Глава 1. Лицом к экрану

Маяковский как зритель

Прежде всего, разумеется, Маяковский попробовал себя в качестве обычного кинозрителя. Вопрос в том, когда и где. В Грузии рубежа веков увидеть «фильму» было хоть и не просто и не везде, но можно: первый тифлисский киносеанс состоялся уже в ноябре 1896 года, а в 1901–1903 годах кинопередвижка братьев Давида и Александра Дигмелововых, гастролировавших под псевдонимом Джон Моррис, бывала даже в Сибири^[2]. Тем не менее в раннем детстве Володя Маяковский мог, по всей вероятности, только слышать рассказы взрослых, бывавших в Петербурге, Москве, Варшаве или Тифлисе, о новом чуде техники – синематографе. До далекого от цивилизации села Багдади, где родился и провел детство будущий великий поэт, новшества доходили долго, и, вероятно, поэтому ни в воспоминаниях родных и близких, ни в автобиографических текстах самого Маяковского о каких-либо киновпечатлениях детства и раннего отрочества вообще не упоминается. О том, как впервые в семилетнем возрасте Володя увидел электрический свет, говорится неоднократно, но о свете кинопроектора нигде нет ни слова – вероятно, за отсутствием самого факта. Конечно, с большей вероятностью можно предположить, что это событие произошло чуть позже, в период с 1902 по 1906 год, когда юный Маяковский учился в Кутаисской гимназии. Как и в любом губернском городе Российской империи, кинематограф стал непременным явлением культурной жизни Кутаиси начала нового века, однако стационарный кинотеатр появился здесь, в глубокой провинции, лишь в 1909 году. Несомненно, в городе гастролировали передвижные кинематографы, и о том, имел ли гимназист младших классов Маяковский возможность попасть на какой-нибудь киносеанс (а я уверен, что да), можно рассуждать сколько угодно, но фактов для доказательства или опровержения этого предположения, к сожалению, нет.

Таким образом, на основании сведений из известных источников к биографии В. В. Маяковского будем полагать, что стать кинозрителем Володе удалось лишь в 13-летнем возрасте, когда семья в 1906 году после смерти отца переехала из Грузии в Москву. Поздновато, конечно, но тем сильнее оказался эффект – это был тот самый момент, когда в подростке пробуждалось индивидуальное сознание, прорастала жадная до всего нового незаурядная личность, рвалась наружу накопленная в счастливом багдадском детстве и боевом кутаисском отрочестве энергия жизни. И хотя Володя, по словам матери, «за неимением денег часто ходить в кино не мог»^[3], он уже не мог и обходиться без экрана, навсегда оказавшись «закованным фильмой».

Сергей Медведев, гимназический товарищ и постоянный киноспутник юного Маяковского, вспоминал впоследствии, что походы в кинематограф, напротив, были «довольно частыми»: «…мы с Володей и сестрой его Ольгой Владимировной ‹…› смотрели популярную тогда картину „Глупышкин“, какие-то американские приключенческие фильмы; кажется, появился тогда на киноэкране Мозжухин»^[4]. Противоречие свидетельств матери и друга, на мой взгляд, объясняется обычным для подростков нежеланием рассказывать родителям о всех подробностях своей свободной жизни. О том, что и где именно смотрели молодые люди, никто из них, в том числе и сам Маяковский, больше не вспоминал, однако в общих чертах эту картину можно реконструировать по косвенным данным.

Что представляла собой кино-Москва тех лет? Как ни странно, но не северная столица, а белокаменная «сразу же и навсегда стала центром кинематографической торговли, проката и производства игровых картин»^[5]. В 1906–1907 годах в городе один за другим открывались «электрические» театры: «Большой парижский электротеатр», «Гран-электро», «Великан», «Паризьен», «Зеркало жизни», «Волшебные грезы», «Буфф», «Континенталь» и т. д., причем до 1908 года все они располагались в бывших жилых или коммерческих помещениях, а первым специальным объектом киноархитектуры стало здание «Художественного» (1909). По оценке В. П. Михайлова, к концу 1908 года «в Москве насчитывалось около 80 кинотеатров»^[6], а к 1913 году их число перевалило за сотню. Большая часть их располагалась в центре: на Арбате, на Тверской улице и в ближайших ее окрестностях.

Неподалеку от этого «киноцентра» сразу по приезде и поселились Маяковские: они снимали квартиру на углу Козихинского переулка и Малой Бронной, а 5-я гимназия, куда поступил учиться Володя, располагалась на Поварской улице. Гулять с друзьями, по свидетельству матери, будущий поэт любил как раз в самом средоточии кинематографической жизни, но, как и большинство гимназистов из небогатых семей, не мог себе позволить бывать в «кинодворцах» вроде «Буффа» или «Модерна» с гардеробами, золочеными ложами, огромными люстрами и билетами от 50 копеек. Для небогатой и куда более многочисленной публики существовали заведения попроще, например «Биографический театр» Белинской, где билет на стоячие места стоил 20 копеек, или «Аванс» на углу Трубной – за 12 копеек.

Но и цены дешевых кинотеатров, где приходилось сидеть или даже стоять в нескольких шагах от экрана^[7], для едва сводящих концы с концами Маяковских и подобных им семей были весьма существенными. По причине безденежья, как вспоминает С. С. Медведев, «[мы] с Володей ходили продавать букинистам старые ноты, хранившиеся без употребления в нашем доме, и вырученные деньги шли в специальный фонд для кинематографа». Благодаря столь нехитрой предпринимательской деятельности, безусловно скрытой от старших, можно было посмотреть не только «Похождения Глупышкина» (этот «сериал» постоянно «крутили» в недорогом «Континентале» в Охотном ряду).

Какие же картины могли смотреть московские гимназисты в 1906–1908 годах? Прежде чем в общих чертах определить доступный юному Маяковскому и его друзьям репертуар, напомню, что программу тогдашнего сеанса составляли до 10 коротких фильмов: драма, несколько комедий, видовые и научные картины, несколько хроникальных сюжетов. Сеанс длился полтора-два часа, с обязательным, по театральной традиции, антрактом, и гимназисты, «отложившие на билеты заветные двугривенные», разумеется, досматривали все от начала до конца, однако «ходили» все же на что-то вполне определенное, бывшее у всех на слуху, преимущественно иностранного производства^[8]. Так, в 1908 году среди наиболее популярных у массовой публики оказалась старая феерия Жоржа Мельеса «Полет на Луну» (1903), новые драмы с участием животных «Сенбернардские собаки» и особенно «Спасение орленка из орлиного гнезда» с молодым Дэвидом Гриффитом (по его же сценарию), драмы «Жестокая шутка», «Закон помилования», «Дочь звонаря», «Арлезианка», «Джордано Бруно», а также две первые отечественные киноленты – первая русская игровая картина «Понизовая вольница» («Стенька Разин») и хроникальная «Донские казаки»^[9]. Наверняка большую часть фильмов из данного списка посмотрел и Володя Маяковский – с самых дешевых мест, непосредственно лицом к экрану.

С той же степенью уверенности можно предположить, что спустя два-три года повзрослевший Маяковский стал более искушенным и разборчивым кинозрителем, а поступив вначале в Строгановское художественно-промышленное училище, а затем в Училище живописи, зодчества и ваяния, юноша неизбежно сделался завсегдатаем «Художественного» на Арбате. По свидетельствам современников, в этом кинотеатре довольно быстро сформировалась своя особая публика. «Серых трудовых лиц совсем нет, – отмечает автор очерка в „Сине-фоно“, – аудитория отменная. ‹…› Учащиеся жмутся ближе к экрану ‹…›. Студенты и курсистки говорят на злободневную тему, рассказывают о забастовке, обструкциях в университетах, об отставках профессоров ‹…›. Но вот гаснет медленно электричество, вспыхивает четырехугольный экран. Разговоры забыты»^[10]. Что касается программы, то здесь наблюдательный журналист отмечает, что в «Художественном», ориентированном на учащуюся публику, «лишь небольшой кусочек времени отнимает драма и мелодрама, преобладают картины комические и видовые ‹…›, мелодрама производит обратное должному впечатление, к ней относятся явно иронически, аудитория едко глумится над мотивами действия». Наверняка в этом глумлении над примитивностью и пошлостью сюжетов звучал и мощный голос студента Маяковского, отличавшегося дерзостью высказываний. Не случайно, по словам Д. Бурлюка, Владимир «определял кинематограф того времени в такой молнийно-остроумной, незабываемой фразе: „Вход пятнадцать или сорок копеек, сначала темно, а потом дрыгающие люди под вальс бегают“»^[11].

Знакомство Бурлюка с Маяковским состоялось, как известно, в 1911 году, в Училище живописи, зодчества и ваяния, и, очевидно, не без влияния старшего товарища зрительские симпатии молодого Маяковского переходили от игрового к хроникально-документальному кино. Такое предпочтение, вытекающее из логики роста Маяковского как творческой личности, его превращения в одного из лидеров русского футуризма, было обусловлено и превосходящими любой вымысел событиями реальности, когда на глазах вызревала катастрофа невиданного доселе масштаба, а старый мир, несомненно, рушился.

Начало Первой мировой войны, а затем и две русские революции 1917 года с последующей Гражданской войной – в результате этих штормовых исторических перипетий Владимир Маяковский оказался, образно говоря, у руля ледокола под названием «ЛЕФ», одолевающего «реку по имени Факт», что и определило, помимо всего прочего, его кинематографические интересы советского периода. Он был уверен, что «надо быть за хронику против игровой фильмы ‹…› потому что хроника орудует действительными вещами и фактами»^[12]. Виктор Шкловский, который примкнул к лефовской команде начала 1920‐х годов позже других, после Берлина, с полным правом мог впоследствии утверждать, что «кино Маяковский любил хроникальное, но организованно-хроникальное»^[13].

При этом за игровым кинематографом зрелый Маяковский, судя по отдельным его замечаниям, все же следил и интересовался новинками (о чем говорят его позднейшие высказывания, в частности, о фильмах Чарли Чаплина и Бастера Китона, а также о работах советских режиссеров – Л. Кулешова, Г. Козинцева и Л. Трауберга, С. Эйзенштейна и др.).