Паренек вынырнул, глубоко вдохнул, нырнул снова. Добрался до дыры, стал прощупывать бревна, но почти сразу вода выбросила его наверх словно поплавок.

– Проклятие! – ругнулся паренек, снова выныривая.

– Ты не замерз?

– Лучше не спрашивай, – тяжело дыша, ответил ее брат. – Чем быстрее сделаю, тем скорее отогреюсь. Дай-ка молот…

Он сделал пару глубоких вдохов, ухватил рукоять молота зубами и снова ушел в глубину.

Теперь Боря знал, зачем мельник дал ему кувалду – с этакой тяжестью он держался под водой вполне уверенно. Быстро прошелся пальцами по отверстию, определяя его края. Вынырнул, схватил через борт паклю, снова ушел под воду. Нащупал место повреждения, быстро заткнул его от начала и до конца, всплыл и сразу выбрался на край плотины. Его била крупная дрожь, тело покрылось мурашками.

– Уже сделал? – встрепенулась девочка.

Борис посмотрел наружу. Струя потоком больше не била, однако продолжала течь довольно бодро.

– Надеюсь, паклю не унесет, – передернул плечами паренек. – Пошли в баню, а то у меня зуб на зуб не попадает.

От берега до сруба он добежал бодрой трусцой, в теплом доме завернулся в тулуп. Иришка пришла чуть позже и сразу стала забрасывать в печку щепу:

– Боря, подожжешь?

Брат послушался, достал кресало, высек искру на трут, раздул, запалил ленточку бересты и подсунул под щепу:

– Ты тут топи, а я сбегаю еще пару раз нырну. Боюсь, как бы паклю не вымыло. Что мы тогда хозяину скажем?

По счастью, поток прижимал заплату достаточно плотно. Несколько раз погрузившись, паренек приткнул в щель один из клиньев и даже смог слегка его заколотить. Это было не так просто – барахтаясь в воде и работая на ощупь. От каждого движения Бориса качало из стороны в сторону, а при попытке размахнуться и вовсе закручивало. Так что вбивать приходилось мелкими короткими ударчиками.

На этом Борис и выдохся – продрогнув до костей и потеряв дыхание. Поплыл обратно к сестре.

По счастью, баня топилась по-черному. То есть вместо печи тут стоял высокий каменный очаг с железными перекладинами для котла. В очаге горел огонь – и продрогший Борис простер над ним руки, слегка наклонился вперед, прогревая грудь. Потом повернулся спиной, стоя так близко, что вскоре ощутил ожог, опять повернулся.

– Хорошо! – с наслаждением выдохнул паренек. – Никогда не думал, что обычный костер способен дать столько удовольствия.

– Кушать хочешь? Тут еще четыре печеных карася осталось.

– Потом, сестренка, – покачал головой младший Годунов. – Сперва надобно снасть проверить. А то как бы не стемнело… – Он придвинул свою сухую и теплую одежду, быстро облачился и кивнул на дверь. – Пошли?

Здешний мельник оказался человеком многоопытным – он ухитрился предугадать практически все. И то, как придется мучиться ныряльщику с забиванием клиньев – их удавалось вколотить всего по три-четыре в день, мучаясь с каждым почти по часу и долго отогреваясь после каждого заплыва. И то, что снасть станет приносить аккурат столько рыбы, сколько нужно двум детям для еды. И даже то, что через неделю постной жизни сироты все же захотят сделать себе небольшой запас в дорогу и им понадобится коптильня.

Борис управился с работой за восемь дней – вбив в заделанную просмоленной паклей трещину между бревнами чуть больше двадцати клиньев вплотную один к другому. Еще два дня он отдыхал, греясь на верхнем полке и покидая его только для того, чтобы еще раз проверить снасть. Утром же одиннадцатого дня послышался стук в дверь, и внутрь почти сразу заглянул мельник, одетый на сей раз в кожаные штаны и беличью душегрейку.

– Вы еще не ушли, малые? – громко поинтересовался он. – Славно, что застал. Вот, возьмите, супруга вам в дорогу собрала. А то ведь у вас, вестимо, рыба уже из ушей лезет?

Мельник хмыкнул, положив возле девочки небольшой заплечный мешок, после чего повернулся к коробу коптильни, придирчиво ее осмотрел.

– Я посмотрел плотину, ребята. Ныне нигде ничего не сочится, – не оглядываясь, сказал мужик. – Молодцы, хорошо потрудились. На совесть. Так что, коли нужда возникнет, можете заглядывать. Руки рабочие понадобятся, позову. Да-а…

Он снял с печи жердяной короб, замотанный почерневшими от копоти лубяными полотнищами, и вышел с коптильней за дверь.

– Похоже, хозяин намекает, что нам пора выметаться, – спустился с полка Борис.

Девочка в это время уже распутывала узел заплечного мешка. Радостно визгнула:

– Боря, тут сало!!! И хлеба половина буханки! И еще пироги! Теперь нам уж точно до самой Москвы хватит, правда?

– Надеюсь, – кивнул паренек, уже окончательно запутавшийся в том, где они находятся и как долго им еще добираться.

Покинув гостеприимную «мыльню», дети обогнули двор, спустились с дамбы, пошли вниз по протоке – и неожиданно услышали впереди громкую ругань.

Борис, широко размахивая корзиной с копчеными карасями, ускорил шаг, пробрался через ивовые заросли и увидел уткнувшийся носом в протоку струг, шагов десяти в длину и пяти в ширину. Перед сшитым из тонкого теса судном возились по колено в воде двое мокрых длинноволосых бородачей, одетых токмо в высоко засученные портки. Мужчины пытались подкопать веслами песок под килем и столкнуть корабль на воду, но получалось плохо. Струг подпирало течение, и чем глубже корабельщики разрывали песок, тем дальше он выползал на мель – несмотря на все их старания.

– Доброго вам дня, путники! – поздоровался Боря. – Помощь нужна?

– А то! – выдохнул один из корабельщиков. – Лодку поднять сможешь?

– Можно подсунуть весло под киль, – сразу предложил паренек, – и приподнять.

– А то мы не пробовали!

– Постой! – выпрямился второй, повел плечами. – Коли вчетвером, можно попытаться. Малышка, ты ноги замочить не боишься?

Ира молча мотнула головой.

– Тогда держи! – Корабельщик протянул ей свое весло.

– Нешто ты обезумел? Ей же его не удержать! – стал разуваться Боря. – Дай лучше мне.

– Она средь нас самая легкая, – мотнул головой мужик. – А сила здесь большая не надобна. Лопасть я воткну в дно поглубже, ее токмо придержать перед килем надобно, дабы не снесло, как подсплывем.

– «Всплывем» или «толкнем»? – не понял его Борис.

– Это же лодка! – ответил корабельщик. – Чем больше груза на корме, тем выше задирается нос. Вдвоем с братом мы и тут, и там выталкивать не можем, но коли девочка от сноса удержит, то, милостью Похвиста, сползти с мели и получится. Давай, забирайся! – Мужик первым зацепился за борт, толкнулся ото дна и перевалился внутрь. Тут же распрямился, протянул руку: – Давай свою корзину! Нам ноне каждый фунт в жилу!

Забравшись в струг, все трое мужчин торопливо перебежали до самой кормы, на которой обнаружился седобородый старик, прикрытый волчьей шкурой.

– Ты как, дед? – бодро поинтересовался корабельщик.

– Загораю, олухи! – заворочался тот. – Долго вы тут сидеть намерены, слепые курицы?

– Скоро выберемся, дед. Отдыхай!

Корабельщики стали метаться от борта к борту, раскачивая струг, а затем подобрали весла, стали отчаянно грести против течения. Потом снова заметались и опять принялись грести.

Поначалу казалось, что ничего не происходит, но вскоре Боря заметил, что судно стало медленно поворачивать к стремнине.

– Двигается!!! – радостно закричала с отмели Ирина.

– Еще чуть-чуть… – тяжело отозвались, работая веслами, корабельщики. И лишь когда судно облегченно закачалось на воде, разворачиваясь поперек русла, один из мужчин со всех ног метнулся к носу и крикнул: – Руку давай!

Он резко наклонился, выдернул девочку наверх, перехватил весло, тут же на него навалился, отпихиваясь от мели.

– Получилось!!! – радостно выдохнула Ирина. И гордо добавила: – Это я удержала!

– Мы видели, красавица! – подмигнул ей корабельщик. – Ты велика и могуча, как богиня!

– Да, я богиня! – согласилась малышка.

Борис же выглянул за борт. Нанесенная ручьем отмель, на которой осталась глубокая яма от киля, медленно проплывала мимо.

– Как вас угораздило? – спросил он через плечо.

– Спешили слишком, – ответил один из корабельщиков. – Плыли допоздна, в сумерках не заметили, вот и выскочили, да еще и на всем ходу. Да еще дед, как назло, ногу на волоке сломал. Он у нас за кормчего. А ныне, вон, лежит и токмо ругается.

– Как же вы вдвоем с этакой махиной управляетесь?

– Дык по течению же, – пожал плечами бородач. – Надобно токмо направление подправлять. Хотя, знамо, иногда рук не хватает. С дедом на корме было бы легче. Ну да ладно, как-нибудь доберемся.

– Брат, к рулю встанешь?! – крикнул с носа второй корабельщик. – Как оденусь, подменю!

– Встану! – отозвался Борин собеседник и снова повернулся к пареньку: – Поклон вам за помощь, ребята. Вас где высадить?

– В Москве можно? – нахально спросил младший потомок рода Годунова.

– До самой Москвы?! – хмыкнул бородач и быстрым шагом прошел к корме, присел на борт, взявшись за закрепленное в петле весло, несколько раз его толкнул, выворачивая на стремнину. Громко спросил: – У тебя, парень, губа не дура! Что скажешь, брат?!

– Пусть плывут, не жалко, – натягивая рубаху, отозвался корабельщик. – Места у нас хватает, а есть-пить детишки не просят. Харчей, я смотрю, у них с собой изрядно. Так отчего не подсобить добрым людям, коли нам с тобой это ничего не стоит?

16 июня 1564 года

Москва, Кадашевская слобода

Близость стольного града дала о себе знать еще за много верст до центра православной Руси. Деревни по берегам стали встречаться не пару раз в день, а каждый час, причем подворья раз за разом становились все просторнее и богаче: выше тын, длиннее и прочнее причалы, вычурнее резьба наличников и роспись ворот. Кровли из дранки сменились тесовыми, тесовые – мореными, мореные – золотистой ольховой чешуей. Амбары все росли в размерах, у воды то и дело попадались бани с трубами – для протапливания по-белому.

Наконец настал час, когда заборы на берегах сомкнулись в одну сплошную стену, причалы встали один за другим с промежутком всего в сотню шагов, и у каждого второго качались ладья, струг или ушкуй, каковые либо грузили, либо разгружали могучие амбалы в накидках из грубой серой мешковины.

Корабельщики, работая веслами на корме и на носу, ловко скользили по тесной от лодок и кораблей реке.

– Не заблудитесь, олухи! – зашевелился на своей подстилке старик. – Супротив течения вам не выгрести, с первой попытки пристать надобно. Кадашевская слобода ужо начинается!

– Сами видим, дед! Не первый раз! – Корабельщики заработали веслами вразнобой, поворачивая струг носом к берегу, затем разом вскинули лопасти. Судно по широкой дуге ушло со стремнины и мягко уткнулось носом в поросший осокой берег чуть выше одного из причалов.

– Так и знал, что промахнетесь! – простонал старик. – И в кого вы токмо уродились-то этакими балбесами?!

Течение плавно довернуло струг, и он тихонько ударился кормой о причальный бык на краю застеленного жердями помоста. Бородач на носу осторожно толкнулся от берега. Корабль отодвинулся от травы на пару шагов, немножко покачался – и течение прижало его к причалу.

– Учишь вас, учишь, – буркнул старик. – Все едино с первого раза привалить не можете!

– Все, ребята, прибыли! – Кормовой корабельщик выскочил на причал и принялся наматывать на высокую сваю причальный конец. – Москва.

– Где мы, Карвай? – спросила девочка.

– Нешто не слышали, малышка? – отозвался корабельщик с носа струга. – Кадашевская слобода! Лучшие бочкари земли русской! Коли капусту надобно в чем-то поквасить али грибы, огурцы засолить, то вам сюда надобно, любую кадку сделают и недорого возьмут. А коли Кремлем полюбоваться желаете, то еще с полверсты дальше по реке ступайте.

– А какой сегодня день? – спросил уже Борис.

– День Лукьяна-ветреника^[2], я так надеюсь. А то как бы неустойку платить не пришлось. Обещались успеть до заката.

– Кому?

– Много будешь знать, скоро состаришься, малышка. – Корабельщик перепрыгнул на причал, закрепил нос струга, после чего опустился на колено и обнял Иру: – Удачи тебе, маленькая красавица. Надеюсь, еще свидимся.

– И я надеюсь, Карвай! – Малышка обхватила корабельщика за шею, прижалась к бороде щекой, шмыгнула носом и тут же отступила. – Увидимся.

– Спасибо вам! – Борис закинул за спину мешок, поднял корзинку. – Удачи вам, вечные путники, и попутных ветров!

Сироты ощущали себя богатыми и счастливыми: у них оставалось еще с десяток копченых карасей и изрядный шматок сала, они смогли добраться до Москвы, они были сыты и оставались вместе.

Пройдя вдоль берега и пробравшись узким проулком между пахнущими ванилью амбарами, брат с сестрой попали на широкую улицу, полную шума и суеты. Одна за другой катились здесь телеги, полные сундуками, корзинами, бочками, покачивались на кочках крытые кошмой или кожей кибитки, мчались по своим делам всадники, одетые кто в яркие синие и зеленые кафтаны, кто в ферязи с золотой вышивкой, а кто в переливчатые атласные рубахи и столь же яркие шаровары. Но все – в сапогах, в меховых шапках, с наборными поясами, с ножнами, украшенными золотом и серебром, со сверкающими от самоцветов сумками.

Впрочем, пешие горожане тоже предпочитали в одежде добротное сукно и оторочку из бобра, соболя или куницы, носили сапоги и войлочные туфли. Пояса светились серебром и янтарем, ножны поражали вычурной костяной резьбой, а поясные сумки – золотыми клепками. Женщины носили яркие набивные платки, а многие – даже шелк или похожую на туман невесомую кисею, мужчины – шапки из бобра и чернобурки.

Оттого дети в своих домотканых нарядах, с самодельными поршнями вместо сапог да простенькими поясами постоянно ловили на себе снисходительные, а то и презрительные взгляды. Москвичи смотрели на сирот так, словно те вышли из дома голыми.

Настроение путников быстро угасло. Они старались идти вдоль самых заборов и не встречаться с горожанами глазами – смотрели только себе под ноги, мечтая превратиться в невидимок. И это удалось – когда дети попали в затор из сгрудившихся перед опрокинутым роспуском возков. Здесь сироты втиснулись между крытой парусиной кибиткой и крашенным красной охрой тыном и остановились, оставшись наконец-то наедине.

– Куда теперь, Боря? – спросила девочка.

Старший брат промолчал. Когда он убегал с дядюшкиного двора, пареньку казалось, что достаточно добраться до Москвы – и уж тут все образуется как-то само собой. Ведь это столица. К тому же у дядюшки Дмитрия все получилось!

Однако теперь… Москва оказалась местом странным и непривычным, совершенно незнакомым – многолюдным, тесным, с совершенно чужими людьми, которые не смотрели на детей, не здоровались, даже не кивали. Ничего не спрашивали, не предлагали помощи и вели себя так надменно, словно все поголовно к княжеским родам относились, а не к черному, тягловому люду. И куда здесь деваться, к кому обращаться, что искать – Борис совершенно не понимал.

– Так куда мы идем? – дернула брата за рукав Ира.

– К дяде… – без особой уверенности ответил младший из рода Годуновых. – Надобно поклониться, коли уж приехали. Иначе невежливо получится. Совета можно спросить…

– Как же мы его найдем?

– Дмитрий Иванович при государе постельничим служит! Уж государя-то найти даже здесь не сложно. Он в Кремле живет, в самом центре, на берегу Москва-реки. Сия улица аккурат в ту сторону тянется. Пошли!

Боря поправил мешок на плече и стал протискиваться между телегами и частоколом.

Они миновали затор, оказавшись на почти пустой улице, ускорили шаг – и вскоре выбрались на берег речушки шириной в полтора десятка шагов. За рекой раскинулся густой зеленый луг, что упирался в основание белоснежных стен, ощетинившихся множеством пушечных стволов. В нескольких местах через протоку лежали деревянные мосты. Брат с сестрой повернули направо – к тому, который стоял почти у самой Москвы-реки. Однако едва юные путники ступили на тес переправы, как от ворот угловой башни кинулись навстречу сразу трое стражников, одетых в кольчуги и островерхие шлемы, придерживающих сабли на боку.

– Стойте, смерды! – вскинул ладонь один из воинов. – Назад немедля!

– Вход во Кремль токмо служивым людям разрешен, – подходя ближе, добавил второй. – Нешто вам неведомо, дети?

– Нам надобен боярин Дмитрий Годунов, мы его родичи.

Ответом стал громкий хохот стражников.

– Это вы-то, бродяжки, родичи царского постельничего? – Один из воинов даже вытер выкатившуюся от смеха слезу. – Ну да, размечтались… Вон пошли отсюда, оборванцы!

– Но мы племянники Дмитрия Ивановича!

– Вы бы еще царскими родичами нареклись! Вон пошли, пока выпороть не велел!

– Когда дядюшка узнает, он тебя самого выпорет! – Борис вытянул руку, указывая на грубияна пальцем.

– Ты мне угрожать вздумал, сопляк?! – Воин положил ладонь на рукоять сабли.

– Коли вы боярину Годунову родичи, – неожиданно вмешался другой стражник, – так к нему и ступайте. Почто в царские хоромы ломитесь?

– Это куда, дяденьки? – спросила Ирина.

– Не знаете, где дом вашего родича, бродяжки? – Первый привратник продолжал мять рукоять сабли. Однако все понимали, что клинка он не достанет. Не станет же боярский сын на детей с оружием кидаться!

– Обойдите твердыню за рекой, – указал рукой второй воин. – За Китай-городом направо повернете. Спросите у людей Мясницкий холм, подворье Годуновых. Здесь же больше не показывайтесь, коли поротыми оказаться не хотите. Сирым и убогим на паперти место, а не у врат государя всея Руси. Здесь милостыни не подают.

– Благодарствую за совет, боярин, – приложив ладонь к груди, слегка поклонился Борис. – Хорошего тебе дня.

– И тебе доброго пути, отрок, – чуть более уважительно, чем прежде, ответил стражник.

Сироты отступили с моста, и караульные тоже неспешно направились к воротам.

Найти дом Дмитрия Годунова оказалось несложно – за Китай-городом его знали все.

Подворье царского постельничего выглядело богато – тын высотой в полтора человеческих роста из кольев толщиной в локоть, весь расписанный сказочными растениями с изумрудно-зеленой листвой, красными, синими и желтыми цветами, на створках ворот – львы с пышными гривами. Навес над воротами венчала маленькая луковка, голубая с золотыми звездами – тоже не самое дешевое украшение.

Любуясь всей этой красотой, Боря кулаком постучал в калитку. Потом еще раз, еще…

Во дворе наконец-то послышались шаркающие шаги, приоткрылось смотровое окошечко.

– Кто здесь? – хрипло спросил высушенный жизнью старикан со впалыми щеками, морщинистым лбом, глубоко сидящими глазами и тощенькой бородой.

– Это подворье боярина Годунова, Дмитрия Ивановича? – на всякий случай спросил Борис, хотя все встреченные горожане указывали именно на этот дом.

– Без хозяина не пущу. – Старик захлопнул окошко.

– Мы племянники Дмитрия Ивановича! – закричал паренек.

– Без хозяина не пущу, – снова прозвучало из-за калитки.

– Так позови хозяина! – снова застучал кулаком Борис.

– Нет его дома!

– А подождать можно? – спросила Ирина.

– Без хозяина не пущу!

– Но мы его родичи!

– Без хозяина не пущу!

– Когда Дмитрий Иванович вернется? – Паренек ударил кулаком в калитку, но уже не так сильно.

– Он не сказывал.

– Хоть примерно! Через час, два? Вечером?

– То мне неведомо.

– Где он, хотя бы знаешь?

– В Александровскую слободу на службу отъехал, – сказал хоть что-то полезное здешний привратник.

– Надолго?

– Без хозяина не пущу! – пресек попытки разговориться старик.

– Хоть переночевать-то можно, дяденька? – взмолилась девочка.

– Без хозяина не пущу.

– Но мы же его племянники!

– Без хозяина не пущу.

– А где она хотя бы находится?

– Без хозяина не пущу!

– Вот долдон! – в сердцах шлепнул ладонью по калитке Борис.

– Без хозяина не пущу.

– Ты просто сам не знаешь! – крикнула Ирина.

– Без хозяина не пущу.

– Пойдем. – Борис взял сестру за руку. – Коли поспешим, засветло успеем к корабельщикам вернуться. Они, знамо, дорогу укажут. Торговые гости должны про все русские города ведать.

Путь назад через всю Москву занял добрых три часа, и снова возле причала дети оказались только сильно за полдень.

– Карвай! – подпрыгнув, замахала рукой Иришка.

– Маленькая красавица? – Корабельщик, удерживая на плече коричневый, покрытый плесенью бочонок, отступил чуть в сторону, освобождая путь другим грузчикам. – Нешто Москва вам уже прискучила?

– Ага! – громко вздохнув, кивнула девочка. – Теперь мы хотим в Александровскую слободу!

– Коли в попутчики напроситься полагали, то не получится, – покачал головой бородач. – Туда речной дороги нет. Туда надобно до Сергиева Посада идти, а уж от него к слободе. Правда, сказывают, тракт там хороший, широкий и наезженный. Не заблудитесь.

– Далеко? – спросил Боря.