Я поднял руку к подбородку и задумался. Пальцы слегка колола двухдневная щетина, да, я не сильно готовился к этому собеседованию, не побрился и не погладил свою любимую рубаху.

– Я очень люблю море, готов часами на него смотреть и совершенно не уставать. Помните слова про три вещи, способные удержать человеческое внимание навечно? Так это неправда, только вода и не бегущая, а состоящая в покое или бегающая волнами способна на это. Я маленький Архимед в огромной ванне с водой, если нахожусь рядом с морем. Был там, правда, всего единожды и мне совершенно не хватило времени насладиться всем этим великолепием. Две недели показались коротким просветом через окно тюремной камеры, когда в нее попадает луч от постоянно перемещающегося прожектора снаружи. Раз и все, так и у меня, понимаете? – все трое молча кивнули, – Маяк вообще прекрасная идея, никого вокруг, тишина, есть время для подумать, словно Заратустра в горах. Знаете Заратустру? Конечно должны, тогда вот вам краткое представление о моих эмоциях и желаниях, если меня туда отправят.

– А что же по вопросам оплаты? – спросил крайний правый ни то мужчина, ни то паренек-аспирант.

– Мне плевать, вот совершенно, хотите верьте, хотите нет. Для меня главное место и обстоятельства. Вы ведь будете завозить продовольствие или это будет моей проблемой?

– Уверяю, что без еды мы вас не оставим, – заключила женщина, – теперь позволите нам немного посовещаться, чтобы принять более осознанное решение?

– Да, конечно, – отвечаю я и направляюсь к выходу, снова чувствую прохладу металлической ручки и оказываюсь снаружи.

Странное ощущение, мне казалось, что я вышел точно, как и другие, отпущенный ни с чем, но после меня, в кабинет не звали других кандидатов и в коридоре нарастало небольшое напряжение, созданное просидевшими тут не один час мужчинами.

В воздухе висело настолько натянутое молчание, что казалось, можно было нащупать рукой струну, натянутую в пространстве. Никто ничего и не собирался говорить, все присутствующие прекрасно понимали свое положение, ждали, когда их всех отправят домой.

Я не торопясь, короткими шагами, направился к выходу, пронзаемый десятком ядовитых взглядов, так и желающих мне оступиться. Дверь спасительно скрипит, выпуская меня на улицу, где я уже могу вдохнуть полной грудью.

– Получилось, – все, что я могу сказать вслух, находясь под большим впечатлением от произошедшего.

Теперь моя мечта исполнится, я увижу море. Как там говорили? На небесах только и говорят, что о море. Я их прекрасно понимаю, сбежать от всех мыслей и проблем, от болезненных триггеров, пробуждающих не самые приятные ассоциации и эмоции.

Это я о чем? Совсем не рассказал. Я одинок. Не в том смысле, что мне не довелось встретить свою единственную на жизнь любовь или зацепиться душами с лучшим другом, который всегда готов приехать, как только у меня появятся проблемы или банальный упадок настроения. Совсем нет, не угадали. Внесем немного ясности: мне уже скоро сорок, у меня была семья и ребенок, были друзья, но это все в прошлом. История длинная и не самая красивая, я бы даже сказал – неприятная. Хоть я для себя и не могу сказать, что в то время было гораздо лучше, было так же, только вокруг меня были люди. Сейчас я один, как уже упоминалось, уже год, как вышел из психиатрической клиники с бумагой, на которой черным по белому было написано, что я здоров. Конечно, если не было никаких отклонений, то и вылечить не составит труда. Чертовы идиоты.

Да, меня упекли в дурку не просто так. Я был совершенно здоров и адекватен, как все исправно платил налог и продлевал страховку на автомобиль. Изредка писал короткие статьи в немодный журнал, где у меня была собственная колонка авторского письма. Денег со статей хватало и никто не жаловался. О чем же я писал, уже практически и не помню, все эти таблетки совершенно испортили мою память, затуманив прошлое, как взлетную полосу, и теперь с нее не разрешают взлет чартеров.

Точно! Последний мой текст тесно касался чего-то серьезного, чего-то такого, о чем не каждый решится написать, тем более уж в юмористическом ключе, чтобы сбавить градус накала от серьезных дядек в пиджаках, переживающих только за собственные миллионы и имидж. От них часто слышалась фраза: "Извинись", будто бы их кто-то обижал в песочнице, а кинуть песок в лицо обидчика не получалось.

Опустим детали наших умственных перестрелок, хоть и будем помнить тот факт, что мои куличики оказались прочнее разваливающегося каркаса песочницы, покрытого свежей краской, и рядом стоящей таблички с датой начала и окончания ремонта. Фактом остается только то, что я попал под программу запрета слишком крепких куличиков, о чем свидетельствовала бумага, оставленная в моем почтовом ящике спустя неделю после начала событий. Бежать смысла не было, бросать семью я не хотел, но они ушли сами, даже не предупредив меня заранее. Просто исчезли с поля зрения, пропали, вместе с вещами, в квартире лежали только мои скромные пожитки, без единого следа пребывания кого-то еще. Стоит ли говорить, что искать я их не стал, потому что точно так же мог испариться из собственного жилища, без надежды на возвращение.

Сегодня я сажусь на корабль, который увезет меня на мой маленький личный остров с маяком и запасом еды. Ржавая шхуна покачивается на прибрежных волнах, ударяя маленьким якорем о собственный борт. На палубе стоял капитан, следивший за правильностью укладки рыболовных сетей в трюме. Это был мужчина примерно пятидесяти лет, в темно синей форме капитана, которую он использовал как рабочую одежду, так как она была вся в больших пятнах от рыбы и морской тины. Он приветливо помахал мне рукой и указал на узкий деревянный трап, мол: "Поднимайся, скоро отплытие." Я не заставил долго себя ждать и даже успел помочь матросам закатить пару бочек с пресной водой, которые к этому времени подвез пыхтящий грузовик.

Капитан сильно интересовался программой, устроенной Atlantis'ом, но я не мог многого ему рассказать, потому что сам не стал уточнять особых подробностей. Мне хватало только факта уединения вдали от цивилизации, моря и армейского сух пайка в количестве семисот штук. Да, я мог есть шоколад два раза в день и не заботиться о своей фигуре, ибо на нее некому было бы смотреть и, упирая руки в боки, возмущаться по поводу моей телесной запущенности.

Немаловажный факт: связь с сушей не предусматривалась, но всегда оставалась возможность заявить о себе с помощью сигнальной ракеты, которую заметила бы береговая охрана и сразу же отправила ко мне спасательный катер. Это не заняло бы много времени потому что сам маяк находился всего в двадцати пяти километрах от города, то есть катер поспел бы к тому моменту, как сигнальная ракета в небе упала бы в воду, окончательно погаснув.

– Море сегодня прекрасно, – говорит капитан и облокачивается на бортик.

– Идеальное, чтобы остаться на одиноком острове и взобраться на верхотуру, – отвечаю я.

Капитан громко вздыхает и плюет за борт.

– Я когда-то тоже хотел так, – говорит он, – осесть в круглой комнате, включить постоянно шипящее радио и наслаждаться одиночеством и пустотой в окружающем мире.

– От чего так?

– Не хотелось видеть и слышать людей вокруг, – капитан разворачивается и опирается на бортик спиной. – Молодой был, шел бунтовать, бежал от родителей, проблем и обязанностей. Чем же маяк не идеальное место для такого человека?

Я молча киваю, соглашаясь. Море за бортом шепчет мне, что мой выбор сделан правильно, и стихия всегда будет со мной рядом, как я и хотел. Волны мягко бьются о борт, отскакивают и рассыпаются белой пеной. Их жизнь настолько коротка, что сложно сравнить ее с человеческой, но я уверен, что она не менее яркая и захватывающая.

– Я раньше не хотел так закрыться от всех, – говорю я.

– Только сейчас прижало?

Я киваю и продолжаю наблюдать за волнами.

Раздается корабельный гудок, и кто-то кричит с капитанской рубки, что капитану нужно срочно вернуться на свое место. Мужчина громко крякает, отряхивает свою форму, смявшуюся на животе, а после бьет меня по плечу.

– Если что-то понадобится – дай мне знать, – говорит он и удаляется.

Мне нужно только попасть на маяк и не больше.

Вот она белая башня с большим застекленным куполом, где постоянно светит прожектор, отсюда он не выглядит таким большим, какой есть на самом деле, но я уверен, что в диаметре он точно больше моего роста.

Следить за механикой нет необходимости, все работает автоматически, а на профилактику раз в месяц приезжает специалист, который не должен меня тревожить. Даже не думаю, что мы встретимся, я не горю желанием выходить на промозглый холодный ветер, что гуляет по всему пространству.

Остров достаточно маленький. С одной стороны пологое место, позволяющее подойти к нему на лодке и спокойно выйти на берег, с обратной же стороны я видел отвесные скалы, высотой метров пять. В середине стоит маяк, слева от него деревянный склад с провизией, слева другой склад, в котором должна находиться цистерна с питьевой водой и водяные фильтры. Если я не ошибаюсь, то насос, запитанный от генератора рядом с маяком, должен закачивать некоторое количество воды прямо в мою жилую комнату. Сомневаюсь, что буду часто им пользоваться, хочу жить так, как жили наши родители в деревнях и поселках, чтобы все носить на себе и сполна почувствовать жизнь. Да, все-таки придется выходить на улицу, значит, постараюсь делать это в солнечную погоду.

Парень, доставивший меня сюда на лодке, прощается и отчаливает. Я долго смотрю ему в след, пока его не скрывает скала.

Один. Единственное слово, появляющееся в моей голове раз за разом, не давая возможности проявиться другим. Я столько времени был один духовно, моя израненная душа слишком долго страдала из-за жестокого контраста. Теперь же я одинок и физически и могу быть спокоен, так как баланс восстановлен, как вода в сообщающихся сосудах.

Поднимаюсь по спиральной лестнице, прикрепленной к стене маяка. Моя комната находится практически на самой макушке строения, и дорога к ней занимает достаточно времени, чтобы осознать то, что я сделал, чего я достиг. У меня достаточно времени, чтобы написать роман, или целый цикл рассказов, или же сборник стихов, я могу написать все, что угодно, вернувшись другим человеком.

Комната в диаметре примерно десять метров, вдоль стен стоит привычная для тех, кто рос в СССР мебель, на полу несколько ковров, а в середине стоит круглый деревянный стол, полностью заваленный бумагами и письменными принадлежностями. Свет сразу из нескольких окон падает на стол, заменяя лампу.

К вечеру я уже заканчиваю писать этот рассказ, вспоминая каждого своего обидчика, оставленного на той стороне моря. Мозг лихорадочно работает, предлагая написать сразу несколько грубых сатир, обличающих сразу всех, но оставляю это желание в мыслях, потому что не хочу более заморачиваться теми, кто не заслуживает внимания.

Только я заслуживаю внимания в данный момент, только я.

Я достаю из не разобранной сумки свои вещи, складывая их прямо на пол рядом с собой. Наконец, в моей руке оказывается необходимый предмет, знакомый своей текстурой и плотностью, кулак уверенно сжимает его в руке с такой силой, что на коже точно останутся четкие красные следы.

Это веревка.