В полночь Целестина открыла глаза и поняла, что уже не уснёт. В доме происходило что-то важное. Он не видела в темноте, и звуки ночи из сада и города были самые обычные. Но Целестина чувствовала кожей – происходит что-то важное. И она должна была узнать что.
Девушка открыла дверь, выглянула из комнаты. На всём втором этаже – тишина. Только внизу, под перилами, проступило алое зарево.
Целестина шагнула ближе и увидела, что прямо в прихожей горят четыре канделябра лучших свечей, расставленных по квадрату. В середине этого квадрата стояло широкое просторное кресло. В нём сидела старая Анна Констанция с безукоризненно прямой спиной, словно королева на троне. Перед ней на небольшом столике – трубка, кисет с табаком и тот самый мешочек с красной землёй из синагоги.
А напротив неё, среди пляшущих по коридору теней, стоял Андрусь, похожий на провинившегося младшеклассника, и в чём-то пытался её убедить. Но при этом был одет в осеннюю гимназическую шинель с тёплым воротником, а у его ног на паркете стоял дорожный чемодан. Это придавало словам двоюродного брата определённый вес.
– Они всё, всё запретят, вот увидите, – говорил Андрусь. – Эти интернационалисты этого и хотят – уничтожить и унизить наши национальные флаги и символы. Теперь не просто флаг не поднимешь – теперь даже мак рисовать нельзя.
– Может, оно и к лучшему. Из маков делают опиум.
– Но не из красных.
– Можно и из красных. Только получится меньше.
– Бабушка, поймите, мы должны как-то сопротивляться.
– А что говорит по этому поводу ваш Шкательберг?
Андрусь смутился.
– При чём здесь Шкательберг? Шкательберг – полный болван, от него ничего полезного не дождёшься… Откуда вы вообще про него знаете?
– Потому и спрашиваю, что ничего про него не знаю, – очень спокойно ответила бабушка. – Если бы знала – не спрашивала.
– Шкательберг не помощник. Нам нужны надёжные люди.
– Такие люди как золото. Всем нужны, и потому встречаются редко.
– Так вот, пока коммунисты не переманили всех таких людей на свою сторону, нам и нужно создавать сопротивление! Чтобы они к нам шли, а не куда-нибудь в Испанию ехали.
– Тебе придётся подождать до конца войны. Или хотя бы до конца моих исследований.
– Но мы не можем ждать! Если я буду ждать – начнут без меня.
– Что начнут?
– Сопротивление!
– Что-то я не видела никакого сопротивления, – заметила Анна Констанция, – когда русские вошли в город. Похоже, я была для них единственной помехой.
– Потому что люди пока испуганы, не понимают, что делают.
– А я была всё равно что мёртвой, – парировала бабушка. – И всё равно их почти остановила. Так что не хочу слышать про этих «испуганных». Раз они ничего не могут – так их и называй. Тоже мне – «испуганные».
Андрусь склонил голову. Кажется, впервые за весь разговор он задумался, о чём говорит. А потом опять заговорил – быстро-быстро.
– Да, сопротивления пока нет. Но это сопротивление можно быстро создать. В городе полно настоящих польских патриотов. Да чего там – в гимназии их полно.
– Если бы в городе хватало польских патриотов, – сурово заметила старая Анна Констанция, – правительству бы не пришлось завозить в воеводство чиновников с запада и гимназисток из Малой Польши. Брест-над-Бугом – город, основанный русскими. Русские построили эту крепость. И теперь русские сюда возвращаются.
– Я что-то не помню.
– Ты не помнишь, а я помню.
– Но ведь Брест-над-Бугом исторически польский город! У нас исторически большинство жителей – католики, если евреев не считать.
– Эти католики в городе живут «исторически», – пани Анна Констанция нарочно выделила это нелепое слово, – а вот польской эта земля стала чудом. И мы даже знаем, что это было за чудо. Брестчина стала «нашей» только после чуда на Висле. Но и чудо на Висле случилось только потому, что большевики пошли дальше, чем собирались. Они слишком сильно хотели разжечь всемирную революцию. Им предлагали остановиться на линии Кресов Всходних, они были почти согласны. Они просто пошли дальше, потому что верили в другое чудо – Революцию для всего мира.
– А сейчас что будет? – Андрусь явно не был готов обсуждать чудеса.
– Ничего. Нового чуда не произойдёт – ни на Висле, ни где-то ещё. Против возможности новых чудес говорят все приметы и оракулы.
– Но наша армия…
– …Которой больше не существует.
– Но мы… смогли же сделать это чудо двадцать лет назад!
– Смогли. Но чудеса потому и чудесны, что приходят случайно и никак от людей не зависят.
Андрусь снова замолк, словно увяз в непривычно сложном разговоре. Потом заговорил снова:
– Но в гимназии у меня нет никакого будущего. А ещё – в гимназии знают о моих убеждениях. Я не могу здесь больше оставаться!
– Очень скоро не смогут и другие, – отметила бабушка, затягиваясь из дарёного кальяна. – Но сбежать на Тересполь у них уже не получится.
– А вы?
– А мне и сейчас хорошо.
Андрусь взялся за ручку чемодана.
– Я всё равно ухожу, – сказал юноша, уже ставший Целестине вместо брата. – Я всё решил. Ещё раньше. Ещё до разговора.
– Поступай как знаешь, – ответила старуха, снова затягиваясь кальяном. – Я тебе не школьный принципал. Я не собираюсь тебя здесь удерживать. Но и идти за тобой не собираюсь.
Андрусь кивнул, прижал к себе чемодан, словно любимую кошку, и выбежал через парадную дверь. Стук получился на удивление обыденным.
Через какое-то время его шаги затихли в ночи. А старая хозяйка продолжала сидеть среди канделябров.
Старуха потянулась за ближней свечой. Внимательно оглядела её, словно это был экзотический овощ. И только потом сунула свечу пламенем вниз в мешок с красной землёй. Мешок выдохнул сизым дымом.
– Не могу я с вами. Нужно ещё много сделать, – Анна Констанция помолчала и добавила: – Чтобы открылась широкая дорога…
Она протянула руку в горловину мешка и сгребла там что-то в кулак. Потом вытянула руку вперёд и тряхнула её разок. Потом ещё раз.
Она ещё раз тряхнула кулаком и разжала пальцы. На морщинистой ладони лежал свежий, словно только что сорванный, цветок алого мака.
Без Андруся в особняке сделалось на удивление пусто. Целестина могла бы и заскучать, если бы сразу за его исчезновением не последовал целый ворох событий.
Особняк генеральши Крашевской и без Андруся был странным местом. Целестина заметила это сразу.
Человек, который привык к квартирам в многоэтажных домах, мог сперва обмануться и принять его за ещё один особняк в колонии Нарутовича. Но Целестина росла в двухэтажном доме – только этот дом был деревенским и, что важнее, самым обычным. С загадками, но без странностей. Так что уже с первого дня, ещё до того, как столкнулась со странным, она поняла: особняк генеральши Крашевской – особенный.
Все знают, что большие особняки кажутся снаружи очень большими – а когда попадаешь внутрь (что мало кому удаётся), то оказывается, что внутри всё те же коридоры и комнатки, что и в квартирах многоквартирных домов. Этих коридоров и комнат не очень много, и все довольно тесные.
Но особняк генеральши был устроен хитрее. Укрытый садом, он казался снаружи не очень большим. Но уже на чёрно-белых, в шахматном порядке, плитках прихожей ты начинал чувствовать, что попал в необычное место. Сразу понимаешь, что в этом доме много тайн. И тебе никогда не узнать все из них.
Да, комнаты и коридоры не очень велики. И кажутся ещё меньше, потому что заставлены мебелью из тяжёлого узорчатого дерева. Целестина знает, что дому не больше двух десятков лет, – но мебель всё равно ухитрилась состариться.
Даже сейчас, прожив в особняке почти год, Целестина не могла сказать, сколько именно в нём комнат и для чего служит каждая. И ещё что-то могло скрываться в тёмных углах тех комнат, что были вроде бы ей знакомы.
Даже собственная спальня немного смущала. Кровать была нормальной, даже без балдахина. А вот стол для занятий – из жёлтого ореха, с дубовыми накладками в виде рычащих львов. Львы были исполнены настолько виртуозно, что Целестине первое время было боязно за него садиться. За таким важным столом было впору подписывать мирный договор, а не делать уроки.
А прямо напротив кровати стоял огромный платяной шкаф из морёного дуба, роскошный и мрачный, как жук. Было больно даже думать, как непросто затащить эдакую громадину на второй этаж.
Шкаф с лёгкостью проглотил всю одежду Целестины и даже кое-что из её личных вещей. В его нафталиновых недрах не нашлось ничего таинственного. Но стоило Целестине лечь в кровать – и начинало казаться, что шкаф смотрит на неё, насмешливо и свысока. И продолжал глядеть, пока она не засыпала.
Но даже во сне шкаф не переставал на неё пялиться. Иногда Целестине снилось, что она заблудилась в лесу, долго блуждала и наконец выходила на опушку – но вместо деревни вдали или кого-нибудь из местных грибников её встречал тот самый шкаф. Наполовину увязший в земле, он стоял посреди поля с полуоткрытой дверкой.
Однажды он проплыл мимо неё по морю, суровый и значительный. А в одном сне на тему гимназии шкаф даже ухитрился проникнуть в историю польской литературы.
Ей предстояло написать сочинение о ранних годах Адама Мицкевича, до отъезда классика за границу. Листая во сне биографию великого поэта, Целестина узнала, что шкаф из её спальни прежде стоял в гостиной усадьбы Мицкевичей. Когда одному из трёх братьев чего-то хотелось, он забирался в шкаф и начинал тукаться головой. Эхо разносилось по всему деревянному дому, и домашние спешили на выручку.
Со временем шкаф пропал. В пропаже обвинили юную горничную. Горничная, вся красная, устроила истерику и убежала из поместья, не желая мириться с подобными обвинениями. Сейчас мир знает эту горничную как Марию Складовскую-Кюри.
Уже этого было достаточно для сочинения. Но потом по сюжету сна Целестина отправилась на учёбу. И по дороге в гимназию её ждал ещё один сюрприз.
Возле православной церкви святого Николая, которая напротив гимназии, стоял смутно знакомый человек в длинном чёрном пальто и с необычайно отросшими чёрными кудрями. Человеку было где-то лет сорок, но в голубых глазах по-прежнему прыгали юные молнии.
Целестина узнала его только потому, что готовилась к сочинению и успела увидеть много портретов.
– Пан… Мицкевич? – только и смогла выдавить гимназистка.
– Да, это я, – классик повернул к ней уже тронутое старостью, но по-прежнему худое и одухотворённое лицо с костлявым, длинным носом. – Вы представляете, ваш город привёл меня в поэтическое настроение. Под впечатлением от этого храма я сочинил целую балладу. Она называется «Вампир». Пани желает послушать?
К сожалению, на этом месте Целестина проснулась, и неизвестная баллада Мицкевича «Вампир» так и осталась утраченной для потомков.
Оно и понятно. Кто в наше время может знать наверняка, что именно происходит у него за шкафом?
Ещё с улицы Целестина заметила, что на втором этаже бабушкиного особняка есть два круглых окна. Как оказалось, они располагались прямо напротив лестницы. Снаружи окна казались самыми обыкновенными – обычная рама, обычные стёкла. А круглыми их сделали, чтобы добавить особняку арт-нуво.
Но однажды Целестина обнаружила, что с этими окнами не всё чисто. Она поднималась к себе после ужина, когда вдруг заметила, что в правом окне что-то движется.
О проекте
О подписке