Огни на сопке

Лукерья после двухдневных тренировок у озера вполне прилично, как она сама выражалась, шмаляла из ружья по вывороченному бурей старому, трухлявому дереву на другой стороне речки. Стрелять её учил лично дед Устин:

– Вот, гляди. Сначала переламывашь ружжо, смотришь на просвет в дуло.

– Дедуш, а зачем в него смотреть, прицеливаться, что ли? – в нетерпении спрашивала правнучка.

– Ты не перебивай, а слушай, – сердился дед. – Смотрят для того, чтобы убедиться, что в стволе ничего нет, что оно чистое, значит. А то ведь, бывает, и сверчок в него залезет али мышонок – разорвёт ружжо-то и тебя покалечит. Поняла ли? Потом вставляешь вот сюда патроны…

Девушка в нетерпении прыгала и кричала:

– Я знаю, я знаю, дедуша, надо прицеливаться и нажимать вот на этот крючочек!

– Да что ж ты за егоза такая благущая, а! Всё она знат! Ружжо – это тебе не рогатка, из него и застрелить насмерть можно. Слушай ты, слушай. На-ко вот, попробуй сама. Нажимай собачку, переламывай, в дуло смотри. Так, – поучал дед. – Да по сторонам-то не крути, или к небу подымай или к земле опускай. Да не в ноги, а то сама себя подстрелишь и калекой оставишь. Мало ли, что в нём нет патрона. Когда там будет заряд – поздно будет. Проверила? Теперь поставь на предохранитель, вот этот рычажок передвинь вот сюда. Ага. Как это зачем: а если нечаянно заденешь, тогда само выстрелит. Теперь повесь на плечо дулом вниз. Как зачем вниз? Чтоб, значит, в дуло-то чего-нибудь не попало. Эк беда-то, да оно тебе длинновато, по самой земле волочится. Тогда вешай дулом вверх или на шею. Поняла ли? Повторяй, что я тебе показывал. На-ка вот тебе патрон. Да гляди, осторожнее. Не стреляет? Так я тебе пустую гильзу дал. А для того и дал пустую, чтобы ты не натворила чего.

После дедовых наук Лукерья истратила с полсотни патронов и уже понимала, что к чему. Правда, дед Устин снаряжал патроны лёгкой дробью – бекасином, чтобы не было сильной отдачи. После одного такого урока дед и внучка сидели под навесом у печки, занимаясь своим делом: Луша чистила картошку, а дед Устин потрошил рыбу, вытащенную из вентеря. Действо происходило в молчании. Луша уже привыкла к тому, что в тайге люди мало разговаривают, а больше созерцают и слушают.

Вот дед Устин насторожился, выпрямил спину, сидя на чурбаке, и повертел головой. Сказал:

– Кажись, Иван Актанка в гости идёт. Что-то он невурок – я его через день ждал.

– Дедуш, а откуда ты знаешь, что кто-то идёт? – спросила Лукерья. – Я ничего не слышу. И собака не лает.

Дед поднял палец вверх:

– А вот, слышишь – сорока гомонит, и сыч замолчал.

– Да, может, это и не дядя Актанка.

– Дак вонища от его трубки на целый километр разносится.

И правда: первой на зимовье появилась собака Ивана Актанки – Резай. Лайка перепрыгнула через жердину в заборе, два раза тявкнула, словно предупредив, мол, вот я здесь, принимайте, хозяева, гостей, и подбежала к деду, помахивая кольцом хвоста. Дед Устин потрепал кобеля по загривку.

– Здравствуй, Резай, здравствуй. Где хозяина-то оставил, а? Есть будешь? На-ко вот тебе.

Дед Устин бросил на траву две рыбины, и Резай, урча, стал с ней расправляться. Через несколько минут появился и сам хозяин. Одет он был, как обычно, в гулами поверх клетчатой рубахи, в замызганные синие джинсы и в подшитые воротяшки с развёрнутыми голенищами. Иван степенно закрыл калитку, после чего сунул в нагрудный карман трубку, подошёл к хозяевам и сел на свободный чурбак.

– Здравствуйте, дядя Актанка, – поприветствовала его первой Лукерья.

В ответ Иван мотнул головой и стал глядеть в сторону. Дед Устин долго смотрел на него, словно пытался что-то прочитать по его лицу, после чего вздохнул и спросил:

– Ну, Иван, рассказывай, что случилось.

Ответа от Ивана никто и не ждал, зная его молчаливость – так, для разговора, чтобы занять себя. Но на этот раз егерь после минутной паузы вдруг встрепенулся и ответил:

– Тайга совсем плохая стала: горячие камни с неба падают, алмыс много летает, вертолёты летают, на горе огни горят. Плохо это.

– Подожди, подожди, – прервал его дед Устин, – это ты про тунгусский метеорит вспомнил? Так это когда было – больше века назад. Тёмный ты человек, Актанка, мерещится тебе разная чертовщина. Сказки это всё – про алмыса. А вертолёт. Что вертолёт, их сейчас вон сколько развелось, этих стрекоз, летают где ни попадя. А про белые горы ты чего вспомнил? Их тут, на Амуре, много. Возле Воскресеновки их сколько топится.

Дед Устин вспомнил про горючие горы. Когда-то на их склонах загорелся лес – от костров, молний или сухих гроз, которые здесь часто случались в засушливое лето. Затем эти пожары завалило, и они горели годами. Получалось что-то вроде естественной топки, в которой время от времени тлел древесный уголь. Старожилы заметили, что горючие горы «топились» на ненастье, и с их склонов текли целые смоляные ручьи.

Но Актанка только усмехнулся и на рассуждения деда Устина ответил:

– Нет, Актанка человек не тёмный, он всё видит и примечает. Актанка знает про белые горы, Актанка их видел. Зачем меня обижаешь, Устин Герасимыч.

Иван снова забил свою трубку табаком, раскурил её с помощью уголька из печки и начал свой рассказ:

– Вчера я был в Кунгульском распадке и решил там заночевать…

Далее из рассказа Ивана Актанки происходило вот что. Геологи рассказали, что в распадке появились чужие люди, а недавно произошёл большой обвал – рухнула целая стена прямо в болото, частично перегородив речку. Они обнаружили это, пытаясь пройти руслом на лодке вдоль южной гряды. Пройти не смогли и вернулись на своё становище. Они уверяли, что в момент обвала слышали гул, похожий на звуки от взрыва. Иван решил проверить эту часть заповедника. Через два дня он был уже там и на самом деле увидел огромный завал. Пройти здесь не было никакой возможности. Тогда Актанка решил обойти сопку слева, чтобы проверить сведения, рассказанные геологами. Прибыв на место, он не обнаружил здесь никаких следов пребывания людей. Возвращаться в этот день было уже поздно, и он решил развести костёр, сварить чай и разогреть тушёнку.

Долго подыскивал подходящее место у болотистых берегов речушки и, наконец, нашёл место у самого подножия сопки, где было в достатке хвороста. Разложил и разжёг костёр, а скоро стало и вечереть. Пока в котелке булькал чай, он нарубил для подстилки веток и притащил к месту своего ночлега. В этот момент донёсся звук мотора. Иван знал, что так рокочут лопасти вертолёта. Вертолёты в этих местах появлялись редко, и то пролётом, потому что в таёжной глуши трудно было найти подходящие площадки для посадки. Иван подумал, что и этот вертолёт пролетит дальше, но машина вдруг стала кружить над голой вершиной сопки. Егеря это заинтересовало, он поднял голову и стал следить за вертолётом, гадая, что же ему здесь понадобилось.

Неожиданно почти на самой вершине сопки появился яркий свет. Иван точно знал, что это был не огонь костра и не свет фонаря – слишком уж мощным был этот свет. И в ту же минуту вертолёт стал снижаться, а потом и вовсе пропал за утёсом. Через несколько минут пропал и свет. Актанку так поразило всё это, что он долго стоял, разинув от удивления рот. Опомнился только тогда, когда чай в котелке от сильного жара стал переливаться через края и заливать костёр. Егерю от страха хотелось тут же затушить костёр и бежать без оглядки от этого странного и страшного места, но любопытство заставляло чего-то ждать. Прошло пять минут, десять, полчаса, но ничего больше не происходило. Иван подумал, что ему это пригрезилось, померещилось, и, в конце концов, успокоился.

Спал он в эту ночь беспокойно, урывками, хотя долгие годы жизни в тайге Актанка был привычен ко всему: и к неожиданному появлению зверя, и к перемене погоды, когда вдруг после тепла в распадок опускался холод, проникавший с Севера, и к появлению чужого человека. Да и верный Резай никогда не подводил хозяина, он всегда был настороже, и если появлялась какая-то опасность, всегда давал об этом знать ворчанием или лаем. Разбудил его странный звук, словно под самым ухом пел сверчок. Иван быстро вскочил, тыльной стороной ладони протёр опухшие глаза и посмотрел на вершину сопки. И хотя было довольно светло, он успел увидеть на вершине сопки слабый свет. Вертолёта он не увидел, но почему-то не сомневался, что разбудило его не пение сверчка, а звук летящего вертолёта.

Проверить, что же находилось на вершине сопки, Актанка не смог бы при всём желании: всё подножие заросло таким густым чащобником, что продираться cквозь него было бы равносильно преодолению фронтовой разделяющей полосы, состоящей из густой сети с колючей проволокой. Местами склоны сопки были такими отвесными и высокими, что без специального альпинистского снаряжения здесь было не обойтись.

Егерь решил остаться в распадке ещё на сутки – слишком сильно поразили его последние события. Но за день ничего так и не произошло. Резай тоже вёл себя вполне естественно: он облаивал соболя или белку, игрался у берега с лягушками, рыскал среди леса и снова возвращался, иногда ложился на траву и лениво вытягивался на солнцепёке или выкусывал надоедливых блох. Но к вечеру Резай повёл себя очень странно. Он насторожился, скулил и крутился волчком вокруг ног хозяина, шерсть его вставала дыбом. Иногда собака убегала вдоль берега и быстро возвращалась. Иван не мог понять, почему так изменилось поведение его верного и многоопытного пса, ведь вокруг ничего не предвещало никакой опасности. Но Резай снова и снова настораживался, втягивая носом неведомые ему запахи, иногда глядел в глаза охотника, словно говоря: что же ты стоишь, почему ничего не предпринимаешь, ведь здесь же кругом опасность.

В этом месте Актанка прервал свой рассказ, снова набил трубку и прикурил её от уголька. Лукерья не выдержала:

– Дядя Актанка, а дальше-то что случилось? Рассказывайте, рассказывайте, это очень интересно.

Попыхав дымом, егерь продолжал свой рассказ:

– Сначала я подумал, что Резая беспокоит болотный газ. В тех местах очень много старых болот, которые летом начинают выделять метан. Бывали случаи, когда там находили мёртвых зверей. Но метаном совсем не пахло. Я решил проверить. Перезарядил на всякий случай «сайгу» и пошёл вдоль берега. Резай увязался со мной. Чем дальше мы уходили, тем больше он дрожал, крутился возле ног, потом стал прижиматься и тихонько скулить. Я продрался сквозь заросли и вышел на чистинку. Гляжу – у берега копошится кто-то, вроде как моется. Чуть в сторонке человек пьёт воду из ручья. Только странный какой-то человек-то. Будто бы голый и в то же время не голый.

– Это как, голый – не голый, – прервал Ивана дед Устин. – Ты рассказывай яснее.

– Вот и я поначалу не понял. Вроде бы как трико на нём, белое такое, в обтяжку. А за спиной что-то вроде сидора, длинный такой и тоже белый. Я прямо оторопел. Другой, тот, что пил, тоже на него похож, только маленький, вроде как ребёнок. Я кричу: «Эй, вы кто? Чего тут делаете?» Маленький-то испугался, сжался весь в комочек, потом встал и быстро побежал к другому, к взрослому. Ножки у него длинные, кривые, как деревянные загогулины, и красные, как у курицы. А закричал так, что у меня поджилки затряслись: пронзительно так, длинно, тонким голоском. Взрослый обернулся, спокойно так поглядел на меня и вылез из воды. Матерь Божья, гляжу, а это баба. – Актанка повернулся к девушке. – Ты извини, Луша, но у неё всё при ней было: груди, значит, ну и всё остальное. И ведь совсем голая, только кожа вроде как пушком, меленьким таким, беленьким, покрыта. Я и ахнул. Рот открываю, а спросить ничего не могу, как онемел. И тут смотрю, а сидор-то у неё за плечами расправляется и превращается в крылья.

Тут не выдержала Лукерья. Насмешливо глядя на егеря, она спросила:

– Дядя Актанка, а вы не придумываете? Это сказка какая-то.

Иван неожиданно встал с чурбака, вскинул голову к небу и наложил на себя убедительный широкий крест. С чувством произнёс:

– Вот вам крест – чистая правда.

Дед Устин серьёзно заметил:

– Видать, правду мне рассказывал покойный батюшка, про алмыса-то. А я ведь не верил по-молодости, смеялся над ним. Вот как ты, Лукерья.

Луша стала оправдываться:

– Да я чего, дедуша, я ничего. Просто уж больно невероятно.

– Запомни, – поучительно, погрозив пальцем, сказал дед Устин, – если человек что-то говорит под крестом господним, значит, он клятву за свои слова берёт. Это у вас, городских, там всё хиханьки да хаханьки над Богом вытворяют, а таёжный православный человек всегда под Богом живёт и под крестом никогда врать не станет. Поняла ли?

Опустив голову и покраснев, Луша ответила:

– Да поняла я всё, дедуша. Вы уж простите меня, дядя Актанка.

Иван ничего не ответил. После долгого и тяжёлого молчания дед Устин сказал:

– А ты рассказывай, Ваня, не обращай внимания на эту неверу и балаболку.

Актанка вздохнул и продолжал:

– Да я и сам никому и ни за что не поверил бы, если бы своими глазами не видел. Вот штука какая. – Рассказчик не забыл пососать свою табачную люльку, выпустив изо рта несколько порций дыма. – Да, так вот. Женщина эта расправила свои крылья, глядит на меня таким неподвижным взглядом, как у сыча, словно прицеливается, и застрелить хочет. Я-то понимаю, что взглядом застрелить нельзя, а всё равно жутко, потому что глаза у неё большие, круглые, как часы.

– А как они выглядели-то, дядя Актанка, – снова не вытерпела Лукерья. – Они на человека похожи или как?

– Да как тебе сказать. Дитёнок больше на птенца похож. Лицо у него такое вытянутое, рот не рот, клюв не клюв, уши большие, оттопыренные, острые, две ручки, и тоже сидор за плечами. Это я уж потом понял, что это не сидор, а сложенные за спиной крылья. А женщина-то ладная: гладкая такая, даже красивая, с обыкновенными ногами и руками. Вобщем, взглянула она на меня, каркнула что-то своему птенцу. Потом они взмахнули крыльями, поднялись в воздух и полетели, прямо над бережком, низко так, и пропали. – После долгой паузы Актанка глубоко вздохнул, посмотрел на небо и добавил: – Уходить из тайги надо. Скоро здесь совсем плохо будет.

– Почему, дядя Актанка? – спросила Лукерья.

– Примета такая есть. У меня на Алтае мой друг живёт, он шаманит. Он рассказывал, что у них в горах растут оленьи камни. Под каждым этим камнем большая дыра, в которой живут люди-птицы. Шаман называет их суйла. Когда они недовольны людьми, которые живут на земле, из-под камней вылетает большой огонь, превращается в суйла, и они поедают людей. Женщин они не поедают, и тогда среди них появляются люди с перепонками между руками и ногами, которые летают по воздуху. Эти люди тоже начинают жить под землёй. Скоро и мы все уйдём под землю, – со вздохом закончил Иван Актанка.

Луша поёжилась и передёрнула плечами.

– Как страшно, дедуша! А если это правда, что здесь живут эти алмысы. Они нас съедят. Я домой хочу, я к маме и папе хочу!

– Ну, хватит блажить, – прикрикнул дед Устин. – Я здесь шестьдесят лет живу, и никто меня не тронул, не съел и под землю не утащил. А ты поосторожнее со своими легендами, пугаешь девчушу, – обратился он к своему напарнику.

Иван меланхолично ответил:

– Я тут не при чём, люди так рассказывают.