Глава 4

В этом белом свете, как на экране в кинотеатре, промелькнуло лицо матери, дом на Подсосенском переулке, Валюша в ромашковом платье: с рукавом-фонариком и сильно расклешенной юбкой от талии.

Почему он видел именно это платье, в котором она последний раз приходила в училище на танцы, Егору было не понятно. Но ей оно очень шло, и когда Валя начинала кружиться, юбка раскрывалась, как зонт, и красивые ноги, двигающиеся в такт музыки, уже кружили голову Егора.

Девушка, кружась в танце, поднималась над землей и звала за собой старшего лейтенанта, и вот он уже парил над местом сражения. Егор видел свою разбитую батарею и почти уничтоженную батарею Ткаченко. Интересно жив ли Лешка, но с такой высоты он не мог этого различить. Вокруг горели подбитые «Тигры», наверное, более сорока машин, а остальные уже прорвались за курган и драпали к ближайшей зеленке. Потом он видно поднялся слишком высоко, и белое облако закрыло собой землю, девушка смеялась, поднимаясь все выше и выше, но Егор почему-то больше не мог следовать за ней, и когда она уже превратилась в едва заметную точку, он вдруг начал опускаться на землю.

Но там все изменилось. Он увидел только небольшую группу людей, и не было никакого кургана, горящих танков и разбитых батарей. Вдали мчались пару сотен конников. Опустившись на землю, он обратил внимание, что стоящие плечом к плечу люди одеты, как древние воины и в руках у них копья и мечи, а к левой руке приторочены, небольшие щиты.

Самый рослый из них сделал шаг навстречу Литвинову и представился:

– Я Скил, сарматский вождь. Ты храбрый воин. Я предлагаю тебе стать одним из нас, – указывая рукой на место в шеренге рядом с собой.

– Там вдалеке скачет конница, – начал говорить Егор.

– Да я знаю, это Александр послал фракийцев, и мы дадим им честный бой, – ответил Скил.

Егору вручили короткий меч и накинули через голову кольчугу. Подъехавшие конники спешились и пытались уговорить Скила, и его воинов сдаться. Но в ответ фракийцы получили, короткую атаку мечников, вклинившихся в самую гущу прибывших. Потом, заняв круговую оборону, сарматы налево и направо рубили людей в лисьих шапках и пестрых бурнусах, и тем пришлось спасаться бегством, вслед им полетели копья. Но численный перевес был явно на стороне фракийцев и, выбрав безопасное расстояние метров двадцать, они достали закрепленные на внутренней стороне щита дротики. Сарматов осталась небольшая горстка, и тут Скил протянул Егору яблочко и сказал:

– Ты должен жить, боец.

В это время фракийцы сделали первый залп дротиками и тут же накрыли вторым, сарматы валились с ног под ударами граненых наконечников. Егор видел, как острие дротика летит ему между глаз и инстинктивно отклонился. Скил закрыл его своим щитом от летящей смерти, и теперь он уже кричал в голос:

– Ты должен жить, боец.

Вождь сарматов запустил свой короткий меч в свору фракийцев. Клинок попал в горло предводителю, это выглядело как снаряд, попадающий прямо под башню танка, и тот, заливаясь кровью и хрипя, рухнул на землю. Остальные сарматы с Литвиновым поступили также, кинув в толпу врага свое последнее оружие, они сцепились руками, выставив вперед щиты, и кинулись на врага. Покалеченные и перепуганные фракийцы безудержно метали дротики, и пятились назад.

В руке Егора что-то хрустнуло, он вспомнил, что сжимал яблоко, которое ему дал Скил. В нос ударил запах нашатыря от раздавленного плода, а глаза залил красный свет, как будто упал красный занавес. Ну, вот и все, мелькнула последняя мысль в голове у старшего лейтенанта 234-го гвардейского артиллерийского полка 96-й стрелковой дивизии Литвинова Егора Андреевича. Сознание меркло, он видел огромный зал в огнях и голубое озеро, и вдруг все опять залило красным светом.

– Боец, ты должен жить, – кто-то тряс его за плечи, – очнись, парень, дайте еще нашатыря.

Дышать, от этого запаха, было не выносимо трудно, и Егор спазматически начал хватать воздух ртом.

– Ну вот, вроде, отлыгался родимец.

Он услышал голос над головой, и попытался открыть глаза, но в них словно насыпали песка. Сквозь слезы он все же увидел, склонившегося над собой, бородатого мужика, а рядом с бородачом мелькнуло знакомое лицо. Эти огромные голубые глаза он узнал бы из тысячи.

– Валя, – слабым голосом произнес комбатареи.

– Гляди-ка, Валюш, этот-то тебя откуда-то знает, а вроде, как и не наш боец, может тоже москвич? Ты-то его не знаешь случаем? – спросил «Борода».

– Валя, – опять простонал Егор и попытался приподняться на локтях.

Но глаза вновь залила красная пелена, и он опять потерял сознание.

Глава 5

Конечно же, он москвич. Егор родился и вырос в этом городе, недалеко от Покровского бульвара. Каждый день, перебегал его, спеша в школу №327 на Большом Вузовском переулке. Он увлекался историей, а учитель физики и директор школы в одном лице – Петр Николаевич Степаненко, видел в своих учениках инженеров, строителей и авиаторов.

Литвинов был одним из лучших учеников школы и Петр Николаевич очень рекомендовал ему поступить в Московский механико-машиностроительный институт им. Н. Э. Баумана. Страна строила коммунизм, и Егор решил, что золото скифов может подождать, и послушал директора школы.

Когда он окончил первый курс, началась война, и он со своими товарищами пошел в военкомат, но его тогда завернули, так как брали тех, кому исполнилось 18 лет, а ему восемнадцать было бы только в ноябре. И тогда Егор пошел в рабочее ополчение, и с конца августа до октября он выезжал рыть окопы и противотанковые рвы.

Как только наступило совершеннолетие, он начал проситься на фронт. Наши войска только-только отстояли столицу, и Литвинов хотел быть в тех окопах, которые он рыл в сентябре, но военком дал ему направление в Тамбовское артиллерийско-техническое краснознамённое училище.

Туда уже с «Нового Сормова» поставили новейшие пушки ЗиС-3 для обучения курсантов. Егор еще в институте полюбил предмет «Теория машин и механизмов», и это ему очень помогло во время учебы в артучилище. Он стал лучшим наводчиком на курсе, и вскоре ротный назначил его командиром боевого расчета. Но так как отвалившаяся подошва уложила его в госпиталь, то он не сразу попал на фронт. Зато судьба свела его с прекрасной девушкой Валентиной, и это скрасило его полуторамесячное пребывание в госпитале.

«Как же здорово, что она сейчас рядом с ним. Но как она попала на фронт?» – думал Егор, периодически приходя в сознание, и слыша, как рядом хлопочет любимая девушка. Много странного сейчас слышал старший лейтенант, находясь в полузабытье. Вот пришел какой-то дядька, которого Валя называла «Реставратором», и узнаваемый по голосу бородач предложил ему:

– Скушай яблочко, Петруша. Праздник сегодня – Яблочный Спас. А нас вот Господь от «укропов» спас, вон как они нас сегодня «Градом» посыпали. Хорошо хоть целкость у них сбита. А у нас смотри, какой подарочек лежит, видно твой брат – реконструктор.

– Ух, ты, какой экземпляр, и форма у него правильная, прямо 43 год. Вот только зачем он на позиции погоны нацепил, этими погонами только лишний раз «всушников» провоцировать, – рассуждал «Реставратор». – Где вы его откопали?

– Да после бомбежки пошли позиции проверять, а он там под трехдюймовкой лежит, за сошник уцепился и орет: «Заряжай», «Товьсь», «Огонь». Еле оторвали его от пушки. Только он в себя никак не придет, лежит, заговаривается: то про сарматов, то про «Мертвую голову», то про «Тигров». А тут ненадолго пришел в себя и Валюшу нашу узнал, – рассказывал «Борода».

– А я его не знаю, Петр Николаевич. Степаныч предположил, что он из Москвы, как и я. Но я-то его в первый раз вижу, – оправдывалась девушка.

Лежа в бреду, Егор думал, почему она его совсем не узнает. Может ему лицо так сильно посекло, что его теперь невозможно узнать? Егор не понимал, как она оказалась на передовой, где Лешка и что это за люди его окружают? «Этот вот бородатый боец явно не по уставу одет, да еще с такой растительностью на лице, может меня армейская разведка подобрала», – думал Литвинов. Он слышал, что разведчикам разрешали отпускать бороды и не стричься, чтобы сливаться с местным населением, да и говорок у бородача был малоросский, как у сержанта шестого расчета. Все казалось очень странным: и это видение с сарматами и фракийцами, и какие-то «укропы» с «всушники». Резкая боль пронзила висок, и Егор опять вырубился.

Глава 6

Когда в следующий раз он пришел себя, то услышал еще какой-то мужской хрипловатый голос. Этого человека все называли либо командир, либо «Кемир», и он ругался с «Реставратором».

– Чего все этих клоунов тянет на передовую? Сидели бы у себя в Подмосковье, и игрались в пушечки да танчики, а у них в попе детство играет, и они прут и прут на передовую. Ты, Петя, ладно еще – кандидат исторических наук, а этим-то соплякам, чего здесь делать? Еще колодки нацепил, сосунок.

– Знаешь, «Кемир», что удивительно в этом реконструкторе, что даже орденские планки у него по правилам исполнены прошивные, другой бы сделал на липучке или на цанге, – удивленно говорил Петр Николаевич, – а этот дотошный, даже размеры все соблюл.

– А вы хоть документы у него проверили? – спросил командир.

Из нагрудного кармана «Реставратор» вытащил удостоверение личности, вещевую и расчетную книжку, наградные удостоверения, а также комсомольский билет. Внимательно пролистав все эти документы, Петр Николаевич, как-то по особенному цокая языком, вынес вердикт:

– Вы только посмотрите, насколько качественно изготовлены документы. Соблюдены все шрифты того времени, особые отметки, гербовые печати, подписи, звездочки и спецчернила, со штемпельной мастикой. Но, самое интересное, в комсомольском билете уплата членских взносов. Вот смотрите: школа №327 г. Москвы, и все по годам и месяцам уплачено вплоть до июля 43 года. Я таких качественных документов никогда в руках не держал: что плотность бумаги, что обложки. А сейчас, как реконструкторы делают, на принтере распечатают и сами за всех распишутся, но здесь явно не халтура.

– Да, может педант какой-нибудь, сидит себе такой «ботаник» и сочиняет легенду о своем героической жизни, – недовольным голосом говорил «Кемир», разглядывая наградные книжки, – медаль «За боевые заслуги» при выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками. Медаль «За Отвагу» при освобождении Ростова. Орден Отечественной Войны II степени за уничтожение более пяти единиц бронетехники противника в составе орудийного расчёта. Странно еще, что орден не первой степени.

– Ну, первую степень тогда не очень-то и давали, хотя за пять единиц вполне могли бы. Главное, шельмец, все-то у него к месту, даже я бы так парится, не стал. Вот смотрите, в расчетной книжке отметки по выплатам: это за заем, вот удержание, а вот выплаты полевых и все по месяцам. В начале августа сделана последняя запись, – заметил «Реставратор».

– А может он того? – испуганным голосом спросил «Борода».

– Чего того, ты как то странно выражаешься, Степаныч, – рассматривая в лупу какие-то значки на документах, сказал кандидат исторических наук, – а «За отвагу» у него старого еще образца, до выхода указа от 19 июня 1943. Ну, очень уж любопытно.

– А того, что он может, как Юрка-юнкер, и Соколиная гора нам его отдала, – продолжал заговорческим тоном говорить бородач.

– Ты, Степаныч, часом не сбегал до дому сегодня, а то я смотрю, у нас в расположении яблочки откуда-то, может ты в честь праздничка и горилки хлебнул лиху? – полюбопытствовал командир.

– Господь с вами, ну я, конечно, маненько выпил, ну не так, чтобы заговариваться, – оправдывался он.

– Ладно, знаю я твое маненько, в тот раз у Валюши весь стратегический запас вылакал, хорошо, что ты еще нашатырный спирт не опростал, а то чем бы мы сейчас этого клоуна в себя приводили, – продолжал подтрунивать над ним «Кемир».

– Ты Сережа, хоть и командир, но грех над стариком смеяться, – бухтел «Борода» – Сам же был в Афгане и знаешь, что меня там контузило, я теперь, как слышу когда «Град» бьет, сам не свой становлюсь, вот с переляку-то и выпил.

Степаныч на самом деле попал в Афганистан в июле 1979 года, уже на втором году службы. Осенью он должен был демобилизоваться, но их минометную батарею, в составе мотострелкового полка, забросили в помощь братскому народу. Через месяц с тяжелой контузией старший сержант Федор Степанович Даниленко был отправлен в госпиталь в Ташкент, и там его комиссовали. «Кемир» же попал в Афган в 1988 году и прослужил там до вывода советских войск с территории Афганистана. И хотя Степаныч был старше командира всего на двенадцать лет, все в отряде его считали стариком. Так его окрестил «Кемир», а потом уже поддержали и остальные. Теперь вот «афганец» первого призыва оправдывался, за свою слабость к спиртному, перед «афганцем» последнего призыва.

– Я ведь, как понял с ваших слов, что у парня документы 43-им годом заканчиваются, а на этом месте в августе 43 года страшный бой был. Нам еще в школе на уроках истории рассказывали, что немцы на этом рубеже на смерть стояли. Сам Сталин дал приказ освободить сегодняшний Донецк до 1 августа 43. Ну, наши маршалы говорят, взяли под козырек, не разобравшись сколько здесь немца, и какие у него укрепления, и решили с наскока фрица выбить с Донбасса. За проваленную Миусскую операцию, проведенную с июля до начала августа, такие головы полетели. Но, если маршалов просто поснимали, то сколько хлопцев здесь полегло – одному богу известно. Про Саур-Могилу, думаю, все слышали.

А с середины августа началось второе наступление: уже более подготовленное, сам Рокоссовский здесь был, и бои тут шибко горячие были, я вам так скажу – «второй Сталинград», недаром область тогда Сталинской называлась. Вот здесь у Соколиной горы, считай больше полусотни танков «Мертвой головы» ухлопали наши ребятки. У нашего учителя истории тут брат героически погиб, кстати, тезка твой «Кемир» – тоже Серегой звали. Вот я и думаю, не из тех ли краев этот старлей, на «ботаника» он совсем не похож. Ты на ладони, на его посмотри, все в мозолях.

– Да мы сейчас и проверим, – сказал «Реставратор», копаясь в своем планшете, – вот нашел, был на самом деле здесь такой бой, и старший лейтенант Литвинов командовал батареей, за что посмертно, и получил звание капитана и орден Отечественной войны I степени. Что тут о нем еще пишут: вроде, как пропавший без вести, но тут их, говорят, всю батарею танки гусеницами отутюжили, так что не удивительно, что тело не нашли.

Егор, в бессознательном состоянии, слушая эти разговоры, не во всем разбирался, но про свою батарею и про танки он все понял. И даже попытался улыбнуться, радуясь количеству уничтоженных «Тигров».

– Вон лыбится наш горе-герой. Давай, Валюш, вколи ему что-нибудь, пора бы с ним побеседовать, – попросил медсестру командир.

Валя набрала в шприц промедола и сделала внутримышечную инъекцию. Егор почувствовал прилив сил и через пару минут окончательно пришел в себя.

Он огляделся вокруг, все было очень странно, на стене висел не понятный прямоугольный предмет, на котором в цветном изображении двигались люди. Это было как в кинотеатре, но проектора он нигде не увидел. Зато в руках у «Реставратора» усмотрел плоский светящийся предмет, где под движениями пальца мелькали картинки и текстовые записи. Люди, вообще, все были одеты как-то чудно, даже военная форма на мужчинах была необычной, и только Валя оставалась той же, какой он видел ее последний раз на тамбовском вокзале.

– Валя, а мы где? – спросил Литвинов.

Но «Кемир» не дал ответить медсестре и задал вопрос сам:

– Ты, что за птица и что делаешь на нашей боевой позиции?

– А это, что допрос или вопрос? Если вопрос, то почему не по уставу задан? И представьтесь сами, как я уже вижу, мои документы вы проверили, – возмутился Егор.

– Ну, допустим, я командир отдельного батальона армии ДНР. Если ты думаешь, я поверю твоим липовым документам, то ты глубоко ошибаешься. Так что давай, мальчик, колись по-взрослому. Кто ты и откуда?

В этот момент в помещение забежал еще один боец, и его вид еще больше смутил Литвинова. Черный берет на голове. Жилет, защитного цвета с множеством карманов, под ним черная майка с коротким рукавом, на которой изображен Андреевский крест на красном фоне, не закрывавшая цветных татуировок. Создавалось впечатление, что у солдата на руках пестрые тонкие перчатки, и на левой руке была надпись на латинице «Veni-Vidi-Vici». Вбежав, он пробасил:

– «Кемир», тебя срочно Донецк вызывает, – и протянул командиру небольшую черную коробочку, похожую на электрический фонарик.

Егор сначала и принял этот предмет за фонарь, но тот слабо светил голубоватым неярким светом, и оттуда доносилась прерывистая речь. «Кемир» произнес приветствие в это странное устройство. Потом попросил, вошедшего бойца, назвав его «Оранжем», провести допрос, непонятно откуда взявшегося старлея. После чего он, возмущаясь, что не будет смены, вышел за дверь.

Если в голосе командира слышалось требование, то в голосе «Оранжа» прослеживалось нетерпение. Он в разговоре с Литвиновым «брал быка за рога».

– Кто такой? Кем послан? Твое задание? – сыпал он вопросами на Егора.

Но старлей, помня наставления особиста, как вести себя в плену, старался ничего лишнего не говорить этим странным людям. А когда в углу, который заслонял вышедший «Кемир», увидел висящие три флага, то у него и вовсе пропало желание говорить. Первый флаг был триколор – белого, синего и красного цвета. Второй триколор составляли черный, синий и красный цвета и на нем был изображен двуглавый орел и, наконец, третий флаг был, как на майке у «Оранжа» – Андреевский крест. Особист, проводя работу с комсоставом, рассказывал о «власовцах» и об их армии РОА. Она состояла преимущественно из белоэмигрантов и пленных советских солдат. Так вот на шевронах её бойцов как раз и красовался Андреевский флаг.