Иван с товарищем уже возвращались к себе в расположение части, когда, проходя мимо одного полуразрушенного дома, увидел в разбитом окне первого этажа плачущую девочку лет пяти-шести. Иван скомандовал заму охранять, а сам подошел к окну, заглянул внутрь. Девчушка стояла и горько плакала, прикрыв лицо маленькими ладошками.

Легко перекинув тренированное тело через высокий подоконник Иван пружинисто приземлился на пол в комнате, лицом к девочке и спиной к окну. И тут же ему в правый бок вошел, по самую рукоять, длинный нож.

Оторопело обернувшись Иван увидел мальчишку, прижавшегося к стене под подоконником. Не больше двенадцати-тринадцати лет, маленький, щуплый, в копоти и с разводами то ли слюней, то ли соплей на лице. Маленький чеченский мальчишка. Вот только глаза у него были не детские. Черные, глубокие, злые глаза волка.

Эти глаза буквально заступорили Ивана. Мальчишка что-то зло сказал по-чеченски, вскочил на ноги, подхватил девочку и выбежал куда-то в дверь.

Иванов зам заглянул в проем окна и увидел Титова, сжимающего рукоять ножа, торчащую сбоку из-под ребер.

– Я кажется все, – сказал Иван и рухнул на пол.

Уже через двадцать минут Иван был на операционном столе в госпитале, оборудованном в здании школы. Почти два часа медики оперировали Титова, старались зашить внутренности после двадцати сантиметрового чеченского ножа. В госпитале не оказалось запаса крови и Ивану сделали прямое переливание от одного из его бойцов. Операция вроде бы даже прошла успешно, и потери крови были восстановлены. Но к утру среды, 19го апреля, у Ивана Титова резко, за какие-то десять минут, поднялась температура, почти до 41 градуса, и он умер. Дежурный военврач констатировал смерть в 04:50 по московскому времени.

Командир части нашел в личном деле Ивана Титова домашний телефон его родителей и в тот же день, в среду, с тяжелым сердцем набрал его. Никто не брал трубку. Командир знал, что не может перепоручить эту тяжелую обязанность никому из подчиненных, поэтому он продолжал набирать номер каждые три часа, вплоть до десяти часов вечера. В этот день Семен и Клавдия Титовы после работы пошли на концерт в краснодарскую филармонию. Уже открывая замок своей квартирки они услышали звонивший короткими частыми звонками телефон. По звонкам было понятно, что это междугородка, но снять трубку Семен не успел. Клавдия, резко побледнев, смотрела на аппарат.

– Что-то с детьми, – тихо сказала она, – что-то плохое с детьми.

– Не накручивайся, все у них нормально, – сказал Семен, но все же набрал номер московской Гришиной квартиры.

Как ни странно, старший сын был дома, он постарался успокоить отца, пообещал, что завтра же с утра, по своим каналам, разыщет младшего, Ивана, и прикажет ему позвонить матери. А звонок – может просто ошиблись номером, не так уж редко это происходит.

Утром Григорий и правда попросил своих коллег обеспечить ему звонок в войсковую часть Ивана, но что-то было со связью, и ему пообещали обеспечить разговор с братом после обеда.

В это время, командир части Ивана уже дозвонился в квартиру Титовых в Краснодар и сообщил тяжелую весть Клавдии Титовой.

Григорий сидел в своем кабинете, смотрел по телевизору выступление замначальника генштаба России о том, что боевые действия в Чечне закончились. В этот момент ему в кабинет перевели звонок от матери, которая сквозь слезы сказала только: «Ваню в Чечне убили».

Парнишку, зарезавшего Ивана, нашли через несколько дней. Им оказался двенадцатилетний местный мальчик Кутай Цурган. Его отец не был боевиком, радикалом, исламистом. Его отец, Леча Цурган, был простым учителем физики. Как выяснилось в ходе расследования, пару месяцев назад Леча возвращался вечером с заработков вместе со своим соседом. К ним подъехал УАЗ с российскими солдатами для проверки документов. У приятеля Цургана не оказалось с собой паспорта и его потащили в машину, чтобы отвезти в комендатуру «для проверки личности». Леча вступился за товарища, он сказал, что может сбегать к тому домой за паспортом. Но солдаты решили иначе. Они сказали, что раз мужчины приятели, то их обоих заберут, заодно и проверят, не фальшивый ли паспорт предъявил Леча для проверки. Ни Леча, ни сосед, домой так и не вернулись и больше их никто не видел.

Кутай остался старшим в семье, родственников у него в Грозном не было, мать погибла при бомбежке города еще в первую чеченскую. Двенадцатилетний Кутай остался вдвоем с сестрой, шестилетней Асамой. Соседи помогали детям чем могли, приглашали их к себе, но Кутай решил не уходить из родного дома и жить в нем вдвоем с сестрой. Он подрабатывал на рынке, помогал таскать товар продавцам, иногда сам торговал, разложив на куске целлофана нехитрые вещи, найденные им в разрушенных кварталах города. А еще Кутай мечтал отомстить. Отомстить русским, бомба которых взорвала его мать и солдаты которых забрали его отца, простого учителя. Ножи в любом чеченском доме всегда есть. И любой чеченский мальчик умеет ими пользоваться. Асама хоть и была еще совсем маленькая, но потребовала, чтобы брат взял ее с собой, когда пойдет мстить за родителей. Так дети придумали план. Оставалось только подловить одинокого русского.

Все это выяснил Григорий, когда прилетел в Краснодар на похороны брата и остался на несколько дней чтобы поддержать мать и отца.

Отец Григория, Семен, к тому времени уже вошел в основной состав Кубанского Казачьего Хора, а мать, Клавдия, стала завучем в школе. Именно Клавдия, конечно с помощью мужа, смогла сделать свою школу подшефной Хору. В школе даже, впервые в Краснодарском Крае, организовали казачий класс, с углубленным изучением истории Кубани и истории казачества. Так же именно Клавдия сумела отстоять перед ведомственным руководством введение в школе предмета «Кубановедение».

Смерть младшего сына сильно подкосила здоровье его родителей. Но в эти дни случился и еще одно происшествие.

Через неделю после похорон, Семен, вместе со всем хором, поехал на выступление в Москву. Семья решила, что Григорий вернется в столицу после возвращения отца с гастролей, а пока поживет с матерью, поддержит ее. Так вот, на гастролях Казачьего Хора в Москве это и случилось.

Семен с хором выступали перед зарубежной делегацией, давали сольный концерт в Министерстве Обороны для приглашенных западных военных в рамках конференции по сближению наших стран под эгидой разрядки и снятия военного напряжения между НАТО и странами бывшими членами Варшавского договора, и в особенности Россией.

Разумеется, ни Семен, ни его коллеги по хору не участвовали в планерных заседаниях и не слушали речи ответственных участников. Однако, они все были приглашены на ужин в честь окончания конференции. В отличии от западных банкетов, где все организовано в виде фуршета, гости свободно передвигаются по залу и общаются, наше мероприятие было организовано в лучших советских традициях, с огромными столами, ломящимися от еды и напитков и строгой рассадкой по заранее определенным местам, о чем заботились официанты, выправкой и суровыми лицами больше похожие на младших офицеров или курсантов Академии Федеральной Службы Безопасности.

От обилия еды, от вида которой они все уже успели отвыкнуть за последние несколько постперестроечных лет, участники хора пьянели не меньше, чем от выпитой водки. Тосты поднимались часто, были они многословными и выпивались всегда до дна. И вот, микрофон для очередного тоста, взял какой-то руководитель натовской делегации. Он извинился за свое незнание русского языка и начал, через переводчика, излагать длинный, красивый и очень уместный в это время тост о дружбе между народами, о помощи, которую цивилизованный мир в лице альянса готов предоставить так нуждающейся в помощи России. Семен, как и любой летчик, тем более военный, неплохо знал английский. Он заметил, что некоторые особо острые углы, когда оратор уж очень восхвалял возможности запада и откровенно саркастировал по поводу возможностей России, наш, русский переводчик старательно сглаживал и выдавал в эфир более мягкую версию. Но не от злости на слова тостующего у Семена захолодело сердце и замерла рука. Тост говорил тот самый специалист, который несколько лет назад по сантиметру отрезал ему в Богом забытой афганской деревушке пальцы на левой руке. Сначала Семен узнал этот голос, потом, посмотрев на говорившего полковника в натовском мундире, окончательно убедился, что это он.

В один из перерывов, когда кто-то вышел освежиться, кто-то покурить, Семен подошел к группе из пяти военных, наших и западных, в которой стоял полковник. Он тронул полковника за плечо, и когда тот обернулся, спросил:

– Помнишь меня?

Полковник сначала было отмахнулся, но потом посмотрел в глаза Семену, долго так посмотрел. В глазах вспыхнуло узнавание, зрачки заметно расширились и тут же сжались до крохотной черной точки.

– Sorry man, could you speak English? – спросил полковник и, уже скучающим взглядом окинул Титова с головы до ног, задержавшись взглядом на пустом левом рукаве казачьего бушлата.

– Ты ж, паскуда, русский знаешь не хуже меня! – Взревел Семен. – Это ж ты мне в Афгане руку резал!

– Это что за хрень? – Взревел стоявший рядом крупный седой генерал. – Казак, нажрался что ли?

– Товарищ генерал, это он, эта сука меня в Афганистане резал, – напряжение последних недель и хмель сделали свое дело, Семен брызжа слюной тыкал в натовского полковника пустым рукавом. – Это он, он узнал меня, он по-русски лучше нас с вами говорит паскуда, а теперь он тут водку за дружбу пьет, а я из-за него летать не могу.

Семен здоровой правой рукой схватил погон с серебряным орлом и рванул на себя. Погон не оторвался, но полковник буквально налетел на Семена и приобняв ловко закинул правую ногу под голень левой ноги Семена и, придав чуть-чуть усилия, повалил его на пол, сам упав на него сверху. Со стороны все смотрелось, будто бы пьяный русский схватил и повалил на себя натовца. После падения губы полковника оказались у самого уха Семена и он прошептал на чистом русском:

– Ну конечно же я тебя помню, я за тебя свой золотой лист на погоны получил, надо было тебе тогда не руку, а яйца отрезать, сейчас бы солистом в своем хоре был бы, – он легко оттолкнулся от Семена и встал на ноги.

– You're drunk soldier. You disgrace your uniform, – с презрением выплюнул он казаку, все еще лежащему на полу, – General, is it the normal behavior for your staff? Or it's a part of the entertainment? – обратился он к генералу.

– Интертейнмент, точно, интертейнмент. Сейчас я этому казачку отдельную шоу программу устрою! – Ревел генерал. – Унесите эту пьянь отсюда, – приказал он тут же подбежавшим двум официантам.

Парни подхватили Семена под мышки и за ноги, легко вынесли из зала в коридор. Когда Семена поднимали он весь как-то странно обмяк. На него навалилась непонятная мягкость, не расслабленность, а именно обвислость и покорность. Он весь смялся, очень сильно заболело в районе висков, закружилась голова и Семена вырвало прямо на ноги державшего его официанта. Он попробовал что-то сказать, но из моментально высохших губ вылетело лишь какое-то мычание. На штанах расползалось темное пятно.

К счастью, официанты, обслуживающие банкет, были все же не просто сотрудниками какого-нибудь ресторана, а обученными людьми. В том числе и элементарные знания по медицине им в академии тоже преподавались. Один из них понял, что казак не просто пьян, тут что-то посерьезнее, и вызвал скорую.

Об инсульте отца Григорий узнал в этот же день, друзья по хору позвонили в Краснодар и рассказали ему о происшествии. Через шесть часов Григорий был в Москве, а уже через двадцать часов Семена Титова, с диагнозом ишемический инсульт, привезли в госпиталь Бурденко. В тот самый военный госпиталь, где четырнадцать лет назад ему ампутировали руку.

Лечение шло сложно. Семен не мог говорить, практически не мог пользоваться рукой, лишь слабо шевелил пальцами. Друзья по хору рассказали Григорию все, что произошло на банкете. А еще Григория вызвали к начальству и разнесли в пух и прах. Оказывается, генерал, присутствовавший при инциденте, пообещал натовскому полковнику «разобраться и наказать» алкоголика-казака. И как не странно, обещание свое не забыл. На Семена чуть не дело завели, за попытку срыва важнейших международных переговоров. Генерал требовал публичной порки казака, и ему плевать было на то, что Семен говорил тогда и в каком состоянии он находится сейчас.

Долгие дни провел Григорий в палате отца. Кое как, мыча и подавая знаки глазами, Семен смог рассказать сыну, кого он встретил на том банкете. Григорий подключил все свои связи и выяснил, что натовский полковник был военным атташе при посольстве Соединенных Штатов, аккредитованный МИДом и имеющий дипломатическую неприкосновенность. Григорий, опять же пользуясь служебным положением, обошел множество кабинетов, везде рассказывая историю отца и требуя предпринять что-либо в отношении полковника. Пока однажды его не вызвал его непосредственный начальник и не ознакомил с приказом о переводе Григория Титова из московского центрального управления службы охраны в территориальное УФСБ по Краснодарскому краю.

– Расстроил ты меня, Гриша, – сказал ему на прощание шеф, – у меня на тебя были большие планы, глядишь, через пару тройку лет ты бы и этот кабинет занять мог. Ан нет, оказывается, для тебя семья важнее родины. Ну зачем ты под этого полковника роешь? Кому и что доказать хочешь? Думаешь, мы его историю службы не знаем? Или нам твоего отца не жалко? Но раз мы поставлены государством охрану нести, про себя и родственников нам думать нельзя. Нам сейчас никак невозможно со штатами ссориться, они нам столько денег дают, что без них наша экономика давно бы уже загнулась. А то, что за это нужно чуть гордость усмирить, где-то оружейный заводик на выпуск сковородок перевести или какую часть расформировать, так это ничего, это дело наживное. Понадобится, мы это мигом восстановим. Жаль, что ты этого не понимаешь.

– Я понимаю, что моя страна как шлюха, которую трахнули в переулке, а потом в кабак пригласили. И вот она, трахнутая, сидит и спасибо за стопку водки с куском шашлыка насильнику говорит. Только это не моя родина. Это вы и такие как вы ее такой сделать хотите. Потому что вы сейчас голодные, вам сейчас шашлыка хочется. И домой еще надеетесь, внукам пакетик с недоедками принести. А думали бы вы о своих потомках, о детях своих – вы бы не тосты за унижение России пили, а эту гниду сначала персоной нон грата бы объявили, а потом бы мне приказ на уничтожение дали. Но нет, вы под любого, у кого сейчас деньги есть, лечь готовы, причем не просто лечь, а еще и «мыслями о родине» прикрыться, чтоб без смазки в вас зашли и не заметили, что клиент вас не возбуждает!

– Ах ты ж сучонок. Ты меня выродок, генерала, шлюхой считаешь? Ты сам сколько задниц вылизал, чтобы не в своем сраном Краснодаре, а в Москве служить? И не просто, а в центральном аппарате! Или ты думаешь нам про твои блокнотики с записями не известно? Ишь, щегол, запомнил, когда у моего внука день рождения и думаешь, подарочек ему передашь так и со мной подружишься? Хер тебе. Был бы ты дурак, я б тебя простил. А ты Гриша совсем не дурак. И значит мысли свои, свою точку зрения ты не поменяешь. Притвориться можешь. Соврать, что мол, осознал и каешься. Ты Гриша умный, но дурак. Это для службы опасно. Не дам я тебе шанса в конторе карьеру сделать. И вообще, считай теперь ты никто и звать тебя никак, – говоря все это генерал сначала яростно брызжал слюной и почти орал, но постепенно сам успокоился и стал говорить тихо и размеренно, отчего его слова стали еще более страшными.

– Ты, Гриша, радуйся, что я тебя в Краснодар перевожу, хотя вижу, что тебя дурака нужно в дальневосточный округ рядовым отправлять. Ну да ладно, может остатков ума у самого хватит рапорт об увольнении написать. Будущего у тебя в органах больше нет. Пшел вон щенок тупоголовый! И отца своего из госпиталя забирай, нечего штатскому в военном госпитале койко-место занимать. И еще запомни, ни тебе, ни твоему отцу никто из твоих, теперь уж поверь мне, бывших знакомых не поможет. Об этом я позабочусь. И винить тебе за это нужно только себя. Это ты своим языком себе и отцу будущее не то что испортил, ты его у вас украл. Вот и живи в своем Краснодаре с этим.

Так, к лету 2000, семья Титовых снова оказалась вместе в Краснодаре, в квартирке на Покровке, только уже без младшего, Ивана, и с парализованным Семеном.