдиты. У них нет памяти о том, что они были частью чего-то большего, они явились в мир через его посредничество… и это самое веское доказательство его власти над миром. Он не приказывает – но он делает жизнь такой, какая она есть.

И все-таки… не такой, как хотелось бы. Не до конца. Небезупречно.

– Я много кого создал, – произнес Оргротор, глядя вдаль. – Много кого породил. Но всегда были какие-то недочеты. Не получается добиться совершенства. Такого, каким его видел бы Он.

– Возможно, мы добьемся его вместе.

– Возможно. Я раскритиковал тебя, но ты… действительно улучшаешь мои творения. И для этого тебе не нужна помощь других Органов.

Это было нелегко произнести. Нелегко признать.

– Я всегда восхищалась твоим умением создать жизнь с нуля, – прозвучал мелодичный голос. – Ты слишком строг к себе. Твои творения… они небезупречны, но жизнь не бывает безупречной. Древнейший всю вечность тянулся сердцем к идеалу – но так и не смог его достичь. А мы – всего лишь две его частички.

– Я не настолько безумен, чтобы пытаться достичь идеала Древнейшего… но хотел бы достичь собственного.

– Что если нам попробовать вместе?

Они как-то незаметно придвигались все ближе. Ярлык Мазекресс уже почти касался Оргротора. Дыхание ее физического тела становилось все жарче. Воздух наполняли миазмы демонического вожделения.

– Я возьму с тебя брачную клятву, – тихо сказал Оргротор. – И сам принесу такую же.

– О непричинении вреда и защите интересов друг друга, – согласилась Мазекресс. – Попробуем создать жизнь, которая будет… нести нашу волю. Нас обоих. Здесь и за Кромкой.

– И ты никогда не будешь рассказывать им, откуда я взялся, – шутливо потребовал Оргротор.

– Не порть момент.

Их соитие… вы же понимаете, что Оргротор сошелся не с Ярлыком? Едва они заключили договор и уверились в чистоте помыслов друг друга, остальное не заставило себя ждать. И эта сцена… она была прекрасна на метафизическом плане, но у какого-нибудь смертного вызвала бы рвоту.

Возможно, безумие.

И она была длительной. Она была очень длительной. Она продолжалась часы… дни… недель тогда не было, поскольку не было Нижнего Света, но она продолжалась недели. Оргротор и Мазекресс не могли насытиться друг другом.

В некотором смысле… в некотором смысле это происходит по сей день. Оргротор и Мазекресс оказались настолько идеальной парой, что они буквально… срослись. С каждым днем, с каждой неделей этого необыкновенного соития Оргротор все глубже погружался в лоно Мазекресс.

Их плоть все сильнее взаимопроникала. Граница меж их существами становилась все менее четкой. Сознания все теснее переплетались.

И спустя какое-то время они перестали воспринимать себя по отдельности. Стали фактически единым целым.

Мазекресс была гораздо больше, и она была сильнее, так что внешне осталась одна она. Но она… изменилась. Именно тогда у нее появились многочисленные хоботы. Она не обрела подвижности, осталась вросшей в землю, но Паргорон везде Паргорон, а покидать его она все равно не собиралась.

Никто из них не собирался.

Оргротор не погиб. Он органично вплелся в это новое существо. Как те самцы глубоководных рыб, которые настолько щедры к будущим поколениям, что отказываются от собственной индивидуальности и навсегда прирастают к своим самкам.

– Подожди… – подал голос Дегатти. – То есть эти ее хоботы… это… это…

– Ну нет же, – поморщился Янгфанхофен. – Не опошляй.

Но для всего остального Паргорона Оргротор погиб. Его дети перестали чувствовать его присутствие. Он исчез, осталась только Мазекресс. И все стали считать, что она его убила. Поглотила, вероятно… в общем-то, это было почти правдой. Демоны и в самом деле частенько проделывают такое друг с другом, это заложено в их природе. Им свойственно забирать, а не дарить. Поглощать, а не расточать.

Однако на самом деле то было не поглощение, а слияние. Мазекресс не убивала Оргротора, он по-прежнему жив внутри нее, активно влияет на ее решения… и пребывает в вечном блаженстве.

Своего идеала он достиг.

– Помянем, – поднял бокал Бельзедор.

– Помянем, – поднял и Дегатти.

А Мазекресс вскоре после этого получила прозвище Матери Демонов. Она перестала просто переделывать других существ и начала порождать новых, сама по себе. В Паргороне стали появляться невиданные прежде зверодемоны – иногда штучные, иногда скопом. Она экспериментировала, тренировалась, выбирала лучшие стратегии.

В слиянии с Оргротором она обрела новое могущество. И через некоторое время начала усложнять задачи, создавая разумных существ. Тех, кого потом будут называть низшими демонами.

Но это все произойдет уже позже. А первые несколько десятилетий у них с Оргротором был… медовый месяц. Они просто наслаждались друг другом, пока над Чашей сгущались тучи, пока все громче гремели громы, и сверкали клинки гохерримов.

Паргорон вступал в финальную фазу Десяти Тысяч Лет Войны. И началась она с решающей битвы Зубов и Ногтей.