«НЕТ БОЛЬШЕ ТОЙ ЛЮБВИ, АЩЕ КТО

ПОЛОЖИТ ДУШУ СВОЮ ЗА ДРУГИ СВОЯ»

ИН 15:13

В каждой русской семье есть заветная шкатулка с самым драгоценным содержимым. Нет, не с драгоценностями, нет. Эта шкатулка хранит память…

Память для нас, живущих сейчас, память для тех, кто будет жить после. Пожелтевшие от времени, распадающиеся на сгибах листки фронтовых «треугольников» – писем, написанные простым или химическим карандашом. Документы из прошлого века, за каждым из них события, малая толика жизни родного человека.

Фронтовые письма деда и дяди. От деда небольшая стопка, схваченная тесемкой, которой ее в первый раз, перевязала моя бабушка. От дяди всего четыре. Он ушел на фронт в октябре 42, а в январе 43 «пропал без вести».

«Мама, пишу на спине друга, костер слабо светит, извини за корявые строчки. Скоро пойдем в наступление, освобождать Ленинград»…

Из неизвестности, через 70 лет, его вернут поисковики. Вернув для всех, честное имя русского солдата, исполнившего свой воинский долг, на объятом пламени пути к окруженному Ленинграду. Для всех, кроме нас, которые всегда это знали.

Аккуратно отложив в сторону дряхлые от времени листки, достаю из глубин шкатулки награды и раскладываю перед собой на столе.

«Материнская слава 3 степени» – орден моей бабушки, за семерых детей.

Два «Красной звезды» – моего деда, деда, прошедшего три войны, которому посчастливилось вернуться домой и с последней войны Отечественной…

Медали «За оборону Ленинграда», « За Победу в Великой Отечественной войне»…

Медали не все. Будучи сопливыми пацанятами, мы вешали их на свои, тысячи раз, стираные рубашки, а то и на майки, «награждая» ими самих себя в бесконечных детских «войн ушках». В этих игрушечных «битвах», получая синяки и ссадины, в пылу потасовок, мы теряли их. Ругали нас бабушки и мамы. Деды и отцы никогда. Когда мы заплаканные, огорченные потерей, и страхом перед наказанием. Набравшись смелости, признавались в этом, успокаивая, они, ласково гладили наши бесшабашные стриженые под «ноль» головы, а сами как – то уходили в себя, задумчиво глядя вдаль…

Мы не смышленые еще, не понимали их взгляда, в котором сквозило былое, – не до конца выстраданная боль, не выплаканные потери однополчан…

Их давно нет с нами. Наших пробитых, опаленных насквозь войной дедов и отцов. Но мы застыли, их живыми, вернувшихся с войны, солдат, преградивших дорогу врагу в первые месяцы войны, и встретивших победный майский салют 1945 года.

Мы их внуки и сыновья обязаны сохранить память. Память о разрушающей, попирающей все человеческое войне. Кто был на войне, о ней не кричат. Они хранят ее в себе. Вспоминая о прошедшем пути, только с такими, как они, фронтовиками. Но из коротких обрывков разговоров, из редких, случайно оброненных фраз, мы пытаемся найти, восстановить их следы на суровых, жестоких дорогах Великой Отечественной войны…

2

Младший лейтенант, внутренне волнуясь от предстоящей встречи, одернул гимнастерку.

Привычными, отработанными движениями расправил складки под ремнем, сгоняя их назад. Ребром ладони проверил правильность посадки фуражки. Легонько стукнул в дверь, переступив порог, громко спросил, – Разрешите?

– Да, проходите, – разрешил, сидящий за столом военный с тремя эмалевыми «шпалами» на петлицах, захлопнув лежащую перед ним пухлую папку.

– Товарищ капитан госбезопасности, младший лейтенант, – начал доклад вошедший.

– Садитесь, – не дал договорить ему тот.

Младший лейтенант прошел к столу и присел сбоку на краешек стула.

–Курите? – то ли спросил, то ли разрешил хозяин кабинета, подвинув ближе к младшему лейтенанту, пачку папирос, с изображением скачущего по горам джигита.

–Я не курю, товарищ капитан госбезопасности, с напряжением в голосе ответил тот.

–Хорошо, что не курите, а я вот, – капитан достал из коробки папиросу, постучав мундштуком по джигиту, закурил.

–Вы же из пограничников, лейтенант? – выпустив дым, после глубокой затяжки спросил он.

–Так точно, товарищ капитан госбезопасности, – вскочив, со стула и вытянувшись ответил тот,

Полтора года прослужил на заставе. Оттуда, направили на курсы командного состава.

– Прекратите, как кузнечик скакать, не на плацу. Сядьте и слушайте, – рассерженно сказал хозяин кабинета.

– Заслужил, если отправили, – сказал капитан, когда младший лейтенант сел, – задание у меня вам лейтенант. Вы же в двенадцатом полку разведвзводом командуете?

Младший лейтенант дернулся на стуле, но вспомнив предупреждение капитана, остался сидеть.

Не дожидаясь ответа на свой вопрос, капитан продолжил, – местные во взводе есть?

–Так точно, мой заместитель, старшина Степанов Петр Степанович.

–Еще лучше, – сказал капитан, – плутать не будете, побыстрей дойдете. А теперь слушайте приказ –

Сегодня, до конца дня, подобрать разведчиков, я думаю, с вами, еще троих. Проводником пойдет старшина. А теперь лейтенант, смотрите внимательно, постарайтесь не пропустить мелочей,

–капитан достал из ящика стола карту, освободив место на столе, развернул ее.

Младший лейтенант встал со стула, и, оперев руки на стол, наклонился над картой…

– Мамка, а когда немцы уйдут, – спросил у Тайи, которую все в деревне называли Таисией, сидевший на корточках перед топкой печи, пятилетний сынишка Колька, – ведь они уйдут, сразу тятя с братиками вернуться?

–Вот они их сынок и прогонят. Прогонят с нашей земли, и сразу домой придут, – погладила Таисия сына по голове. Прошептав, – храни вас господь, – перекрестилась на иконы, висевшие в красном углу в глубине комнаты.

– Мама, а бог поможет? – спросил сынишка, – ты вон каждый день молишься, а их все нет и нет.

– Поможет, сладкий мой, обязательно поможет. Много только нас у него, вот и помогает он, сегодня одним, а завтра другим. Дойдет очередь и до братьев с отцом, дойдет, – ответила она.

– А давай и я, буду вместе с тобой молиться, может очередь до них побыстрей дойдет? Когда мы вдвоем-то?

– Конечно быстрей, если вдвоем? – от нахлынувшего чувства она крепко прижала Кольку к себе.

– Фюллера бы их него убить, – шмыгнув носом, мечтательно сказал сынишка, – сразу бы война кончилась.

– Сама бы его, своими руками задавила, – подумала Тайя, – сколько горя от этого изверга.

Глядя на мелькавшее пламя в печи, сами собой нахлынули воспоминания…

В первый месяц войны, осиротели избы, откупившись мужиками, пригодными сгореть в пожирающем пламени войны. А уже по крепко вставшему «зимнику», ушли трое подросших для рати парней, да двое мужиков, уже вышедших из годного возраста, но упрямых и злых от чувства мести, за погибших своих сыновей.

3

Стоящая в стороне от большаков, затерянная на краю большого лесного массива, с трех сторон зажатого озером, небольшая русская деревня в двадцать дворов, не имела никакого стратегического значения ни для немцев, ни для Красной армии. Не зная истинного положения дел на фронтах, она замерла в ожидании…

Декабрьской ночью на противоположном берегу озера, где походила железная дорога, загрохотало, в темном небе заиграли отсветы пожара. Напуганные шумом бабы, ребятишки, да пара стариков, выбежали на берег озера, и долго тревогой смотрели на освещенный пожаром берег. Весь следующий день над тем берегом клубился дым, а потом все стало прежним, и деревня вернулась в свое привычное тревожное ожидание…

Когда подсохла единственная проезжая дорога, соединяющая деревню Борок с остальным миром, на большом крытом грузовике и двух мотоциклах в нее въехали враги.

Два мотоцикла встали по краям крыльца сельсовета. Сидевшие в колясках солдаты, приложили к плечам стальные приклады пулеметов. Приникли к прицелам, направив стволы в дырчатых кожухах вдоль единственной улицы деревни.

Раздалась команда на незнакомом языке. Из кузова посыпались люди в полу гражданской одежде с белыми повязками на руках, следом за ними неторопливо слезли два солдата. Хлопнула дверца кабины, давая дорогу высокому в ладно сидевшем на нем мундире, офицеру.

Он что-то негромко сказал, подбежавшему к нему солдату. Тот вытянулся перед ним в готовности исполнять. Офицер кивнул головой. Солдат быстро пошел к кучке людей с белыми повязками. Жестикулируя, толкая их, построил в одну шеренгу. Сам и еще один солдат встали по бокам.

Офицер подошел к шеренге. Брезгливым взглядом окинул небритые физиономии полицаев. Засаленные белые повязки на рукавах, пиджаков. Подозвал к себе молодого человека в черном мундире, из экипажа первого мотоцикла. На немецком переговорил с ним, и внимательно смотря себе под ноги, обходя коровьи лепешки, поднялся на крыльцо сельсовета.

Человек в черном мундире встал перед шеренгой и четко проговорил, – Господа полицаи, ваша задача в течение получаса, собрать перед сельсоветом всех жителей деревни. Исполнять!

Шеренга мгновенно распалась, с десяток полицаев устремились к домам жителей.

Деревню накрыли крики, плач, ругань полицаев зарвавшихся в своем рвении. Говорили они русским языком, и уже одно это вызывало отчуждение местных – нормальное чувство нормального человека на ненавистного прислужника врага.

«Белые повязки» грубо рвали двери изб, не спрашивая переступали порог. Матерно ругаясь, тыча стволами винтовок, выгоняли домашних на улицу. Поторапливали, подталкивая прикладами в спину, гоня горстку жителей к сельсовету.

Согнанные на утоптанный годами, земляной пятачок возле сельсовета, деревенские с интересом разглядывали солдат чужой армии. В серых, коротких мундирах, с винтовками в руках, а один держал даже странный с «бородкой» на конце ствола автомат. Солдаты не сводили настороженного взгляда с сельских жителей.

Согнав народ, половина полицаев снова пошла, по деревне. Они открывали ворота хлевов, выгоняя скотину на улицу. Мычали коровы, которых вытаскивали за спешно привязанные к рогам, найденные тут же веревки. Визжали, заталкиваемые в мешки поросята. Блеяли овцы с козами. Метались, кудахча куры, поднимая крыльями пыль, стараясь уклониться от жадных, цепких рук преследователей.

То тут, то там стучали выстрелы, прекращающие злобный захлебывающий лай собак…

Один из стариков, еще крепкий на вид дед, стоящий сбоку, увидев, как тащат за рога, упирающуюся всеми четырьмя копытами его корову, оттолкнул немецкого солдата, стоящего перед ним, – Не троньте ироды, кормилицу мою, – бросился он к корове.

Молодой немец, которого оттолкнул дед, сделал шаг вперед, и заученным движением, на коротком взмахе, стукнул его прикладом по голове. Сельчане ахнули, увидев, как словно споткнувшись, медленно падает, перед ними дед.

Убрав за спины, стоящую, впереди, любопытную детвору прижимали их к себе.

Пропало любопытство к происходящему, его место начал заполнять страх.

4

Страх, объяснение которому был лежащий в пыли, их односельчанин, с проступившим, через седину волос кровавым пятном.

От вида упавшего деда, от прощального рева скота, у людей обрывались последние надежды, на то, что незваные «гости» не просто заглянули к ним, а останутся надолго.

Вернулись полицаи, перестреляв деревенских собак, загнав остальную живность на скотный двор. Они в отличие от немцев, держали винтовки за спинами. Смеялись, что-то жевали. Переговариваясь между собой, осматривали деревенских, отмечая взглядом молодых женщин, девушек. Найдя, тут же обсуждали их достоинства, сами при этом, не отводя глаз. С сальной улыбкой, подмигивали, той, за которую зацепился взгляд. Те, на кого они положили взор, старались скрыться за спинами других, если это не удавалось, опускали голову, смотря перед собой.

– Таисия, а ведь это Митька, Митька Николаев вроде, из Забродья, ну– ка посмотри. Не признала?

– толкнула женщину, стоящую впереди, подруга Шура, – да точно он, а то я думала, что обозналась. Туда вон смотри, видишь, боком к нам стоит.

– Я давно на него смотрю. Знакомое вроде лицо, а вспомнить где видела, никак не могу.

– А теперь вспомнила? – не унималась Шура, – он же с нашими мужиками на войну уходил.

–Так он чего, выходит теперь, немцам служит? – ахнула Таисия.

– Видишь, же повязку нацепил, прихвостень фашистский, – развеяла ее сомнения подруга.

Таисия пристальней взглянула на предателя, тот почувствовав взгляд, встретился с ней глазами.

Сразу же отвел взгляд, в сторону, видно, нутром почувствовав, что его узнали.

На крыльце сельсовета появился мужчина в черной форме. Подозвав к себе полицая в сером костюме, на голове которого красовалась фетровая шляпа, сказал ему несколько негромких фраз.

Тот быстро сбежал с крыльца, подошел к весело болтающим между собой полицаям. Те, прекратив разговор, уставились на него.

–Ну чего, Тарасович, тебе этот толмач нашептал? – спросил его высокий белобрысый полицай.

– Все, кончайте базарить, сейчас заместитель коменданта выйдет,– ответил мужчина в сером костюме.

Мужики с белыми повязками на рукавах, прекратили говорить, поправили за плечами винтовки.

Видя эти приготовления, затихли и местные, с тревогой смотря на дверь сельсовета.

Раздалась команда на немецком языке, стоящий на крыльце солдат, широко распахнул дверь.

Держа ее открытой замер.

В проеме двери появился немецкий офицер, переступая порог, пригнулся, придерживая фуражку с высокой тульей. Подойдя к перилам крыльца, положив на них руки в кожаных перчатках, оглядел собранных внизу людей. Им, смотревшим на него снизу, он в высокой фуражке, увеличивающей рост, казался невероятно длинным.

– На гусака похож, – прошептала своей, рядом стоящей подружке, девчушка лет семнадцати.

– Ага. А если еще и зашипит. Ну, вылитый гусак, тетки Клавы, – хихикнула та в ответ.

– Тихо, – прервала их, стоящая впереди старушка в черном платке, – не приведи господи, беду накликаете.

Выждав пару минут, к офицеру подошел, человек в черной форме, на этот раз с жестяным рупором в руках.

Офицер, посмотрев на него, небрежно кивнул головой. Молодой голос, усиленный рупором, прозвучал над деревней, – Крестьяне! Слушайте внимательно! Сейчас господин немецкий офицер расскажет вам о великих победах доблестной немецкой Армии!

– Вот подлюка, по-русски, шпарит, – зашептала сзади Таисии Шура, – видать тоже на вроде Митьки, такая же змеюка подколодная.

Таисия, боясь, что на нее разговаривающую, обратят внимание, промолчала.

Офицер, не меняя своего положения, что-то говорил, подобострастно слушающему его, мужчине с рупором. Выслушав, тот опять приложил к своим губам рупор,

– Господин офицер говорит, что великая немецкая армия, навсегда освободила вас от коммунистов и комиссаров.

5

В благодарность за это, вы все должны хорошо трудиться на благо великой Германии, которой скоро будет принадлежать весь мир. Мы поможем вам установить в этой деревне новый порядок, – переводчик повернулся к офицеру, ожидая продолжения.

Но тот, не обращая на него внимания, махнул рукой, подзывая к себе, кого-то из шеренги полицаев. На крыльцо, снова поднялся мужчина в сером костюме и шляпе, которую он тут же сдернул с голову, приблизившись к немцу. Офицер, указав ему место рядом с собой, наконец-то удостоил вниманием переводчика, быстро что-то сказав ему на своем языке.

– Господин офицер говорит, что стоящий с ним рядом человек, это ваш староста. Все что он прикажет вам, должно исполняться беспрекословно, иначе всех вас ждет суровое наказание.

Закончив перевод, тот опять повернулся к офицеру, но тот в сопровождения автоматчика, пошел к ступенькам крыльца. Спустившись, вместе с присоединившимся к нему, солдатом, у которого на обшитых белой тесьмой погонах, внизу красовались по звездочке, направился в сторону столика с двумя стульями, поставленного между двух берез, недалеко от сельсовета.

В тумане еще густой рассветной дымки, на стороне противника загрохотал «МГ». Командир приподнял вверх ладонь. Группа, повинуясь команде, замерла, прижавшись к земле. Светлячки трассеров, бледно – голубоватые в тумане, обозначили вдоль переднего края, запретную черту.

Выплюнув, рассчитанную на эту строчку, партию патронов, пулемет замолк. Опять опустилась тишина, разбавляемая только шипением осветительных ракет, бесполезных в таком тумане.

Круговое движение ладони. Начало движения…

Оставляя на коричнево – черной, перепаханной снарядами земле, гладкие полосы от пропитанных насквозь влагой, мокрых маскхалатов, группа не замеченной пересекла передний край, и углубилась в молодой ельник, растущий на окраине леса. Пригибаясь, пробежали еще с полкилометра, и только тогда остановились, за огромным корневищем, вывороченной буреломом сосны.

–Алексей, Санька, в охранение. Старшина, подойдите ближе, – полушепотом приказал командир, доставая из-под маскхалата сложенную в несколько слоев карту. Развернув, присел, уместив ее на коленях.

– Вот оно Городище, – ткнул он в точку, за извилистыми очертаниями озера, – До него отсюда километров шестьдесят. На все про все у нас три дня. Вы, местный, Петр Степанович, что скажете?

– Если, командир, напрямки идти, верст через двадцать в Ходынское болото упремся. Через него ходу нет, гиблое место, топь. Обходить его, как раз три дня и будем, – ответил мужчина за сорок лет, самый старший по возрасту в группе.

–Это болото? – спросил младший лейтенант, обведя пальцем заштрихованное место на карте.

–Оно и есть, – кивнул старшина,– по краю ходят, а чтобы вглубь ни-ни, топь кругом.

– Что предлагаешь, Петр Степанович?

– Я думаю, надо через деревню идти. От нее к Заозерью, по берегу тропка нахожена, а там и до Городища, самая малость, останется, – предложил старшина.

– На карте покажите, – попросил командир.

– Да с картой – то я командир, в больших приятелях не хожу, – засмущался Петр Степанович, – я и так проведу. Места знакомые.

– Смотрите, мы вот здесь, – ткнул младший лейтенант в карту, – вот Городище. Как пойдем? Я же не просто так спрашиваю. Случись что с вами или со мной, ребята все равно дойти должны.

– Через Борок, командир, деревню мою. Иначе долго кружалами ходить будем, – сопя от усердия, указательным пальцем с вогнутым внутрь ногтем, провел старшина линию до Городища.

Офицер, проследив за его пальцем, подозвал остальных разведчиков.

–Вот наш маршрут, – прочертил он карандашом маршрут группы, – внимательно смотрите и старайтесь запомнить.

– А идем – то зачем? – спросил Санька, с виду совсем мальчишка, самый молодой в группе, поправляя на груди немецкий автомат.

– Задачу поставлю, как подойдем ближе, – ответил офицер, – путь запоминайте. Дойти нам туда надо за три дня.

– Ни, фига, себе, – присвистнул Санька, – не ближний свет? Успеем ли?

6