Зима на Руси – время веселое и радостное. Святки-колядки, Крещение и Сретение, Рождество и Васильевы гуляния, введение и святая Катерина-санница, солнцеворот и Масленица. Зима – это снежные крепости и ледяные горки, это пиры и гуляния. Не то чтобы у крестьян не находилось дел по хозяйству. За зиму и пахотный инструмент следует отремонтировать, и постройки, коли надобны, поставить, и упряжи-телеги в порядок привести. Но, как с хозяйством ни хлопочи – все едино такого труда, как при пахоте, сенокосах, жатвах и прочих летних заботах, оно не требует. Потому-то на зиму и откладываются на Руси и праздники, и веселье, и пьянки-гулянки. Да и в ратные походы ходить заведено исстари русскими людьми именно в зимние месяцы.

Правда, военных походов Андрей затевать не собирался – подобного «развлечения» ему и так хватало с избытком. Потому рогатине и сабле он ныне предпочитал длинный обрывистый склон возле мельницы, с которого удавалось разогнаться до такой скорости, что по льду заводи сани неслись на добрых триста шагов, аж за причал с вытащенными на пологий склон двумя крепкими мореходными ушкуями.

Рядом катались румяные деревенские девки и парни, весело хохотали дети. Няньки укоризненно покачивали головой – но Андрей и сам не чурался близости со смердами и холопами, и детей к тому же приучал. Полина да батюшка несколько раз пытались вести с князем речи о том, что грешно православному христианину таким бесовским забавам предаваться, что время свободное надобно молитвослову и службе храмовой посвящать, в кротости и послушании детей воспитывать, – но Зверев пропускал укоры мимо ушей и с утра забирал дочерей, чтобы играть с ними и деревенскими мальчишками в снежки, кувыркаться в сугробах, вылетая с раскатанной ледяной горки, смеяться и радоваться жизни. Успеют еще молитвами и аскетизмом намаяться, когда судьба выгонит его из дома. Без хозяина имения отцы Афанасий и Прокопий быстро на девочках отыграются, а княгиня их проповеди еще и поддержит.

К обеду все вместе они вернулись в дом – усталые, заснеженные и довольные. Даже няньки бухтеть перестали, хотя Арина и Пребрана, спрятавшись на обратном пути за воротами тына, ловко забросали их снежками. Полина встретила детей в дверях, всплеснула руками:

– Бегом, бегом к себе, охальницы! Шубки Прасковье скиньте, и бегом сарафаны менять! Вон, подолы все мокрые! А ты куда смотрела, бесстыжая?!

Дородная нянька, принимая одежду воспитанниц, скосила глаза в направлении Зверева. Но мужа Полина ругать не стала, а погрозила женщине пальцем:

– Я вам дам, детей мокрыми приводить. Снежана где?

Молодая нянька, будучи посмышленее, осталась снаружи, вычищая перед крыльцом санки. Знала, что гнев княгини утихнет быстро. Чай, не поранились дети, не померзли. А что юбки вымокли – так печи в доме горячие, не простынут.

– Как же мы соскучились по тебе, Полюшка! – обнял супругу и поцеловал ее в теплую мягкую щеку Андрей. – А то айда, мы и тебя с ветерком прокатим?

– Да что же ты, батюшка! Холодный же весь! – легко отпихнула его княгиня. – Хоть бы зипун снял.

– Нечто в зипуне ты меня уже не любишь?

– Тебя вестник ждет, – понизила голос она. – С час как примчался. Я его велела с дороги на кухне накормить, медом хмельным отпоить, дабы согрелся.

– Из Москвы? – насторожился Зверев.

– Из поместья, Лисьино.

– Вот черт… Неужто случилось что? Уж лучше бы из Москвы.

– Что ж ты говоришь, батюшка?! – Полина испуганно оглянулась по сторонам и торопливо троекратно осенила себя знамением, один раз перекрестила Андрея: – Хорошо хоть девочки уже убежали…

Зверев, не слушая, устремился на кухню, влетел в полную горячего пара и мясного аромата комнату в дальнем крыле дворца, кивнул облепленной влажным сарафаном Глафире. Ее молодые помощницы в простых рубахах прыснули в кладовую.

– Никак подавать надобно? – забеспокоилась стряпуха.

Андрей отмахнулся, быстро прошел к столу, за которым незнакомый безусый паренек смачно уплетал серебряной ложкой – размером с небольшой половник – огненно-красный, с тонкими коричневыми прожилочками убоины и капусты, поблескивающий глазками янтарного жира, борщ. Увидев князя, гонец вскочил, быстро вытер губы рукавом тулупа и задвигал челюстями, спеша проглотить содержимое набитого рта.

– Не суетись, подавишься, – разрешил хозяин. – Письмо от матери?

Паренек закивал, сунул руку за пазуху, достал берестяной чехол, протянул князю.

– Как она? Здорова? Бед в поместье не случалось? Лихоманки не случалось? С урожаем как? Набегов литовских не было?

Гонец то кивал, то мотал головой, то снова кивал, потом сделал судорожный глоток, выдохнул и склонил голову:

– В полном здравии Ольга Юрьевна пребывает, хотя и в печалях. Напастей иных на землях наших не случалось, а об чем грамота, об том не ведаю, княже.

– Ладно, ешь спокойно. В людской потом отдохнуть можешь с дороги, велю не тревожить.

Распечатывая на ходу чехол, Андрей вышел из кухни, у окна развернул грамоту, пробежал глазами по строкам:

– Скучаю… Хлопоты пустые… Устала… Попрощаться желаю… Что за черт?! – В пустом коридоре поминания нечистого никто не услышал, не попрекнул. Но легче от этого не стало: – С чего это матушка попрощаться со мной желает?

Он вернулся обратно, снова спугнув в клеть распаренных девок и оторвав посланца от борща:

– Так ты сказывал, Ольга Юрьевна в полном здравии?

– Истинно так, княже! – подтвердил паренек.

– На хвори не жаловалась? Сам ничего не замечал?

– Вот те крест, княже, – размашисто перекрестился гонец, – здорова твоя матушка. Ни на что не жалуется, в постели не лежит. Рази печалится много, да в храме всенощные стоит. Так за то Господь кары не насылает. Скорее, наоборот.

– Ладно, ешь… – Андрей опять развернул грамоту, перечитал.

Матушка и правда ни на что не жаловалась, про недоимки не писала, людей не ругала. Вроде и в порядке все в поместье, судя по письму. Вот только отчего-то попрощаться с сыном Ольга Юрьевна желала. Не увидеться, а именно попрощаться. Что поселило в душе князя Сакульского немалую тревогу. Князь завернул в людскую, громко позвал:

– Пахом, ты здесь? Нет? – Он ткнул пальцем в грудь ближнего холопа. – Найти немедля и ко мне прислать. И вообще всех собирайте, неча штаны просиживать. Бегом, бегом! Шевелитесь!

Смерды, не дожидаясь княжеского гнева, зашевелились. Двое, валявшиеся на лавке, вскочили, кинулись надевать длинные стеганые тегиляи. Вторуша, коего он ткнул первым, уже нахлобучивал ушанку, одновременно путаясь в рукавах тулупа. В дальнем углу, воровато оглянувшись, рыжебородый Шамша выбросил на стол кости. Четверо холопов мельком глянули на число выпавших точек, белобрысый, со шрамом на лбу Никита сгреб монетки и деловито объявил:

– Вторуша, ты Пахома кликни, он у старостовой кумы. Шамше в Волчино скакать, за Изольдом Фридриховичем, а Глебу – за Ильей Карасевичем, на хутор у Сосновой Горы…

Холопы не спорили – видать, успел у них Никита авторитет завоевать. Даже если его Пахом или сотники за старшего оставили – первого попавшегося не назначили бы. Только такого, которого слушаться станут.

– Отчего шумишь, батюшка? – опустилась Андрею на плечо мягкая рука. Князь наклонил голову, мимолетно коснулся щекой ее пальцев, потом молча протянул письмо. Жена растянула свиток, прочитала, шевеля губами, пока холопы проскакивали мимо собирать княжеские рати. На глазах женщины неожиданно навернулись слезы.

– Милая… – Князь торопливо обнял жену, крепко прижал к себе. – Милая, что случилось? Ты чего, хорошая моя.

– Значит… опять…

– Что «опять»? Ты о чем?

– Опять без тебя остаюсь, – резко отступила Полина, прикрыв лицо руками.

– Я же ненадолго, родная!

– Знаю я, каковы пути наши, – покачала головой княгиня. – До лета можно и не ждать. – Она вздохнула. – Да что поделаешь, коли матушка зовет? Скачи.

* * *

С собой Андрей взял всего десять холопов из полутора сотен, что успели продаться ему на службу за последние годы. Все же не в ратный поход собирался, а родное поместье навестить. Но выбрал самых опытных бойцов – мало ли чего случится? А потому его небольшой отряд имел при себе и брони, и рогатины, и луки и по две пищали на каждого. Татей лесных, коли рискнут сунуться, такой кулак прихлопнет хоть впятеро больше, и не задержится. Однако же банд столь больших в русских лесах отродясь не собиралось.

Торопясь к матушке, князь пошел налегке. Никаких саней и телег. Весь груз – на заводных, съестных припасов – только-только с голоду не умереть. Хотя недоедать, конечно, никто не собирался – постоялых дворов на пути хватало. Просто не любил Зверев полностью на милость судьбы полагаться. Харчевни харчевнями, но нужно и свой кусок хлеба в загашнике на черный день иметь.

Первый привал путники сделали возле устья Карасевки, откуда было удобно начинать переход через Ладогу. Андрей уже в который раз удивился, что еще никто не догадался срубить здесь постоялый двор. Все же место прохожее, путники весь берег истоптали, а в очаге золы накопилось почти по колено. Но земля здесь была уже не его, новгородская, а потому сам князь воспользоваться доходным местом не мог. Он лишь переночевал в снегу наравне с холопами, завернувшись в густую теплую медвежью шкуру, утром подкрепился пирогами и еще до рассвета по накатанному тракту двинулся почти на восток, к устью былинного Волхова. Не успевшие устать лошади шли резво, и путники одолели почти тридцать верст всего за один переход, глубокой ночью остановившись напротив древнего Никольского монастыря, срубленного, как сказывали старожилы, еще самим князем Невским незадолго до знаменитой битвы со свенами. Ворота обители, города и ближних постоялых дворов были уже заперты, а тратить время на поиски удобного ночлега Андрей пожалел. Утром путники опять поднялись в седло и поскакали вверх по реке, чтобы вечером наконец-то дать нормально отдохнуть и себе, и лошадям, заночевав на постоялом дворе в деревеньке со смешным названием Бережки. Следующая ночевка была в знаменитом селении Грузино, в котором Андрей Первозванный по пути на Валаам забыл свой посох. Посох сей хранился в храме, сложенном из камня в честь святого и носящем его имя.

Святому достоянию земли русской путники, разумеется, поклонились, отстояли в храме заутреню – а вечером отсыпались в съемной светелке уже за Новгородом. Затем по прочному льду Ильменя путники по прямой добрались до устья Ловати, и уже по ней, ако по каменному тракту, всего за девять дней домчались до Великих Лук.

Город они увидели уже в сумерках – когда заборы и сараи сливались в неразличимую массу, когда золотые купола храмов не сверкали, а чернели на фоне подернутых облачной вуалью звезд, когда лишь работящее тявканье цепных шавок да заунывная песня подгулявшего мастерового доказывали, что город еще не вымер, а зевающие привратники примеривались запереть тяжелые, окованные железными полосами ворота.

– По-осторонись! – грозно прикрикнул на стражу Андрей, на рысях влетая под терем с тремя узкими бойницами. – Сторонись, зашибу!

– Ну, ты… – возмутился было один из ратников, но тут же осекся, поняв, что в сопровождении десяти холопов и с двадцатью заводными конями обычный смертный не путешествует. А со знатным боярином полаешься – так ведь потом всю жизнь икаться будет. Голову, может, и не срубит – нет на Руси у знати такой вольницы, – но вот на правеж выставить могут запросто. У боярина наверняка знакомый подьячий найдется, а то и сам воевода. И поди потом ищи справедливости!

Промчавшись саженей двести по узкой улочке, Андрей перешел на шаг, пытаясь сориентироваться. Как-никак, почти десять лет минуло с того времени, как отец его в город приводил. Причем въезжали они не с Ловати, а через Литовские ворота. Да еще темнота кругом.

Выручил, как всегда, Пахом. Дядька пустил каурую кобылку немного быстрее, выдвинувшись всего на полголовы вперед, уверенно проскакал по едва различимым проулкам, решительно пересек крепость и вскоре спешился у покосившихся жердяных ворот. Энергично застучал рукоятью плети по одной из створок. Та затряслась, грохоча и раскачиваясь. Андрею это не понравилось – что это за ворота, что того и гляди сами упадут? Он тоже спешился, потрогал рукой воротину, потом столб. Тот жалобно скрипнул.

– Сгнил, – понял Зверев. – Кажется, кто-то совсем обленился, за отцовским хозяйством не глядит.

– Кто там балует?! – наконец хрипло отозвались со двора. – Счас стражу кликну!

– Я те кликну! – не сдержав гнева, резко ответил князь. – Давно плети хозяйской не пробовал? Отворяй немедля, дармоед.

– Хто это там боярскому человеку грозить смеет? Уходи, стражу кликну!

– Сын боярина Лисьина, князь Андрей Васильевич к себе вернулся! – ответил Пахом.

– Нечто чадо вернулось? – мгновенно переменился тон за воротами. – Бегу, бегу, Андрей Васильевич, бегу, княже.

Загрохотала тяжелая запорная балка, створки качнулись внутрь, и в неясном свете звезд вместо приказчика Андрей увидел перекошенного на левый бок старика в одной исподней рубахе. Тот подслеповато