Отцовский подарок

– Оделся, барчук? На, выпей! – Пахом вошел с каким-то кожаным мешочком в руках, протянул Андрею.

Бурдюк туго стягивался вокруг деревянного горлышка с болтающейся на коротком шнуре пробкой. Зверев запрокинул непривычную флягу над головой, не сразу догадавшись, что мешочек нужно отдельно поднять за острый хвостик, сделал несколько глотков и только тут сообразил, что в мешочке – чуть сладковатое терпкое вино. Он оторвался, отер губы, протянул бурдюк обратно:

– Спасибо. Хорошая штука.

– Ты допивай, допивай, – потребовал дядька. – Пусть кагор^[2] кровушку согреет да по жилам разгонит. Пей.

Андрей не заставил себя уговаривать дважды, допил вино, вернул кожаную флягу Белому. Ему действительно сразу стало тепло, даже захотелось расстегнуть ферязь. В голове тоже появилась приятная расслабленность. Во всяком случае, чувствовал себя Зверев уже не так тревожно. А может, беспокойство ушло с принятием решения. Теперь он знал, что делать.

– Пожалуй, чувствую я себя вполне здоровым, Пахом, – решительно сообщил Андрей. – Нечего мне более в постели валяться. Давай, покажи мне крепость.

– Какую крепость, барчук? – не понял дядька.

– Ну… – Андрей запоздало сообразил, что как сын хозяина, выросший в этих стенах, он и так все должен отлично знать. – Я хотел сказать, давай пройдемся немного? Свежим воздухом подышу после болезни.

– То мысль добрая, – тут же кивнул Белый. – Пошли. Токмо, чур, не обливаться боле!

– Не буду, – пообещал Зверев. – То помутнение на меня нашло какое-то. Но теперь буду держать себя в руках.

– Да я и вижу, горячка след свой оставила, – согласился дядька, выходя в горницу. – К озеру пойдем? Свечу за исцеление, опять же, поставить надобно.

– Давай на стену сперва поднимемся?

– Отчего не сходить? Глянем заодно, все ли ладно там…

Спустившись с крыльца, Пахом повернул направо, нырнул в проход между домом и хлевом, обогнул груду соломы, прикрытую рогожей, затем по узкой тропе, вытоптанной вдоль склона, поднялся на земляной вал и тут же глянул в одну из бойниц:

– Блестит сегодня золото как, барчук, глянь.

Андрей подошел к соседней бойнице, выглянул. По сторонам, куда ни падал его взгляд, растекался бескрайний океан густого зеленого леса. Лишь изредка то тут, то там, светились проплешины полей или поблескивали влагой небольшие озерца. Слева, справа, вдалеке поднимались еще холмы, но уже не такие высокие, а далеко у горизонта поблескивало что-то желтое, словно велосипедный катафот.

– Что это там такое, Пахом?

– Как что? То ж Луки, барчук, нечто забыл? Купол храма Вознесенского золотом на солнце отливает.

– Какие Луки-то?

– Да не какие-то, а Великие! В прежнюю-то пору звали их оплечьем Новагорода Великого супротив Литвы, а ныне предсердием Москвы кличут!

«Великие Луки, – тут же щелкнуло в голове Зверева. – Это, помнится, где-то в Псковской области. Граница с Белоруссией, кажется. Ну, теперь хоть что-то понятно. Значит, я в России. Вот только…»

– А какой ныне год, Пахом?

– Дык, семь тысяч пятьдесят третий, барчук, какой же еще? Али изменилось что округ, пока ты недужил?

«Так я, что, в будущем? Мир после атомной войны? Ничего себе фокус!»

– Семь тысяч пятьдесят третий… От Рождества Христова? – после короткой заминки уточнил он.

– Шутишь, барчук? – рассмеялся Белый, постукивая по торчащим из земли кольям в полметра толщиной. – От Рождества Спасителя! От сотворения мира, вестимо.

– А-а-а… – Перевести одни даты в другие Зверев с ходу не мог, но понял, что находится все же в прошлом. Где-то лет четыреста тому назад.

– Подгнило бревно… – остановился возле одного из кольев дядька. – Тут, конечно, не так опасно, но поменять надобно.

– Пахом, а почему с той стороны и самострелы, и камнеметы, а с этой – ничего?

– Склон здесь и круче, и выше, барчук, сам глянь. Опять же, через дубраву лестницы нести неудобно, а без них тут не залезешь. С востока речушка к стене не даст подойти, с запада – озеро всего в ста саженях, лучники всех ратников посекут, пока те на штурм сбираются. Твердыня любая – она ведь не стенами, она людьми сильна. А с северной стены и приметы поставить можно, и дорога до самых стен имеется. Ее держать крепче всего и надобно.

Они двинулись дальше, к западной стене. С нее Андрею открылось озеро в форме правильного креста – прямо как рукотворное. Возле самого берега поднималась рубленая церквушка с остроконечной маковкой, обнесенная простенькой изгородью в три жердины. За изгородью чернели вскопанной землей ровные грядки, однако возле самых стен покачивались ветви сирени – священник здешний заботился не только о желудке, но и о красоте. По ту сторону, к северу от озера, поднимался еще один холм, куда более высокий, нежели тот, на котором стояла боярская крепость, и почти совершенно лысый, если не считать редких чахлых кустиков.

– Вон, еще одну крепость соорудить можно, – кивнул на нее Андрей.

– На Сешковской горе, что ли? – Пахом торопливо перекрестился. – Скажешь тоже, барчук… Там же нечисть водится! Что ни полнолуние, то огни странные светятся, голоса звучат. Леших не раз смерды на ней видели, духов вида страшного. Сам Диявол, сказывали, раз с горы к дальнему Колошину озеру напиться ходил, а наутро там рыба вся передохла и вода серой воняла до ужаса. Кровь из земли еще, сказывали, от плача детского проступает, навки хороводы водят в ясные ночи и уж с полтора десятка парней с окрестных селений переловили. Сказывали, князь старый, Семен Друцкий, сюда наезжал, мыслил обосноваться у озера святого, а как домой вернулся, в три дня и зачах. Ты не ходи туда, барчук, ой, не ходи. Знаю, дело молодое, удаль показать хочется, девок попугать. Но ты не ходи. Там и в обычный день враз сгинешь, голоса подать не успеешь. А уж ночью али днем перед полнолунием такие страсти случаются…

Вон, с благословения епископа Филарета церковь поставили, землю от бесов отмаливать. Двое батюшек там, без матушек, и послушников двое с Печорской обители. Трудятся, молятся, поклоны кладут, власяниц не снимают. Ходят на гору, водой святой поливают. Ан, что ни год, а из святых отцов половина наш мир покидает. В детстве твоем, барчук, случилось, что ночью прибег отец Афанасий – простоволосый, седой весь, без креста и в платье рваном. Призвал Господа нашего Иисуса громким голосом да прямо на пороге и упал. А за ним по пятам туман шел цвета желтого, и голоса из него звучали. Насилу успели батюшку втащить да ворота запереть. У нас тут освящено все, с благословением выстроено, к нам нечисть не ходит. Вот… Пошли мы поутру в храм – а в нем ворота с петель сорваны, кресты опрокинуты все, и нет никого. Так и не нашли в тот раз никого из святых отцов. А отец Афанасий до утра кричал страшно да с первыми лучами и преставился. Вот так, барчук. Спустя месяц токмо новые монахи приехали, подвиг вершить.

Дядька внушительно цокнул языком.

– Коли так страшно на горе, откуда люди знают, что там кровь из земли течет или духи всякие из угла в угол бродят? – недоверчиво поинтересовался Андрей. – Кто же ходит туда за водопоем дьявола наблюдать?

– А куды ты денешься, коли баран или коза отбились и на гору ушли? Трава там, глянь, какая зеленая, хоть и осень ныне. Летом и вовсе смотреть завидно. Скотина и блазится. Забредет буренка на гору – тут и Дияволу в пасть полезешь, кормилицу выручать.

– Да, жизнерадостные места, – передернул плечами Андрей. Он думал о том, в реальности он находится или все же во сне? Если во сне – то тут вполне могут водиться и лешие с навками, и дьяволы с огнедышащими драконами. – А в другие места эта нежить не ходит?

– Некуда, боярин. До усадьбы князя Друцкого отсель верст десять, так далеко лешаки наши не захаживают. До Лук Великих им и вовсе не добраться. Деревня Бутурли, что отцу твоему принадлежит, – за озером Крестовым в пяти верстах, за речкой Линницей, на всходне. Норково еще дале, в аккурат у самого озера Северета^[3]. Здешние же смерды в усадьбе привыкли обитать. Места наши неспокойные, токмо за стенами не страшно. В дальних деревнях люди в схронах лесных, почитай, столько же, сколь и в домах своих живут. А наши хоть и не так вольготны, ан за живот свой не боятся. Крепостные люди. Завсегда при крепости. Да ты, барчук, и сам знаешь.

Пока они добрели до северной стены, ратники уже успели разойтись в разные углы и, сжимая копья, сурово таращились в бойницы. Пахом на них внимания не обратил, простучал только бревна тына. Андрей же первым делом самострел осмотрел. Устройство это было простое. Деревянная дуга с толстой тетивой, ворот для натягивания и штырь, что утапливался в ложе при нажатии на медную боковую кнопку. Судя по размеру ложа, стреляло оружие одиночными стрелами – но довольно толстыми, с большой палец диаметром.

Из бойницы вид открывался благостный: сразу за крутым, градусов сорока пяти, склоном начинался луг, который тянулся до древних курганов – пяти остроконечных холмиков в три человеческих роста высотой. За курганами начиналась густая дубрава. Судя по всему, здесь вообще ничего, кроме дубов, и не росло. Через луг от усадьбы тянулась дорога, что отворачивала за дубравой куда-то вправо. Там еще проглядывал край желтоватого жнивья – видимо, скошенного хлебного поля.

Над воротами на стене стоял бревенчатый терем – тоже с бойницами, с дырками в полу. Зачем, Андрей и сам догадался: если враг взломает первые ворота, то, пока он ломится во вторые, через дыры в него можно стрелять из луков, метать копья и лить кипяток.

– Здесь колья сухие, – подвел итог осмотру Белый. – Пару лет простоят. На дуб мореный тын менять надобно, на дуб. Да пока его вымочишь, ужо внуки вырастут.

– У тебя много внуков, Пахом?

Дядька дернулся, сморщился:

– Мыслю, много быть должно. Да где они все ныне? Кто ведает… Ты как, барчук, отдыхать ныне пойдешь, али делом займемся?

– Делом, – тут же встрепенулся Андрей. – В постели поваляться еще успеется.

– И то верно, – согласился дядька. – Негоже молодцу к перине привыкать. Перина – для стариков немощных. Отроку же в седле жить надобно. Спускайся к воротам, а я лук принесу.

К терему вела своя, деревянная лесенка. Зверев спустился по ней, миновал скучающего паренька лет шестнадцати с копьем и круглым щитом. Тот низко поклонился. Андрей кивнул в ответ, вышел из усадьбы и остановился, повел носом, втягивая влажный аромат травы, прислушиваясь к стрекоту кузнечиков, дыша полной грудью.

Нет, все здесь было настоящим. Слишком, слишком настоящим. И все же… Четыреста лет в прошлое – разве это возможно? Как он мог сюда попасть? И как долго здесь пробудет?

– С другой стороны, – отметил он, – теперь мне не нужно ходить в школу и зубрить уроки. А главное – уж отсюда меня точно в армию не призовут. Руки у военкомата коротки.

– Держи, – появился из ворот Пахом. За спиной его, на скрещенных ремнях, висели два колчана. Андрею же он протянул широкий серебряный браслет, украшенный синей, зеленой и красной эмалью и несколькими жемчужинами. – Чего любуешься? На запястье надевай! Бо забудешь, опосля тетива руку порежет.

– Как порежет?

– Как-как… Как стрелу выпускаешь, тетива часто до руки, что кибить держит, достает. Тугая – оттого и режет, что нож вострый. Айда на озеро.

У основания «перекладин» крестообразного озера поднимался небольшой взгорок, перед ним из земли торчал совершенно иссеченный пень в половину человеческого роста. Дядька остановился метрах в двухстах от него, расстегнул колчаны. В одном оказался двояковыгнутый лук, в другом – толстый пук стрел.

– Давай, – разрешил Пахом, вешая колчан со стрелами Андрею через плечо, а сам уселся на травку позади паренька.

Зверев вытянул одну из стрел, наложил ее на тетиву, попытался натянуть, зажав двумя пальцами.

– Да ты чего, барчук, первый раз лук в руках держишь?! – неожиданно возмутился Белый. – Чего ты комель, как девку за сосок, тискаешь? Кольцо у тебя на что? Браслет? Ты чем тетиву держишь? Ох, горе мое!

Дядька подскочил, развернул браслет выпуклой стороной внутрь, потом показал, как вложить тетиву в паз кольца, что украшала у Андрея большой палец, как зажать кончик большого пальца указательным.

– А стрелу комельком аккурат меж пальцев клади. Припомнил? А коли так, то стреляй!

Андрей решительно натянул лук – от натуги зазвенело в ушах и что-то затрещало в позвоночнике. Каким-то усилием воли ему удалось еще и направить кончик стрелы в сторону пня. Он ослабил указательный палец – тут же тугая тетива, расправляясь, вырвала большой и басовито запела, подобно гитарной струне… А у пня, в самой середке, вырос новенький оперенный сучок.

– Молодца! – похвалил дядька, усаживаясь обратно в траву. – Токмо запутался ты маненько. Неча натягивать лук, покуда не приметишься. Этак у тебя никакой силы не хватит. Ты прицелься, а уж опосля натягивай да спускай.

Сказать это куда легче было, нежели сделать. Лук – это не «Калашников», прицела на нем нет. И как только Зверев попытался как следует целиться – стрелы тут же начали лететь куда угодно, но только не в пень. Вторая, третья… десятая… двадцатая… Мимо. Вскоре развлечение начало ему надоедать, заныли мышцы спины и рук, тетива нахлестала синяк рядом с браслетом – он оказался закреплен слишком низко.

– Да, не ладится у тебя ныне, барчук, – покачал головой Белый. – Ладно, положь пока лук, отдохни. Давай в ножички поиграем, разомнемся маненько. Ты чего, пояса свого не надевал? Ну, да ладно, у меня два.

Дядька поднялся, выдернул из ножен у себя на поясе два ножа. Тот, что подлиннее, с половину локтя, оставил себе, а тот, который лезвием всего с ладонь, протянул Андрею:

– Давай, барчук, нападай.

– Так нечестно! – возмутился Зверев. – У тебя нож больше!

– А я тебя не справедливости учу, дитятко. Я тебя побеждать выучиваю. Невелика мудрость того, что слабее, одолеть. Ты сильного завали!

– Ладно, давай… – вздохнув, смирился Андрей.

Он взялся за нож, чуть пригнулся и сделал выпад, норовя уколоть Пахома в живот. Тот отскочил, возмущенно сплюнул:

– Да ты, никак, все на свете