– Ну и что? – прервала его доклад Рита. – Школа в таком, сталинградском, состоянии несколько лет. Не нужны нынешним хозяевам жизни школы: тёмного, необразованного человека легче околпачивать, грабить, эксплуатировать. А ты разволновался. Вот что, братишка, скажу я тебе: многое из того, что вложил в нас Алексей Алексеевич, оставь в покое, спрячь в душе как неприкосновенный запас. Авось пригодится. Сегодня жизнь не для честных и порядочных, над ними смеются. Поэтому Анне Иоановне заяви твёрдо: приду в школу первого сентября. На новом месте надо обустроиться, вот-вот появится ребёнок. Она тебя подъёмным пособием обеспечила? Нет? Тогда пусть на тебя не рассчитывает… А тебе, Леночка, мой совет: как бы ни было трудно, – не продавай швейную машинку. Какой же умница наш Алексей Алексеевич: каждой девчонке, отправляя её в эту проклятую жизнь, он дарит столько лет швейную электрическую машинку. Я только дважды получала в школе деньги: перед новым годом да в феврале. Жрать было нечего, искала в городе надомную работу, репетиторство. Нашла «рога и копыта» по пошиву, октябрь перекантовалась, а потом – нет заказов, хоть удавись. Дошло до того, что четыре дня не ела, а тётки дома не было, где-то попрошайничала. За четыре дня выпила в школе два стакана чая без заварки, на жжёном сахаре, да четыре сушки. Такие у нас школьные завтраки, мы их называем комплексными гайдаровскими обедами. Поехала в город и спустила машинку даже не за пол, а треть цены… Только выпустила машинку из рук, как встречается мадам из «рогов и копыт»: что же вы, Риточка, не заходите, у нас такой большой заказ! Да я же пять минут тому назад машинку продала, заходила к вам утром, поцеловала замок! Риточка, да мы дадим вам свою, напрокат! Вот оно, счастье-то детдомовское!.. Я раньше думала, что только мы прокляты своими родителями, оказывается, весь наш народ кем-то проклят. Вообще-то мы какой-то лженарод, у нас лжежизнь, и кантуемся мы в какой-то лжестране…

– Рита, прекрати, уймись! Посмотришь на тебя: красавица, настоящая красавица. Блондинка, не искусственная, а настоящая, глазищи голубые – хороша! А во рту у тебя – черным-черно, – Валентин Иванович попытался пошутить и пожалел об этом: Риту в детдоме кто-то прозвал Болонкой, а чернота в пасти собаки считается признаком её злобности.

– На то и фамилия у меня – Чернова. В душе черно, братишка. Тут, – она простила ему намёк и постучала кулачком поверх высокого, выразительного бюста. – Может, выпьем, а? У меня от Гарика есть бутылка в заначке. Если бы не Гарик, не знаю, как и выжила бы, – и после этих слов она бесшабашно и вызывающе засмеялась.

– Огурчика бы малосольненького. Все бы отдала за огурчик, – мечтательно произнесла Лена и закрыла глаза от предвкушаемого блаженства.

– Сестрёнка, будет тебе огурчик!

Рита подхватилась и ушла к соседям, а тётка Аграфена, услышав про бутылку, завозилась на печке, потом стала с неё спускаться.

III

Август для Валентина Ивановича выдался хлопотным и напряжённым. На рассвете он уходил в лес, носил оттуда дрова. Ему, как сельскому учителю, должны были за счёт школы выделить несколько кубометров и привезти даже домой, но теперь до этого никому не было никакого дела. Точнее, у школы на эти цели денег не было, и они не предвиделись, поскольку власти были озабочены непрекращающимися выборами. Выделение и поступление денег вряд ли кем-то согласовывалось с графиком приближения зимы, поэтому надо было самому позаботиться о топливе. В России, как известно, для чиновников зима испокон веков является самым необычным природным явлением.

Однажды, когда он валил сухую сосну, его поймал лесник, хотел было отвести в контору лесничества и составить по поводу самовольной рубки акт. Но потом, узнав, что он новый учитель, сам наметил ему деревья, которые теперь он валил, а самое удивительное – не только не потребовал магарыч, а даже отказался от него, когда Валентин Иванович сделал соответствующее предложение. Побереги бутылку для тракториста, посоветовал хозяин леса, заготовь побольше, на целый прицеп, и вывези, не таскай на себе. Он так и сделал, но попозже, когда заработал немного денег на дачах.

На садовых участках народ, как на беду, оказался не безруким. Одно товарищество организовали строители, а другое – работники какого-то завода. И всё-таки ему удалось поставить два забора из сетки-рабицы и одни ворота, которые он украсил резьбой, и всем они нравились, однако заказов не принесли: завод лежал, большинство дачников находилось в неоплачиваемых отпусках. В посёлках «новых русских» работали свои бригады. Они таких, как он, гнали взашей, грозили ноги поперебивать, а руки повыдёргивать, чтоб не показывались здесь больше, потому что неорганизованные шабашники, особенно из Молдавии и Украины, готовы были работать за любую цену.

В одном коттедже повезло. Вначале хозяин, толстый кабан в шортах, с чёрной щетиной на голове и на скулах, с пухлыми, красными и презрительными губами, сказал, что никакой работы нет, и посоветовал отваливать отсюда. Испытав очередное унижение, Валентин Иванович опустил голову и побрёл прочь, но его вдруг окликнула хозяйка: предложила соорудить полки для солений и консервов в погребе.

– Ладно, пусть орудует, – разрешил хозяин и назвал цену: двести тысяч, поскольку там, по его мнению, было на полдня работы.

Подвал «нового русского» напоминал собой по крайней мере лабораторию образцового быта. Стены, пол и потолки были отделаны импортным кафелем, трубы – никелированные или из нержавейки, на века, прачечная – крик последних достижений в этой области, системы отопления и кондиционирования, холодильные камеры… Все это, как он догадался, только на половине хозяйки, очень сдержанной и в то же время какой-то пришибленной, наверное, деспотической властью хозяина.

Большую часть подвала отделяла стена с несколькими бронированными дверьми – там были владения «кабана», разумеется, с сауной, бассейном, гаражом и ещё неизвестно с чем. Хозяйке, видимо, великолепия её половины показалось мало, и она отвоевала, судя по всему, в самом углу подвала помещение под погреб деревенского типа.

Валентину Ивановичу надлежало соорудить на стенах в четыре ряда стеллажи из белой пластиковой доски, которая бы держалась на литых алюминиевых кронштейнах.

– Здесь работы не на полдня, – заявил он сразу хозяйке, прикинув объём только сверления бетонных стен. – Кронштейны надо ставить через метр, не больше, иначе пластик будет прогибаться. Каждый кронштейн крепится на двух винтах, следовательно, необходимо просверлить сто двадцать отверстий. Каждое сверление – минимум на глубину пять сантиметров, итого общая длина отверстия получается шесть метров! В железобетоне, учтите. Тут буровому станку с алмазными шарошками работы на неделю, хозяйка. Что же это получается: тридцать три тысячи за каждый метр сверления дрелью в железобетоне?!

– Пусть о свёрлах голова у тебя не болит, – она сразу перешла с ним на «ты», даже не спросив, как его зовут. – Он пообещал двести тысяч? А я плачу ещё по тысяче рублей за каждый сантиметр. Сколько получается?

– Шестьсот тысяч.

– Теперь иди за мной, возьмёшь инструмент, – сказала она, не сомневаясь в том, что он согласен.

Конечно же, он был согласен: дней за десять можно было заработать две месячные учительские зарплаты. До вечера он управился только с одним стеллажом, а их всего было двенадцать. Наглотался бетонной пыли, руки гудели от дрели.

– Закончил? – встретил вопросом хозяин.

– Только начал.

– Что же так, гегемон? Или ты прослойка, у которой руки из жопы растут?

– Там шесть погонных метров сверления в железобетоне.

– Да? Сосчитал или накинул?

– Сосчитал. Пистолет бы…

– Возьми мой, какие проблемы?

– Не такой, – усмехнулся Валентин Иванович. – Для дюбелей.

– Для дембелей сколько угодно, а для дюбелей – нет.

– Если бы и нашёлся, применять его нельзя – кафель, от выстрелов будет разлетаться. Да и кронштейны литые могут полететь.

– Ну-ну, – выставив вперёд тяжёлый подбородок, «кабан» немигающе смотрел на него налитыми глазами. – Не погреб, а аэродром, поскольку всё в нём может летать. Действуй дальше. Пока.

По пути домой Валентин Иванович размышлял над тем, что могло означать это «пока». «Кабан» попрощался с ним или же пока разрешал мантулить в образцовом подвале? «И это новые хозяева страны?» – задавал он себе и такой вопрос.

И всё же жизнь в Стюрвищах у них мало-помалу налаживалась. Приехала от своего Гарика Рита и привезла Лене надомную работу – внушительную сумку с заготовками для шитья «семейных» мужских трусов. Они вытащили швейную машинку и, отпуская шуточки по поводу изделия, осваивали технологию. Впервые за две недели лицо у Лены разгладилось, а глазам её возвратился обычный для них блеск.

Распоряжалась близлежащим окружающим пространством, как всегда, Рита:

– Мы будем строчить, а ты, братишка, найди длинный гвоздь и вдевай резинки. Всё-таки шестьсот рубликов штучка.

– Одна резинка?

– Нет, всё изделие.

– Не густо.

– «Новые русские» на работу денег не швыряют.

– Это я сегодня понял. Руки так набил, что резинка для меня, извините, слишком изящный предмет.

– Смотри, как бы тебя не надули. Как меня один кинул, – так это сейчас называется. Напросилась я к одному хмырю учить английскому языку его хмырёнка. «Рита Белова», – в шутку представилась, потому что как назовусь Черновой, то сразу же получаю вопрос или замечание: как, вы такая яркая блондинка, нет, фамилия у вас неправильная… Обрыдло объяснять, одним словом. Беловой назвалась только поэтому, без всякой задней мысли. «А-а, слышали», – просиял он своей бронзовой сковородкой.

Недели две помучилась с хмырёнком, а его папаша вдруг в претензии ко мне: «Ты не та Рита Белова, которая на Би-Би-Си учит английскому языку радиослушателей. Я думал, что та, а ты совсем другая. Поэтому в твоих услугах мы больше нуждаемся». Ничего себе претензия! «Так вы полагали, – спрашиваю, – что я по ночам работаю в Лондоне, а утром мчусь на помеле в наш Пересранск учить ваше чадо?» На полнейшем серьёзе отвечает: «Конечно!» – «В этом случае вам никто не поможет», – говорю я, толсто намекая на полнейшую клинику, и прошу рассчитаться со мной за десять уроков. «Сожалею, но не вижу оснований, поскольку ты обманула нас». – «Это вы обманулись, при чём же здесь я?» – спрашиваю. «Вот именно, при чём здесь ты! Ребёнок всем рассказывает, что учительница английского у него Рита Белова, а его поднимают на смех. Прибегает весь в слезах. Тут, извини, морального ущерба куда больше, чем полагается тебе за десять уроков. Ты должна нам заплатить, а она ещё за свой обман какие-то деньги требует, нахалка!»

Жаль, что в паспорте у меня написано «Чернова», а если бы было «Белова», я бы ему всю сковородку разметила в глубокую полосочку. Так и не заплатил ни рубля, подонок. С тех пор, братишка, завела железное правило: деньги вперёд. Предоплата называется.

– Ты этому, своему русскому языку детей учишь или всё же литературному? – поинтересовался у неё Валентин Иванович.

– Тоже мне, стилист выискался! Да пошёл ты, братишка, знаешь, куда? – беззлобно сказала она.

– Да, я пошёл. Поправлю-ка дверь и окно, девушка, в твоём мезонине. Там зимой будет свежо, там такие щели…

– Зато не жарко. Я там всю зиму почти прожила, закалилась. Если уж было в невмоготу – тогда вниз, к тётке на печь.

IV

И всё-таки жизнь у них постепенно налаживалась. Он заменил в доме несколько прогнивших половых досок, отремонтировал лестницу, ведущую в Ритин мезонин, утеплил двери и окна. Лена, кажется, выходила постепенно из своего оцепенения, строча «семейные», которые Рита отвозила в город и возвращалась оттуда с деньгами и новыми заготовками. Если Рита исчезала к Гарику на несколько дней, то Лена не находила себе места, то и дело смотрела на дорогу. Но Рита возвращалась, и всё опять шло своим чередом.

Со стеллажами Валентин Иванович еле управлялся до начала учебного года. Работать ему разрешалось начинать в десять, а то и в одиннадцать часов утра, поскольку хозяева или их гости до этого времени дрыхнули. Между прочим, при этом им совершенно не мешало изматывающее, душераздирающее блеяние козлят, которых они любили зажаривать на вертеле тушками. Привозили только козочек два-три раза в неделю, привязывали к бетонному столбу – опоре гирлянды стеклянных фонарей, освещающих по вечерам газон перед коттеджем. Козлят не кормили и даже ничем не поили. Несчастные животные вытоптали копытцами газон, тянулись мордочками к зеленой травке, которая была у них перед глазами, но ущипнуть её они не могли. Перед закланием они должны были, судя по всему, очиститься таким варварским способом и приобрести особые гастрономические свойства. Их бесконечное «ме-е» переворачивало Валентину Ивановичу душу. За мучительство бедных козлят он возненавидел хозяев.

«Кабан» платил ему тем же. Его «пока» становилось всё более угрожающим. Победитовые сверла затупились в первый же день, долбить дырки приходилось в основном шлямбуром, и поэтому «кабан» прозвал его «дятлом». Хозяйке нравилось качество работы, но она заставила загрузить один стеллаж коробками с мясными консервами, тушёнкой, сгущёнкой и ещё какими-то тяжеленными банками, – запасов еды тут было столько, что непроизвольно возникала мысль о подготовке к продолжительной осаде. Сооружение не шелохнулось. Довольная результатами испытаний хозяйка впервые за несколько дней изобразила постоянно сомкнутыми губами начало то ли улыбки, то ли усмешки.

Валентин Иванович решил не упускать благоприятный момент: предложил посадить на участке сад. Долбя дырки в железобетоне, он задумал заложить на одичавшем приусадебном участке тётки Аграфены питомник для плодовых культур. У Алексея Алексеевича он ходил в лучших садоводах, считалось, что рука у него лёгкая, поэтому сажать, обрезать, прививать, бороться с болезнями и вредителями сада он умел.

Это занятие в здешних условиях могло оказаться прибыльным, но первый доход питомник мог дать лишь через год – саженцы смородины, крыжовника, актинидии и йошты, новомодного гибрида смородины и крыжовника, если их посадить весной, только к осени станут товаром на продажу. Саженцы яблони и груши – через два, если сейчас позаботиться о подвоях, приобретя парадизки для пользующихся спросом карликов и полукарликов. Можно будет продавать саженцы яблони и груши уже будущей весной, если заняться зимней прививкой на подвои с хорошей корневой системой. Но это было рискованным и дорогостоящим занятием, – куда проще заняться выращиванием рассады перца, капусты, томатов, салатов.

Лена тоже любила копаться в земле, но нужна была теплица. Ещё не поздно было посадить землянику, – потом её можно будет размножать семенами. На всё это нужны были деньги, и тут он всё продумал, предусмотрел: садовые участки у строителей и заводчан были изрядно запущены, нужно было обрезать деревья, удалять корневую поросль. Он предложит свои услуги, будет брать за приведение в порядок участков недорого, но зато запасётся из поросли саженцами сливы, вишни, черноплодной рябины, смородины и крыжовника, привоями лучших местных сортов яблони и груши. Короче говоря, серьёзной конкуренции, как в строительстве, в садово-огородном деле не ожидалось, и перед ним открывались хоть какие-то перспективы.

Хозяйка убрала начало улыбки с лица, прищурилась на несколько секунд, пожевала губы, что должно было, видимо, свидетельствовать о напряжённом мыслительном процессе, а потом повернулась к выходу, махнула рукой, мол, следуй за мной. Валентин Иванович последовал, с досадой думая о том, что они относятся к нему с необъяснимым для нормальных людей презрением: не поинтересовались даже его именем, не назвали соответственно и своих имен. Казалось бы, обычнейшее человеческое дело – представиться друг другу, но нет, здесь это считалось излишним или же противоречило соблюдению какой-то коммерческой тайны. Это или выходило за границы человеческих отношений, или же не являлось таковыми, – во всяком случае, Валентину Ивановичу здесь было очень неуютно.

«Кабан» в беседке отмачивал своё волосатое тело баночным пивом. У ног лежали два рыжих бультерьера, которым он совал куски козлятины, а те отворачивались. Когда Валентин Иванович приблизился, собаки-убийцы встали, направили на него противно вытянутые, как бы припухшие морды и фиксировали немигающими, злобными глазами каждое его движение. Поэтому он и не решился подняться вслед за хозяйкой в беседку, остался внизу.

– Вот он предлагает посадить у нас сад, – сообщила она. «Кабан» глотнул пива, захватил нижней губой верхнюю, а потом, помедлив, уставился на Валентина Ивановича и наконец спросил:.

– Так ты не только «дятел», но ещё и Мичурин? Ботаник, значит? «Ботаник здесь, оказывается, – это презрительная кличка, я и не знал», – подумал Валентин Иванович и не торопился с ответом.

– И кого предлагаешь посадить? – спросил «кабан», вкладывая в последнее слово явно не садово-огородный смысл.

– Плодовые деревья, кустарники. У вас суглинок, высокое место, небольшой наклон к югу – как раз то, что для сада надо.

– И яблоки?

– И яблони.

– И груши?

– И груши.

– И даже такие, как дули?

– И такие, как дули.

Неожиданно «кабан» запрокинул голову назад и, выпятив острый кадык, захохотал, громко, в крик, так оглушительно, что собаки дернулись, по их короткой шерсти волнами пошла дрожь, они не понимали: бросаться им на незнакомца сразу или же дожидаться более чёткой команды от хозяина. У Валентина Ивановича по спине побежали холодные мурашки, однако «друзья человека» немного успокоились, терпеливо дожидались конца веселья их повелителя. Наконец «кабан» устал от хохота, смахнул пятернёй набежавшие слёзы, запил пивом и сказал жене, не скрывая своего презрения и к ней:

– Ну ладно, он – Мичурин, а ты… Ты думаешь, что я доживу до дуль на грушах?!

И опять захохотал, теперь нервно, истерично, и Валентин Иванович вернулся в подвал.

В тот день, когда ему осталось пробить несколько последних злополучных дырок, к хозяевам нагрянуло особенно много гостей. Возле столба блеяло три козлёнка. Обычно – один, два, а тут сразу три. «Быстрей бы закончить да убраться отсюда», – думал Валентин Иванович, со всего размаха нанося удары молотком по шлямбуру.

Однако закончить работу ему не позволили. В подвал спустилась хозяйка и заявила:

– Мы считаем, что сегодня тебе работать не надо.

– Почему? – удивился он. – Мне осталось повесить всего три кронштейна. Тут на два часа работы.

– Я повторять не намерена. У нас дважды не повторяют. Ты мешаешь нашим гостям. Приходи завтра после обеда. В середине дня мы уедем…

– Извините, а когда я получу деньги за работу? Нельзя ли сегодня?

– Нет. Ты не закончил работу.

– Вы мне не доверяете, не верите, что я закончу работу?

– Сейчас никто никому не доверяет и никто никому не верит.

– Как же это получается: вы уедете в середине дня, а мне предлагаете приходить после обеда?

– Здесь будут племянницы. Получишь у них конверт.

Она удалилась. Нехорошее предчувствие овладело Валентином Ивановичем. Она же меня вообще за человека не считает, думал он. Я же для неё куда ничтожней, чем абстрактный «никто», который никому не доверяет и никому не верит. Я ведь поверил им, когда начинал работу, верил, что они всё-таки люди, вкалывая полмесяца в подвале. Если поверил, то, значит, хуже, чем «никто». Выходит, что «никто» для меня – это недосягаемая нравственная и социальная высота, мне до неё ещё подниматься, карабкаться… Опять сестрёнка Рита права?

Когда он вышел из подвала, то увидел в беседке много гостей. По этому случаю «кабан» надел даже майку, чёрную почему-то, с огромными золотистыми буквами «Made in USA» и хищным орлом. «Это надо понимать, наверное, как свидетельство того, что он уже приобщился к «цивилизации», – язвительно подумал Виктор Иванович и направился к выходу.

Однако «кабан» тоже заметил его, окликнул: «Эй, Мичурин! Освежи пасть!» – и широким жестом швырнул ему банку пива. В беседке угодливо засмеялись. Банка, катясь по дорожке из красной гранитной крошки обогнала Валентина Ивановича, но он, не оборачиваясь, перешагнул через неё, продолжив путь к калитке. Сзади наступила тишина. Валентин Иванович открыл калитку и с огромным облегчением закрыл за собой: во всяком случае тут он недосягаем для собак-убийц, и стал обходить иномарки, столпившиеся напротив коттеджа.