Сегодня день в календаре настенном
Отмечу я не крестиком – кружком.
И мы его отпразднуем отменно
С единственным сокамерным дружком.
 
 
Петруха – мой товарищ по жилищу —
Сегодня гость и друг в одном лице.
– Санек, вставай! Вставай, Санек, дружище, —
И, как всегда, добавит мат в конце.
 
 
Нас двое в этой маленькой клетушке.
Купаясь в колком дыме сигарет,
Мы шутим: эй, тюремные кукушки,
Кукуйте, сколько нам отмерят лет?
 
 
Все впереди неясно, шатко, зыбко.
– Давай, Петро, вари тюремный чай, —
И мы, лицо состроивши в улыбку,
Глотаем, дуя, горькую печаль.
 
 
Потом начнем болтать про развлеченья
И, укатив за тридевять дорог,
Пачушку стограммовую печенья
Прикончим, как рождественский пирог.
 
 
Потом откроют дверь, меня окликнут,
Петруха сунет пачку папирос,
И целый пост к замкам дверным приникнет
И угадает: снова на допрос.
 
 
Потом вернусь. Курнем. Опять заварим.
Былое вспомнить снова захотим.
Махнем к нему в его родные Гари
И снова по Восточной полетим,
 
 
Заглянем в гости к преданному другу,
Любимых вспомним, каторжно вздохнем…
И стрелки, завершая бег по кругу,
Замрут на стенке тридцать первым днем.
 

1984 г.

 
Как просто, тихо, без речей,
Решился будничный вопрос:
Мой дом, теперь уже ничей,
Приговорен – идет под снос.
Еще денек – и крыша с плеч,
Сползется гусеничный лязг.
На пустыре, где стенам слечь,
Устроят бревна перепляс.
 
 
Где белый голубь на шесте,
Где в мае яблоня в фате,
Где звоном битого стекла —
Гляди – стрижи из-за угла,
Где по натянутой струне
Танцуют тени на стене,
И чертит детская рука
Границы мира с чердака.
 
 
Не дом – корабль кверху дном.
Один – и ты уже не флот.
Большим растерзанным окном
Кричал его беззубый рот:
«Здесь больше некому стеречь
В горошек ситцевую ночь!..
И на траву, как было, лечь,
И полететь куда-то прочь».
 
 
Где белый голубь на шесте,
Где в мае яблоня в фате,
Где звоном битого стекла —
Гляди – стрижи из-за угла,
Где по натянутой струне
Танцуют тени на стене,
И манит пальцем на крыльцо
Кавказской пленницы лицо.
 
 
Что здесь задумано потом —
Благословенным трижды будь!
Конечно, дом, конечно, дом
Построят здесь когда-нибудь.
Каркас, затянутый в бетон,
Глаза окон – во все концы.
«А где же тот?.. А где же он?..» —
Весной замечутся скворцы.
 
 
Где белый голубь на шесте?
Где в мае яблоня в фате?
Где звоном битого стекла —
Гляди – стрижи из-за угла?
Где по натянутой струне
Танцуют тени на стене,
И тихо лестница-клюка
Живет под мышкой чердака.
 

1985 г.

 
В темном лесе есть поляна.
На поляне есть цветок —
Испытаешь вкус дурмана,
Если хватишь хоть глоток.
 
 
Тот цветок порос бурьяном.
Дни и ночи напролет
Алкашам и наркоманам
Он покоя не дает.
 
 
Он любую тварь стреножит,
Будь ты – сдуру, или – пьян.
Кто к себе его приложит —
Превращается в бурьян.
 
 
Тот бурьян встает вдоль просек,
Блещет черною росой,
И его вприпрыжку косит
Тетка черная с косой.
 
 
Сказка ложь, да вся с намеком
Для любого дурака.
Шел я боком, боком, боком
Мимо черного цветка.
 
 
Шел размашисто и быстро,
Не касался, не вдыхал,
Но молил – от божьей искры,
Чтоб тот лес заполыхал.
 
 
Ядовит он очень ведь,
очень ведь.
Но стоит у леса очередь,
очередь.
 

2007 г.

 
Оркестр ночного города…
В нем звуки живут в тесноте.
Разбрасывается гордо
Осколками дискотек.
 
 
Включайте же все на полную
Немедленно и сейчас!
Я музыкой город наполню.
А музыка вся про нас.
И к церковке на подходе я
Притихну, остепенюсь.
Здесь бог мне послал мелодию —
Екатеринблюз…
 
 
Он знает, что все мы спятили,
Оглохли в один присест.
И в память нам всем распятием
Сутулится сирый крест.
И я на него юродиво
До драных колен молюсь.
Молитвою мне мелодия —
Екатеринблюз…
 
 
Прозрачный он и упрямый —
Не впишут его в листы.
Я девочке лучшей самой
В него заверну цветы.
Грозятся уйти, уходят ли —
Я все равно остаюсь.
Как нота из той мелодии —
Екатеринблюз…
 

1999 г.

 
Есть на свете истина одна лишь,
Но узнать ее нам не дано.
Всей на свете правды не узнаешь —
Мир бездонный. Зря мы ищем дно.
 
 
Зря мы ищем дальний купол неба,
Увлекаясь мыслями в полет.
Даже бог наш в этом своде не был,
Потому и нам быть не дает.
 
 
Даже если к господу предстанем:
«Дай нам правду, мы же – человек!..»
Все равно всей правды не узнаем.
И уйдем искать ее навек.
 

2009 г.

 
Эта женщина седая
Мне не мать и не сестра.
И глазами молодая,
И душою не стара.
 
 
Их, сединок этих частых,
Не берет басма и хна —
Не гадайте понапрасну:
Эта женщина – жена.
 
 
Из ее сединок тихо
Каждый день не с той руки
Жизнь кроила, как портниха,
Да вязала узелки.
 
 
Клок фаты на свадьбе майской
Распустился в нитку-прядь…
Век теперь со мною майся —
На кого теперь пенять.
 
 
Так и было. Ждали лета
В тридцать первый майский день.
На четыре части света
Мир дурманила сирень.
 
 
Мне тогда подумать можно ль,
Что взамен ее любви
Путь сибирский, путь острожный
Втиснут под ноги мои?
 
 
А беда-то вся до точки
И известна, и стара:
 
 
За мои куплеты-строчки
Непродажного пера.
 
 
Где от боли и от пота
Я душой на части рвусь,
Где хрипит надрывной нотой
Измордованная Русь.
 
 
Где сквозь слезы – смех до колик,
Да облава – пес на псе,
И куда ни ступишь, Новик,
Ты – в запретной полосе!
 
 
За полшага до крушенья —
Здесь охотник глуп и слеп —
По певцам, как по мишеням,
Лупит сверху, влет и вслед.
 
 
Увильнуть от мушки-злючки —
Не стерпеть душе стыда.
Мать-Россия – круг в колючке,
Значит, верно, мне – сюда!
 
 
Где земле огромной горло
Давит «малая земля»,
И заздравят звуки горна
Власть брякушек и рубля.
 
 
Мне туда, где Честь и Веру
Раздавил плакатный щит,
Где в загонах и вольерах
Совесть наша верещит.
 
 
Где гуляет нынче плетка,
Пряник завтрего сулит.
Посбиваю ли подметки
Иль с подметок буду сбит?
 
 
Я не свят. И жизнь вторая
Мне в кармане не дана.
Но на эту я сыграю,
Коль играется она.
 
 
Коль целы и невредимы,
И красивы до сих пор
Этой женщины седины —
Струн серебряных аккорд.
 

1984 г.

 
За женщиной тянулся шлейф —
Синявый дым табачный
До первого угла.
Сорвалось с губ моих о ней
Два слова неудачных,
И женщина ушла.
 
 
Висел вопрос в ее прищуре узком.
Продать она себя хотела и могла
На языке любом. Но я сказал на русском.
И женщина ушла.
 
 
А я пошел, мурлыча в тон
По городу, где Альпы
Над крышами – горбом.
Где танцовщицы за стеклом
То белы, то асфальтны,
То просто в голубом.
 
 
И в кабаке, в дыму, в проходе узком
Мне пела у стола взахлеб и догола.
И даже позвала. Но я сказал на русском.
И женщина ушла.
 
 
И был я нем. И был я зол.
И ухарем бездомным
Из потного стекла
Чужое пойло, как рассол,
Хлебал в дыму бездонном.
И выстыл, как зола.
 
 
И в руки мне ломилась грудью блузка.
Кривлялась и врала. Метала и рвала.
И на углу ждала. Но я сказал на русском.
И женщина ушла.
 

1995 г.

 
Жил-был город под любовью
Без печалей и скорбей,
Шумно за его здоровье
Пил из лужи воробей.
 
 
Каблуки нескладной дробью
Мостовые били днем.
Жил-был город под любовью.
И я жил, конечно, в нем.
 
 
В небе клякса – голубь сизый —
Он мне писем не носил,
Но про девичьи капризы
Ворковал, что было сил.
 
 
В облака-сюиминуты
Он врывался так легко,
И казалось, вот, споют вам
Ангелки из облаков.
 
 
А в кармане слепо очень
Жил-был нож-грозоживот —
На кого и кем заточен,
Даже черт не разберет.
 
 
И лады как анфилады —
Рельсы-шпалы в добрый путь —
Приводили куда надо,
Хоть хотел – куда нибудь.
 
 
Где так нервно и так сладко,
В губы локоном маня,
В дневнике ее закладка
Грела строчки про меня.
 
 
Лужи ссохнут. Стиснет ворот.
Пыль осядет на ноже.
Под любовью жил-был город.
В небе. В музыке. В душе.
 

2016 г.

 
Нарисуй, художник, меня,
Пририсуй гитару мою.
Вот она висит, пыльная,
Я больше под нее не пою.
 
 
Не потому, что в ней жару нет —
Спит тишина на струне —
Время нас всех не жалует —
И вот она – на стене.
 
 
Нарисуй, художник, ее,
Чьи казались морем глаза,
Как под ту гитару поем —
Петь ей под другую нельзя.
 
 
Шорохи темных комнат,
Шепот навсхлип в ночи —
Все та гитара помнит
И молча с гвоздя кричит.
 
 
Нарисуй, художник, капель,
Что по окнам нотами бьет.
Где она, красотка, теперь,
И под чью гитару поет?
 
 
Как это все знакомо —
Холст оказался мал.
Может, остался омут,
Где я еще не бывал?
 
 
Жил да был,
Ни дня того не боле.
Жил да был,
Бродил вином все дни.
Была тюрьма, но к ней была и воля,
И били вместе в голову они.
 
 
Жил да был,
Терновником кромсался.
Жил да был,
На кулаках – без зла.
Бренчал и в омут с головой бросался,
А в каждом омуте любовь жила.
 

2013 г.

 
Табак выгорает так сладко,
И бродит вино в голове,
На сцене танцует мулатка,
И вечер необыкновен.
 
 
Горланят безмозглые чайки,
Вцепляются в гриву волне.
Встречайте, встречайте —
Я русский блатной шансонье!
 
 
Я вырвался за море сине
И в шляпе из пальмовых крон
Хлещу и грущу по России,
И мне не хватает ворон.
 
 
Что снег на погостах глотают,
Что воду лакают из луж.
А так же вон той не хватает,
Что за море выпустил муж.
 
 
Здесь воздух в цикадовой фальши,
И тесно уже на столе.
Я с каждым стаканом все дальше
К родной улетаю земле.
 
 
Мечтаю, как сяду в кутузке
И как из нее убегу.
Я русский. Я русский…
А значит, здесь жить не смогу.
 
 
Ах, как здесь тепло,
да не хватает дрожи.
Ах, как здесь темно
в свете фонарей.
Ах, так здесь вино —
папуасов дрожжи.
Ах, как мне хмельно.
А Родина хмельней.
 

2001 г.

 
Хор трезвонных звуков скомкан —
Бьет собой во все концы.
Слева – колокол негромко,
Справа – треньком бубенцы.
 
 
Бубенцы вопят во славу.
Дышит колокол мольбой.
Мне налево ли? Направо?
Мне на выбор – звон любой.
 
 
Выбрал, да и выбрал
Я из этих двух,
Вырвал, да и вырвал
Окаянный слух.
 
 
Колоколу дать бы
Бить со всех концов.
Но на радость свадьбы
Как без бубенцов?
 
 
Завопят, а звон так сладок,
Как на праздник леденцы,
Из цветов небесных радуг —
Ты вставай под бубенцы!
 
 
Но проломит грудь – не больно, —
И прольется через край
Звон хрустальный колокольный.
Ты все слышал. Выбирай.
 
 
Выбрал, да и выбрал
Я из этих двух,
Вырвал, да и вырвал
Окаянный слух.
 
 
Будут пусть две плети
Звонких у меня —
Пусть мне те и эти
Поровну звонят.
 

2017 г.

 
В заведеньи, где на вывеске горит огрызок слова,
Где ни воду пить не стал бы, ни вино…
Но за окнами гроза, и я сажусь за стойку снова,
И прохожих, как ворон, могу считать через окно.
 
 
А она красивой рыбой за стеклом, хвостом виляя,
По дождю плывет – как жаль, что не сюда! —
Машет каждому такси и не такси, как в баттерфляе,
Но пустого не найти и не уехать никуда.
 
 
Я пускаю дым в слезливое окно. Я вслед не брошусь,
Золотая моя давняя пора.
Золотыми пусть останутся слова: «Прощай, хороший…»,
И пусть случайный подвезет и не отпустит до утра.
 
 
Городская рыба золотая,
Ночь тебя размоет и вода.
Ночь бывает, дождь бывает, все бывает,
Но у нас с тобой не будет никогда.
 

1995 г.