Читать книгу «Линкоры» онлайн полностью📖 — Александра Плетнёва — MyBook.
image

Наше время

Международная космическая станция

(383 километра над уровнем моря)

– «Памир»! ЦУП на связи. Вы могли бы взглянуть на восточную часть Европы?

– Одну минуту. А что там надо увидеть? Она еще не вышла из-за горизонта, хотя… в атмосфере рябь какая-то присутствует… или с аппаратурой опять проблемы…

– Конкретней нельзя?

– Непонятно… Европа все еще на темной стороне.

Оставив коммутатор и взяв паузу с ЦУП, командир российского экипажа МКС Олег Котов пересекся взглядом с Масловым – бортинженером экипажа, пожал плечами на его молчаливый вопрос и продолжил ковыряться в электронных потрохах барахлящего блока.

Последние несколько часов на МКС выдались не просто напряженными – авральными и почти критическими. Волна отказов аппаратуры и вызванные этим аварии и паника докатились до космической станции лишь через полчаса, как все началось на Земле. Точнее, паника царила в центрах управления полетами, особенно в Хьюстоне.

У американцев к тому же пропала связь с большинством спутников[47].

А на орбите была напряженная работа, с давящим ощущением фатальной грани выживания. Оно, это ощущение, всегда присутствовало, несмотря на то что полеты в космос утеряли романтический окрас, именуясь обыденным словом «работа». Но в этой повседневности всегда незримо висели факторы, которые делают работу космонавта не просто опасной, а смертельно опасной. Где нет места неверным действиям и человеческой ошибке, где и так присутствует возможный отказ техники: при старте, при прохождении через активные слои атмосферы, на орбите, от случайного метеорита или разгерметизации. Всегда остается определенный процент вероятности сгореть при посадке, да и просто гробануться о землю. И вот оно произошло… непредвиденное, нештатное, но пока контролируемое.

Хрен знает, как там было у соседей… то бишь в американском сегменте станции. Тоже, видимо, аврально пытались восстановить системы. Только им наверняка хуже – у них электроники поболее напичкано. Периодически переговариваясь по внутренней связи с янки, Котов слышал, как они там то гундосили на своем англо-янкском, то орали факами, явно выходя на Хьюстон. Однако тоже без отчаяния, но явно требуя: вытащите нас отсюда!!!

Хотя вскоре всякое желание пересесть в аварийный спускаемый модуль и рвануть на Землю прошло, когда им сообщили, что китайские космонавты, точнее тайконавты, долетели до поверхности на своем новейшем челноке в виде горящих фрагментов. Наверное, каждый из них примерил такую возможность и исход на себя. Внутренне холодея и плотнее сжимая губы.

Солнце едва лизнуло светящийся пузырь атмосферы над Восточной Европой. Котов возился с управлением внешней камерой, настраиваясь на съемку.

– Командир, – окликнул его бортинженер, – там американцы гомонят…

– Что?

– Подожди, сейчас определюсь. Так-так, а ну-ка поверни-ка камеру в сторону опорного сегмента Р5.

– Ну…

– Черт… у них из «Купола» обзор лучше, ниже возьми…[48]

– Что за ерунда! Автосопровождения нет, нахрен… сейчас увеличу.

Изображение на мониторе резко увеличилось, слегка поплавало, размываясь контурами и снова обретая четкость, показывая изломанную конструкцию, ярко подсвеченную выглянувшими лучами солнца и оттененную полутоном отраженного света от планеты.

– Что за ерунда! – еще раз повторил командир, оглянувшись на подплывшего в невесомости бортинженера.

– Это же Ю-87! Немецкий пикировщик «лапотник»! Вторая мировая! – Маслов даже провел по глазам ладонью, словно отгоняя видение.

Ю-87 «Юнкерс» смотрелся на орбите настолько чужеродно и нелепо своими изломанными крыльями, неубирающимися шасси, усами замерших лопастей в носу, что в реальность изображения абсолютно не верилось.

Самолет плыл в невесомости ниже МКС, на фоне величавого полудиска планеты, медленно вращаясь в разных плоскостях, словно хотел показаться во всей красе, подставляя взорам бортовой номер, кресты на крыльях и свастику на хвосте.

– Фильм дурацкий был, – с завороженной улыбкой прошептал бортинженер, – «Железное небо». Там гитлеровцы на Луне…

– Чушь, – Котов умудрился кивнуть и мотнуть головой одновременно, давая понять, что знает о фильме, и выражая бредовость возможности полета в космосе атмосферного самолета, – похоже на беспомощный дрейф.

– Да ладно, сейчас элеронами отработает, взревет Юмо[49], – уже более непринужденно улыбнулся Маслов и совсем дурачась продолжил: – А мы будем отстреливаться в иллюминаторы из табельных бластеров.

В неторопливом вращении некогда грозной машины люфтваффе Маслову почудилось нечто зловещее. Сверкавший до этого на солнечных лучах фонарь кабины повернулся к мягкому отсвету с Земли и стал почти черным со странным белым пятном на месте стрелка. Котов плавно повел джойстиком увеличения, и им представилась страшная картина: весь фонарь был заляпан почерневшей кровью, угадывалось лицо пилота с провалами рта и глаз. На месте стрелка вообще ничего нельзя было разглядеть, зато четко прорисовывалась побелевшая ладонь, примерзшая к остеклению.

– Не будем… – мрачно ответил командир, – …из бластеров.

Восточная Польша

– Гюнтер, вы что-нибудь понимаете?

– Черт побери, Эрих, не больше вашего, однако я уже не ищу так пытливо ответы. Извините, герр майор, от всех этих вопросов, которые у меня возникли только за последние сутки, мои мозги стали распухать и не вмещаться в голове. Так и хочется сделать дыру в черепе и выпустить всех этих мух вместе с тупой ноющей болью. Кстати, у вас осталось еще что-нибудь из запасов шнапса?

– Водка вас устроит? Польская. И премерзкая, скажу я вам.

При слабом освещении было видно, как устроившийся верхом на каких-то ящиках офицер в военной форме вермахта сороковых годов прошлого века с нашивками майора протянул руку с тускло мелькнувшей бутылкой, где плескались остатки прозрачной жидкости.

Принявший ее собеседник был облачен в черный, местами покрытый пылью мундир офицера СС, а знаки различия указывали на его звание – штурмбанфюрер.

Запрокинув голову, он громко забулькал, двигая кадыком.

Едва напиток кончился, эсэсовец шумно вдохнул в себя воздух сквозь подставленный кулак. Майор, до этого повозившись с вещмешком, вытянул что-то хрустнувшее, мелькнувшее белым:

– Зачем же так! У меня стаканы местные из пластика есть. И вот, пожалуйста, – протянул эсэсовцу зашелестевшую оберткой пачку печенья.

– Не могу я пить из этой их одноразовой посуды, все кажется, что она воняет химией.

– Это уж точно, – оглядываясь в темноту, поддакнул майор.

Немцы находились в приземистом вытянутом в длину подвале, точнее полуподвале, потому что небольшие окошки у самого потолка выходили наружу. Правда, только через одно их них и пробивался слабый свет, остальные были засыпаны песчаной почвой и мусором… в некоторых угадывались замершие лопасти вентиляционной системы.

Место давно было заброшено, краска местами облупилась, по углам и вдоль стен стояли матовые раскуроченные ящики. Торчащие из них провода указывали на их радиоэлектронное назначение, пол покрывал толстый слой пыли с редкими островками более крупного хлама.

– Этот «местный» говорил, что здесь располагались русские оккупационные части, – майор, включив фонарик, осветил обшарпанные стены. И брюзгливо счел нужным уточнить: – «Оккупационные» после победы в Мировой войне. Потом «империя Советов» развалилась, «иваны» ушли, побросав или уничтожив технику. Остатки растащили крестьяне из ближайшей деревушки, а этот бункер был присыпан землей и мало кто о нем знал.

Проследив взглядом за белым пятном света, штурмбанфюрер переключился на небольшую коробку, стоящую на соседнем с ним ящике. Пощелкав тумблерами, покрутив ручки и даже слегка постучав по крышке, он в очередной раз выругался:

– Проклятье! Сидим тут как в каменном мешке!

– Да бросьте вы уже этот «Телефункен», его уже не возродишь, – майор безнадежно махнул в сторону испорченной армейской рации, зато со значением подбросил на ладони небольшой продолговатый предмет. – Лучше было запастись батареями к этим местным компактным штучкам. Сейчас бы знали, что происходит в мире. Время…

Он взглянул на часы… свет от фонарика, бликуя, отсвечивал от стекла, и ему пришлось уводить луч, чтобы рассмотреть циферблат:

– Янеш должен, по моим расчетам, быть только через час.

– Янеш? А-а-а, этот поляк. Кстати, вы ему доверяете?

– Не полностью, но сопоставив некоторые реалии нынешней жизни – все же склонен. Не всякий будет просто так себе свастику на плече выкалывать. По крайней мере, однозначно могу сказать – он антисемит. Говорит (правда, я не до конца понял, что он имел в виду): «Ваш Гитлер, борясь с „еврейской заразой“, подложил всем знатную свинью в этом вопросе, умудрившись посадить весь мир на прививку терпимости и едва ли не неприкасаемости иудеев». Что бы это могло значить, может, хоть вы истолкуете?

Видя, что ответа не будет, армеец пожал плечами:

– И он вовсе не поляк. Как я понял, у него литовские корни. Хотя не плевать ли, – майор хмуро усмехнулся, – он говорил, что часто приходил сюда, когда здесь еще стояли русские связисты. Менял водку на бензин и всякий военный инвентарь. При этом, по его словам, занимались этим не только солдаты – офицеры!

– Мне до сих пор не верится, что мы проиграли этим варварам войну, – в сердцах бросил штурмбанфюрер.

– О! Вы-то когда погибли? В сорок первом? А я уже и весной сорок второго не сомневался, что с русскими-то наш любезный фюрер просчитался. Бог ты мой… да не сверкайте вы своими глазами, Гюнтер, вы же слышали, как сейчас относятся к Гитлеру. Даже немцы стыдятся того, что творили ваши ребята в концлагерях.

– Будь я проклят! Слушал я местное радио… и не таким уж наивным был и раньше, – с легкой досадой в голосе ответил эсэсовец. – Знаете, если бы нам тогда кто-нибудь сказал, что русские будут топтаться по нашей земле, никто бы не поверил… Попросту рассмеялись в лицо или глотку перегрызли. Кстати, что я чуть и не сделал, когда к нам уже здесь возвращалась память, и один не в меру словоохотливый ефрейтор стал рассказывать, как и чем закончилась война.

Он вдруг на минуту потупился, угрюмо сведя брови. Потом продолжил уже изменившимся голосом:

– А кто-то бы и призадумался, наверное. А? И действовал бы уже с оглядкой. Что скажете?

– Да уж, – согласился майор, – я помню то чувство безнаказанности и самоуверенности, охватившее всех нас! Плюс жесткая пропаганда господина Геббельса. Я где-то читал, что солдат, рискуя жизнью в стычке с врагом, тем самым покупает право чинить любое насилие уже и над пленным – он ведь мог вообще просто забрать его жизнь, а так…

– Лично я в плен сдаваться не собираюсь, – точно пролаял в ответ эсэсовец, – особенно этим… из Палестин. Это же надо было додуматься – создать еврейское государство. Что вы на меня так смотрите? Вам нравится нынешний мир? Я как-то урывками прослушал радиоканал из Фатерлянда… вы можете себе представить – в Германии! В Германии сидит в банке жидовская морда (судя по фамилии) и возмущается о падении каких-то там акций! И вообще…

– Тут, конечно, вы правы, – видно было, что майор практичный и деятельный человек – ведя беседу, он не переставал чем-то заниматься: перекладывал более удобно поклажу в вещмешке, забил пустой магазин к пистолет-пулемету патронами. Сам МП-40, расстелив на ящике найденный кусок бумаги, принялся разбирать, намереваясь почистить, – даже этот поляк-литовец сетовал на засилье банковской кабалы.

– Вот-вот. Как я понял, эти менялы и ростовщики добились своего, построив в этом мире свою грабительскую финансовую систему! Теперь сидят на денежных мешках, наверняка еще прибедняясь и вопя о геноциде. А Гитлер…

– Тихо! – Майор вскочил, выхватив пистолет, поднял другую руку в предупреждающем жесте. После некоторой паузы он, успокоившись, сел: – Послышалось…

Видимо, ему не давал покоя услышанный ранее подозрительный шорох, и теперь он спешно приводил в порядок полуразобранное оружие:

– Может, вы и правы. Я до войны занимался историей. Был такой завоеватель… азиат. Тамерлан. Так вот, разоряя земли Кавказа, естественно убивая налево и направо, он тем не менее собирал ремесленников и мастеров с оккупированных территорий. Будучи пленными, они работали на его варварскую империю.

– Я понял вашу мысль. Вместо того чтобы облапошивать честных немцев, нужные евреи работали и на Рейх. Как должны работать на Германию остальные низшие расы, включая славян… и тех же поляков.

И снова майор предупреждающе поднял руку. На этот раз можно было сквозь бетонное покрытие бункера расслышать тарахтенье вертолета.

Звук, плавно усилившись, также постепенно затих.

– Я, конечно, не причисляю себя к ярым жидоненавистникам, – продолжил армеец, – в конце концов, евреи – это, прежде всего, люди, с их недостатками и, можете не сомневаться, достоинствами. Могу сказать, что среди них много весьма приличных и умных… Хотя одно неприятное воспоминание детства осталось. А первое впечатление, знаете ли, самое сильное.

– Избавьте меня от этих соплей! – оскалился эсэсовец. – «Много приличных и умных»… были бы евреи так умны, не доводили бы дело до погромов.

– Вы-то как начинали свою военную карьеру? – Майор передернул плечами, словно озяб, хотя в бункере было скорее душно от некогда затхлого воздуха.

– «Гитлерюгенд», потом Фогельзанг[50].

– О-о-о, так вы прошли все этапы.

– Не совсем, но… – и вдруг поинтересовался с нескрываемой иронией: – А какое это «воспоминание детства»?

– Родом я из Саксонии, Шенебек, – с каким-то удовольствием начал майор, – детьми мы носились по улицам, устраивая всякие игры. Был среди нас один мальчишка… в общем, он слегка заикался, да и был помладше. А дети, знаете, они бывают зачастую очень жестоки – мальчугану иногда доставалось. Признаться, мне сейчас стыдно об этом вспоминать. Так вот, когда мы порой обижали Рауля (его звали Рауль), он ходил в гости в соседний дом. Там жила одна еврейская семья. У них тоже подрастал отпрыск. Не знаю, как его звали, с ним никто не дружил. Этакий изгой! И почему-то запомнился внешне…

Майор, увидев кривляние и жесты собеседника, улыбнулся:

– Да, вы правы – маленького роста и носатый. Так вот… Рауля, инстинктом ребенка понимавшего, что он нам не ровня, тянуло к такому же ущербному в общении. А потом он вдруг резко перестал с ним дружить. Рауль потом рассказывал: он как-то пришел в гости (хочется отметить, что мы все тогда жили не очень богато – еще не закончилась Первая мировая война), а этот… этот маленький жид сидит, понимаешь, жрет шоколадные конфеты, нарочито, словно не видит гостя, а потом будто подачку протягивает одну… и эдак недовольно: «На-а-а».

– И к чему вы ведете? Хотя и догадываюсь… извините, что перебил, продолжайте.

– К чему я виду? Представляете, Гюнтер… эта маленькая иудейская дрянь уже с раннего детства воспитана в понятии, что все вокруг чернь, а он представитель избранного народа. Вот это меня больше всего задело… и взбесило!

– Признаться, ничего нового и удивительного вы мне не открыли. Удивительно то, что сейчас на нас охотится целое подразделение «обрезанных», специально переброшенное из Израиля. Мобильные, вооруженные до зубов, с вертолетами и… как их там… беспилотниками, со всякими электронными штучками. И если нас не уничтожат на месте, то предадут позорному суду!

Штурмбанфюрер вскочил и нервно зашагал по подвалу, почти печатным шагом, выбивая густые клубы пыли из-под сапог:

– Мне до сих пор не верится, что война была нами проиграна. Будь я проклят! А может, мы и есть секретное оружие фюрера?

Майор не ответил… устроившись поудобней, подложив под голову вещмешок, он, снова взглянув на часы – экономя аккумуляторы к фонарю, потушил его, теперь в полумраке ему приходилось подносить циферблат к самому носу.

Штурмбанфюрер продолжал вышагивать в замкнутом пространстве, что-то там вещая, но армеец уже его не слушал… Он медленно проваливался в воспоминания, пытаясь найти какую-нибудь логику и последовательность в череде последних событий, произошедших с ним, с его соплеменниками, стыкуя все с происходящим в этом мире.

Знания, полученные из прослушанных радиопередач… в редких урывках просмотра удивительно красочных и четких нынешних «современных» видеоизображений, были обрывочны и скудны. И не исключали версий, только что выдвинутых штурмбанфюрером! Хотя в этих фантазийных предположениях он был и не нов.

«Во всяком случае, что-то пошло не так», – навязчиво билась мысль в голове.

Майор не помнил момент смерти в той войне. Голод и этот проклятый русский мороз довел его, да и не только его – всю окруженную под Сталинградом шестую армию, до полного отупения и деморализации. Теперь ему совершенно не хотелось знать, замерз он тогда, укутавшись в старый потрепанный трофейный ватник, или во сне его накрыло миной, снарядом, да чем угодно.

Странным было ощущение даже не дежавю, а некое раздвоение памяти, пришедшее после.

* * *

А поначалу (как оказалось, в новой «редакции»… или реинкарнации) для них всех словно снова наступил 1941 год, словно не было победных маршей почти до Москвы… и неожиданного отпора и жутких подмосковных холодов. Не было пыльных приволжских степей и Сталинградского котла.

22 июня. Раннее утро. Впереди пограничные передовые отряды русских. И если экипажу он позволил поспать подольше, то сам бодрствовал уже часа три.

Теперь в ожидании выступления они уже час сидели в остывшем за ночь танке. Он снова поменял позу, поудобней заерзав в открытом люке башни, в который раз взглянул на часы. Скоро! Вдруг в голове словно что-то тукнуло – только что солнце лишь слегка красило горизонт, как буквально одним взмахом ресниц все померкло, и небо уже серело дождливыми тучами. На миг в глазах аж помутнело, но зрачки послушно раскрылись, приводя в норму зрительную функцию. Он снова зажмурился и широко открыл глаза, недоуменно вперившись в небо. А то словно того и ждало, косо сыпанув мелкой моросью.

– Черт побери! – Он недоуменно перевел взгляд на прикрытую ладонью папиросу – мелкие капли быстро, мокрыми серыми точками покрывали тоненькую белую полоску с огоньком на конце. Следом, при всей своей ожидаемости, вдруг в наушниках резанула команда к выступлению.

Тут уж стало не до вопросов.

Привычно взревели, фыркая бензиновым выхлопом, двигатели танков и полугусеничных бронетранспортеров, над головой уже свистели снаряды артобстрела.

Полк стоял на окраине небольшой польской деревушки, жителей которой вывезли еще две недели назад в целях скрытности дислокации войск. Ломая невысокие фруктовые деревца, танк неожиданно выскочил к небольшой ограде, за которой высилась внушительная двухэтажная постройка. В окнах броско загорелся свет, и пока танк, проломив дыру в ограде, катил по лужайке против дома, майор четко разглядел явно гражданских обитателей в ярких квадратах окон.

Он гаркнул в ларингофон команду – танк, шаркнув правой гусеницей, вырывая куски дерна, стал огибать этот неожиданно появившийся дом. В свете фар, сбиваемом косыми струями дождя, белым пятном выросла еще одна постройка, больше похожая на хозяйственную.

Не останавливаясь, «Panzer» проломил правым боком угол строения. У того просела крыша, из образовавшейся дыры, взбалмошно и беспомощно хлопая крыльями, в поднявшейся пыли и перьях вылетело с десяток перепуганных кур. Одуревший, кричащий петух заскочил на неожиданного агрессора, оказавшись перед самой смотровой щелью, скребя когтями по железу, мельтеша крыльями. Перед самым носом майора мелькал то круглый глупый глаз птицы, то широко раскрытый клюв. Через лопухи наушников и от рева двигателя офицер не слышал, но представлял, как орет обезумевший защитник своего пернатого гарема. Петух умудрился продержаться на броне несколько минут, пока не слетел, сбитый ветками деревьев.

– Откуда здесь эта вся чертовщина взялась? – не замечая, что кричит по открытому каналу, возмутился майор.

Однако непонятность в изменении местности была не только у него. Какое-то время в наушниках еще слышалось удивленное разноголосье, пока командный голос командира полка не оборвал балаган в эфире.

Сейчас, вспоминая, майор вдруг понял, что немецкие части словно свалились полякам на головы. И не только авторитет командиров, четкие задачи и команды принуждали делать то, к чему их готовили месяцами изнурительных тренировок и учений.