На завтрак, хоть чуть-чуть, но опоздали. Когда Ромка, Коля и Васька пришли в обеденный зал, Марина Ивановна спросила:
– Вы где гуляли?
– Марина Ивановна, – ответил Коля, – вы же знаете, что Гусеву было плохо.
– Про Гусева знаю, но вы-то, почему опаздываете? Вам тоже стало плохо?
– А мы волновались. Ждали, когда его доктор отпустит.
– Ладно, давайте проходите. После завтрака останетесь убираться. Ты, Птицын, и ты, Васькин.
– А я? – спросил Ромка.
– Что а ты?
– Почему только им остаться? Почему мне нельзя? Мы же вместе.
– Лучше, Рома, тебе сегодня не перенапрягаться. Отдохни. А то после того, что с тобой было…
– Ну это из-за зарядки было. Тут же не зарядка. Можно и мне остаться?
– Ну… не знаю… Я бы, на твоём месте, лучше отлежалась в постели.
– Зачем? Доктор сказал, что всё в порядке. Он только от физкультуры пока освободил.
– Ну ладно, ладно. Оставайся, если хочешь.
После завтрака, когда обеденный зал опустел, друзья собрали со столов посуду, отнесли её в мойку. Она находилась в том же обеденном зале – за перегородкой. Там же, за перегородкой, находилась кухня с большущей железной кухонной печкой для приготовления пищи. Друзья помогли тёте Нюре вымыть посуду. Покончив с уборкой, решили пойти во двор, где были уже почти все воспитанники детского дома. Но… не тут-то было.
Когда друзья вышли в вестибюль, у них на пути нарисовался Марьин. Нарочно ведь поджидал, гад.
Преградив путь, говорит Ромке:
– Ну чё, гусь, будешь извиняться?
Ромка сначала растерялся, но быстро нашёл, что ответить. Говорит Марьину:
– Я, во-первых, не гусь, а во-вторых…
– Я сказал, гусь, значит, гусь! – перебил его Марьин.
– Коля Ромке:
– Ром, не связывайся. Делай, что он скажет.
Но Ромка снова говорит Марьину:
– Повторяю. Во-первых, я не гусь, а во-вторых, за что это мне извиняться?
– Ты чё, забыл?! – орёт Марьин. – Кто назвал меня вором?!
– А меня кто?!
– Так ты и есть вор! Мильтон про тебя всё рассказал!
– А ты видел, как я воровал?!
– Слышь, ты! Мне некогда с тобой базарить! Будешь извиняться, или нет?! А то ща ввалю неслабо!
Коля Ромке:
– Ром, не спорь с ним. Побьёт.
– Пусть попробует! – ответил Ромка. – Умру, но не сдамся!
– Умрёшь, если не извинишься! – «обнадёжил» Марьин.
– Ты сам извинись! – со злостью сказал Ромка. – И за обзывательство, и за то, что ударил!
– Чего?! Чего ты вякнул, букашка?
– Сам букашка! – ответил Ромка.
Марьин подскочил к Ромке и повалил его на пол. Ромка увидел летящий прямо в лицо кулак, но движение кулака вдруг замедлилось, почти остановилось. В этот же миг Ромке, как год назад, привиделась летучая повозка и девочка на ней.
– Не бойся, Рома, ты справишься, – сказала девочка. – Я снова зарядила тебя энергий. Проучи этого хулигана. Видение исчезло, а в Ромку влилась невиданная сила. Он подумал в тот раз, что это от злости.
Ромка двумя руками обхватил руку Марьина за запястье и, что есть силы, сжал её, остановил. У Марьина в руке что-то хрустнуло, и он вскрикнул от боли. Марьин попытался вырвать руку, которую держал Ромка, но не смог этого сделать.
Ромка поднялся на ноги, с силой откинул руку Марьина. Нет, не только руку, потому что Марьин вслед за рукой по инерции отлетел к стене. Испугался, но снова пошёл на Ромку. Ромка, подпрыгнув, обхватил Марьина за шею. Марьин, упал на спину. Ромка, усевшись на него верхом, вцепился ему в волосы и с неожиданной для себя силой прижал его головой к полу. Марьин пытался вырваться, но у него ничего не получалось. Тогда он стал что есть силы колотить Ромку коленями по спине, а руками продолжал пытаться освободиться от Ромкиной железной хватки.
От ударов по спине снова заболело в груди. После каждого удара боль усиливалась, но Ромка не сдавался. Он ещё сильнее прижал голову Марьина к полу. Марьин взвыл от боли, а Ромка говорит ему:
– Проси прощения за вора!
– Гусев! Прекрати немедленно! – услышал Ромка испуганный возглас Марины Ивановны. Ромка отпустил Марьина, поднялся. В руке остался клок волос. К боли, появившейся от ударов по спине, добавилась боль в правой руке.
Коля и Васька стояли чуть поодаль со странным выражением на лицах. Это было что-то среднее между удивлением и восторгом.
Марьин тоже поднялся с пола. Вид у него был испуганный, недоумевающий. Аккуратно причёсанные до этого волосы, были растрёпаны и торчали во все стороны. По выражению лица Марьина было видно, что он не может понять, как Ромка с ним справился.
Снова видение – летучая повозка. Голос девочки:
– Рома, восстанови энергию.
Пауза. Потом снова:
– Восстанови энергию! Ну восстанови же энергию! Ведь сразу всё пройдёт!
Снова пауза, а потом:
– Ну как хочешь, – и повозка исчезла.
Марьин стоял теперь чуть позади от Марины Ивановны, а та продолжала кричать:
– Как это понимать, Гусев?! Что ты вытворяешь?! Правильно говорил милиционер, что в колонии тебе место!
– Марина Ивановна, Марьин сам первый полез, – пытался заступиться за Ромку Коля.
– Ага, первый, – подтвердил Васька. – Мы видели.
Марьин погрозил Коле и Ваське кулаком.
– Не знаю, кто первый, кто второй, но я видела, что вытворял Гусев! – ответила воспитательница. – А ещё от физкультуры освободили! Симулянт! Сейчас соберём педсовет, и будем решать, что с ним делать!
– Делайте, что хотите, – тихо сказал Ромка. – Можете хоть застрелить.
– Что-что?! Ты ещё и дерзить вздумал?!
– Ничего я не вздумывал. Просто мне уже всё равно.
***
На сбор педсовета не ушло много времени. Через полчаса все воспитанники были в так называемом актовом зале. Вход туда был из вестибюля, через дверь в левой стороне.
Актовый зал и правда оказался залом. Не то что обеденный. Как в кино или в театре. Там была и сцена, и белый экран на задней стене за сценой, и «киношные» кресла. Кресла были составлены вплотную около дальней стены, но их быстро расставили рядами и усадили на них «зрителей» – воспитанников. Напротив рядов кресел, почти около сцены, поставили длиннющий стол, за которым уселся весь «педагогический коллектив» во главе с Вячеславом Дементьевичем.
Ромка тоже хотел сесть вместе с ребятами, но ему не позволили. Заставили стоять напротив стола. Стоять было трудно из-за ещё не прошедшей боли. Ромка сказал об этом, но Вячеслав Дементьевич всё равно не разрешил сесть.
– Ничего, постоишь, не барин, – сказал он. – Провинившемуся положено стоять. И нечего врать, что что-то болит, потому что Марина Ивановна видела, что ты вытворял. Если бы болело, не справился бы с Серёжей.
Потом Марине Ивановне.
– Ну, рассказывайте, Марина Ивановна. Что наделал этот негодник?
Марина Ивановна принялась живописать о том, как вор и бандит Гусев чуть не убил высокочтимого «Серёженьку Марьина». Так и сказала:
– Только что я стала свидетелем безобразной драки, которую устроил Гусев. Гусев чуть не покалечил Серёженьку Марьина. Он, наверное, мог бы его даже убить, если бы я не оказалась там вовремя.
– Ничего я не устраивал! – крикнул Ромка. – Он сам первый полез! Птицын и Васькин это видели!
– Гусев, тебе ещё дадут слово! – прервал его директор. Продолжайте, Марина Ивановна.
– А что продолжать? – сказала воспитательница. – Пусть Гусев сам объяснит, почему он напал на Серёжу.
– Хорошо, – согласился директор. – Ну? Что скажешь, Гусев? Почему ты избил старшего товарища?
– Товарища?! – возмутился Ромка. – Фашисты мне не товарищи!
За столом поднялся возмущённый гул. Директор Ромке:
– Гусев! Ты совсем распоясался! Ты знаешь, что у Серёжи и мать, и отец геройски погибли на фронте?! Они сражались с фашистами ради всех вас! Они отдали свои жизни, чтобы вы остались живы!
– Это его родители сражались! А такие гады, как этот, были предателями и полицаями! – ответил Ромка.
Шум за столом усилился, стали отчётливо слышны возмущённые реплики.
– Выбирай слова, Гусев! – прикрикнула на Ромку Марина Ивановна.
– Вот-вот, именно! – поддержал её Вячеслав Дементьевич. – Надо выбирать слова.
– Я и выбираю, – сказал Ромка. – Фашиста называю фашистом, гада – гадом.
– Гусев! Хватит уже! – крикнула из-за «судейского стола» Марина Ивановна. Что за манера обзывать товарищей!
– Я же сказал, что фашисты мне не товарищи! Почему он меня преследует?!
За столом теперь был не просто шум, а самый настоящий гвалт.
– Тише, товарищи, тише, – обратился к «педагогическому коллективу» директор. Когда шум за столом стих, Вячеслав Дементьевич говорит Ромке:
– Во-первых, Гусев, перестань обзывать Серёжу, а во-вторых, скажи, когда это он тебя преследовал?
– Когда?! А с самого начала! Утром! И теперь он сам полез драться! Думал, что большой и справится! Ошибочка вышла! Не справился! Вы спросите у Птицына и у Васькина! Они всё видели!
– Ладно, – сказал директор. – Птицын, что вы с Васькиным видели?
– Всё видели, – ответил Коля. – И как Марьин стал приставать к Роме, а потом полез драться. И как Рома дал ему сдачи, мы всё видели. Правда, Вась?
– Ага, точно, – подтвердил Васька.
– Птицын, Васькин, – сказал Вячеслав Дементьевич, – вы что, не знаете правил? Когда отвечаете, надо вставать.
Коля и Васька поднялись с кресел.
– Ладно, садитесь уж… – сказал им Вячеслав Дементьевич. – Я вас понимаю. Вы хотите выгородить своего нового товарища. Только я вам не верю, потому что хорошо знаю Серёжу.
Потом Вячеслав Дементьевич обратился к «педагогическому коллективу».
– Товарищи, – сказал он, – я всё-таки считаю, что нужно дать Гусеву шанс. Он у нас только второй день. Даже первый. Он не привык ещё к нашим порядкам. Пусть пообещает, что больше не будет устраивать драки, и будет вести себя хорошо.
А стоять Ромке было трудно. Мучила боль, хоть уже и несильная. Из-за этого он уже с трудом понимал, что говорил Вячеслав Дементьевич. Неожиданно Ромка снова услышал голос девочки с летучей повозки:
– Я же говорила тебе, чтобы ты восстановил энергию. Почему не восстанавливаешь?
– Как её восстановить? – тихо проговорил Ромка.
– Просто, – ответил голос. – Взял, и восстановил.
Потом прорезался шум за столом и голос Вячеслава Дементьевича:
– Да, теперь это непросто. Думать надо было раньше. Восстановить репутацию всегда труднее, чем её потерять. И вообще, стой спокойно. Провинившемуся положено стоять, а не вертеться из стороны в сторону?
– Стоять положено провинившемуся? – спросил Ромка.
– Да, провинившемуся, – повторил директор.
– Вот пусть тогда Марьин и стоит, а мне трудно стоять, потому что болит. Сил больше нет.
– А избивать Серёжу были силы?! – возмутилась Марина Ивановна. – А теперь притворяешься, что нет сил?!
– Я не притворяюсь, – ответил Ромка. – И вообще, делайте, что хотите. Я страх как устал. Что вам от меня нужно?
Снова видение. Под самым потолком зала пронеслась и исчезла знакомая летучая повозка. Сидели на ней уже двое. Вместе с девочкой там был светловолосый мальчишка примерно её же возраста. Что удивительно, у Ромки мгновенно прошла боль. Вячеслав Дементьевич отвечает Ромке:
– Нужно нам не так уж и много. Мы хотим, чтобы ты раскаялся в своём поступке и извинился перед Серёжей за драку и оскорбление.
– Не буду извиняться! – ответил Ромка. – Не за что мне извиняться! И раскаиваться не в чем! Это он пусть извиняется и раскаивается!
– Извинишься, – «обнадёжил» директор. Потом Марьину говорит:
– Серёжа, подойди сюда.
Марьин, который сидел в первом ряду, встал, подошёл и с надменной ухмылкой встал напротив Ромки. Ромке противно было даже смотреть на него.
– Ну. Давай, Гусев, извиняйся, – сказал Вячеслав Дементьевич.
– За что? – спросил Ромка.
– За фашиста, – с противной ухмылкой произнёс Марьин.
– А ты извинись за вора, за то, что утром ударил. А ещё за то, что было, когда мы закончили убираться.
Марьин усмехнулся, и говорит:
– Ты и есть вор.
Ромка ему:
– А ты и есть фашист. Если ещё хоть раз полезешь драться, я тебя убью. Я смогу, я уже убивал фашистов.
Что тут началось! Поднялся такой крик и гам, что невозможно было разобрать, кто что кричит. Когда же, наконец, шум стих, директор сказал:
– Гусев, в наказание за сегодняшний проступок и за безобразное поведение на педсовете, проведёшь остаток дня в спальне.
Потом воспитательнице:
– Марина Ивановна, возьмите у завхоза ключ и заприте Гусева.
О проекте
О подписке