Вот пожилой артист Сугробов, запрокинув голову на спинку стула, похрапывает с открытым ртом. Опять, очевидно, накануне дал лишку. А вот замечательная Наталья Тимофеевна, 93-летняя актриса, до сих пор выходящая на театральные подмостки. Однокурсница одной знаменитой примы советского кино, имя которой Сережа подзапамятовал. «Великая старуха», как называют Наталью Тимофеевну в театре. Сейчас эта великая старуха сидела, крепко сжимая желтоватыми куриными пальцами ручку костыля, вертела седой головой на тоненькой шее, и быстро протыкала всех, словно штыком, недовольным взглядом своих маленьких безцветных глазьев. Наталья Тимофеевнеа, надо сказать, была недовольна практическим всем, что её окружало. Ей не нравилась роскошь. Ей не нравилась бедность. Средний класс она находила неинтересным. Ей не нравилось, когда в театре плохо кормили. И ей не нравилось, когда кормили хорошо, так как ей казалось, что кормили хорошо исключительно в постные дни, а это грех. Ей не нравилось когда играли плохо. Правильно конечно, кому же это нравится?! Но ей не нравилось, когда играли очень хорошо, потому что актёр или актриса, играющие очень хорошо, по её мнению, могут возгордиться, попросить прибавки к зарплате, стать жертвой тщеславия, впасть в блуд, и из-за этого провалиться в геену огненную. Поэтому, по мнению Натальи Тимофеевны, играть хорошо было не полезно совсем. Вобщем, многое ей казалось неполезным, и многое не нравилось. Но в театре Наталью Тимофеевну ценили за хлёстский, острый крайне оригинальный юмор на грани. Например, когда ей первый раз представили Серёжу как нового артиста, она криво улыбнулась, и тут-же сказала: " Ишь, какой молодой! Как июньский картофель! У тебя, паскуда, небось эрекция хорошая?!, -тут Наталья Петровна легонько ткнула Серёжу костылем в пах.-Но не бойся, это пройдет! Не скоро, но пройдет!», -и Наталья Тимофеевна загоготала во весь свой темный рот. И все вокруг грохнули от хохота! И сам Серёжа вслед за всеми засмеялся от души! Еще бы, сама Наталья Тимофеевна, легенда, одарила его своей оригинальной шуткой! Он потом с восторгом рассказывал её на всех семейных торжествах и на посиделках. Смеялись намного меньше, но Серёжа понимал, что семейные все – же люди не театральные, простые, многого не понимают, а главное -не чувствуют. А ещё Наталья Тимофеевна вот уже более сорока лет бесподобно играла страшную Ведьму-Колдунью в детском утреннике «Карлик-Нос». У неё даже правительственная грамота была, где говорилось, что она воспитала своим творчеством не одно поколение юных зрителей.

Вот общажных несколько человек во главе с белорусом Женей. Сидят в углу, присматриваются. Между собой что-то тихо переговариваются. На массовку, наверное, вызвали, робко подумал Сережа.

Вот толстенький смешной актёр Вася Лисицын с быстрой подвижной мимикой, напоминающий мелкого грызуна. И с жестким юмором. И еще очень нервный человек. Даже в больнице с нервами лежал. А вот рядом с ним сидит, задумавшись, Артём Виталич Погодин. Бывший герой. Вдовец с тремя детьми и грустными глазами. Вот актёр Гриша Макашин. Впрочем, уже упомянутый. Он всё также размахивает руками словно крыльями мельницы, или изображая пикирующий бомбардировщик, вертится вокруг своей оси, в очередной раз смеётся, и кому-то рассказывает:" Меня снимают, а я вот так вот! Вот так! Аки пропеллер! Аки пропеллер!!!»

– Сережа, ну чтоже вы стоите? Садитесь!, -приятный низкий грудной голос принадлежал Полине Николаевне, актрисе под шестьдесят, но не потерявшей своего замечательного женского шарма. Полина Николаевна играла роли» благородных матерей», но в основном в театре была занята немного, причём по личной инициативе, сосредоточившись на работе на радио и на собственной детской студии. Она улыбнулась Сереже, и похлопала ладонью по сиденью соседнего с ней стула, приглашая Сережу сесть. Сережа тоже улыбнулся Полине Николаевне, сел, и хотел было задать ей по традиции вопрос: «Как вы, Полина Николаевна? Как ваши дела?», чтобы Полина Николаевна по-традиции ответила с усмешкой: «Ну как дела у бывшей Офелии и Катерины? Гляжу на вас, милый друг, сквозь толщу воды и лет!».

Но задать вопрос Серёжа не успел. Всё зашелестело, заволновалось, все заняли места на стульях. «Идут! – Идут!, – радостный шепот передавался и подхватывался.

Все резко замолчали. В дверь торжественно и медленно проходит Валя Ткачук, сосредоточенно несущий в руках пред собой большой жестяной восточный кувшин с узким длинным горлышком, и небольшой элегантный стакан-кубок. Красиво и мелодично, словно в опере, Валя доходит до стола и ставит кувшин с кубком на темную бархатную скатерть с бахромой. Валю Ткачука можно принять за помощника режиссера, но это не совсем так: Валя актер, и если и выполняет время от времени работу помрежа, то делает это абсолютно добровольно и безвозмездно. Алина Петровна гордо называет Валю своей правой рукой. Валя пусть и играет маленькие роли, но делает это с особым усердием и трудом. Он знаком с Алиной Петровной с институтских времен, и пользуется в театре определенным весом и уважением. Вот Алина Петровна со знаменитой львиной гривой волос и в очках с тяжелой оправой уступает дорогу драматургу, маленькой улыбающейся женщине в пестрой кофточке и старомодной сумочкой на локте.

Все одухотворенно встали. Ух… У Сережи закружилась голова… Стало еще жарче, как – будто и в без того натопленном помещении кто-то развел невидимый костер.

И началась читка. Первая читка в жизни Сережи. И началось волшебство…

По коридору старого здания какого-то технического НИИ неслись на конях разных мастей, не касаясь копытами пола, всадники Апокалипсиса. Потолок кишел ангелами и прочими божьими созданиями. Между ними метался, не зная, к каким силам приткнуться, младший научный сотрудник Альфред Смирнов. Его возлюбленная, лаборантка Люся, сначала призывала Альфреда к свету, но потом сняла свой белый халат, под которым оказалась чешуйчатая кожа, и Альфред понял, что Люся была суккубом, требующим излияния альфредового семени. Пьеса была наполнена мистикой, аллюзиями и символами.

Маленькая женщина-драматург читала возвышенно и экзальтированно, подобно тому, как некоторые поэтессы выкривают свои стихи. А может, пьеса и была в стихах? Но Серёже было без разницы. Для него это по любому была поэзия. Великая поэзия театра.

Смешной, немного писклявый голос драматурга то голосил немыслимой трелью и фальцетом, то замирал, то пытался опуститься в неведомые трагические глубины. Эта маленькая женщина обыгрывала и проживала не только каждую ситуацию и каждого персонажа, но и, казалось, каждую точку и запятую.

Несколько раз смеялись, и Сережа тоже начинал смеяться вместе со всеми, так как находил то, над чем смеялись, необычайно смешным. Также ахал вместе со всеми.

В момент, когда драматург заверещал, показывая, очевидно, ужас и интонацию одного из персонажей: " -Хвост! Смотрите, у Альфреда хвост!!!», все засмеялись, и Сережа, естественно, тоже, но Алина Петровна, резко обернувшись с первого ряда, так гневно посмотрела на актеров, что все моментально замолкли. В том числе и Сережа. Ему стало стыдно за себя, так как он догадался, что это совсем не смешно.

В чём был смысл пьесы, он так и не понял. Он просто получал чистый восторг. Он почувствовал какое-то неведомое таинство, открывшееся ему только сейчас, на первой читке. Он понял, что все они, актёры, режиссёр, драматург – одна большая, добрая и неразлучная семья. Братья и сёстры какого-то монашеского ордена, крепко связанные друг с другом невидимыми узами театра. И так ему стало хорошо от этого! Так легко и замечательно, что Серёже показалось, что аудитория со всеми присутствующими отрывается от этой грешной земли, и летит куда-то светлячком с горящими окнами всё вверх и вверх, за ноносферу, или как её там, прямиком в космос.

«Какие прекрасные и чистые люди меня окружают!», -подумал Серёжа с закрытыми глазами, медленно положил голову на плечо Полине Николаевне, и провалился скорее не в сон, а в какую-то солнечно-оранжевую густую и кисельную атмосферу, в которой он с удовольствием плавал, как младенец в приплодных водах…

Вышел из нирваны Серёжа уже, когда в комнате стояла тишина. Только в горячих трубах изредко что-то булькало, переливаясь. Все с напряжением смотрели на Алину Петровну, которая сидела одна в центре первого ряда, обхватив голову пальцами за виски, и уронив ее, голову, на грудь, еле-еле заметно раскачивалась в таком положении из стороны в сторону. Её мощный затылок с извивающимися рыжими волосами, излучающий огромную энергию, и с маленькой амплитудой качающийся туда-сюда, приковывал, как удав кроликов, пару десятков напряжённых взоров.

Через некоторое время, непонятно, через какое, Алина Петровна медленно подняла голову. Долго смотрела в глаза сидящему напротив драматургу, и тихо устало спросила:

– А главный герой, он что, пидарас что – ли?

– Почему пидорас?, -драматурга вопрос не возмутил, очевидно, она отвечала на подобное и раньше. – Он не пидорас… Он просто ищет. Ищет себя. Мечется между добром и злом.

– Наталья Тимофеевна, как вам?, – обратилась Алина Петровна к Наталье Тимофеевне.

– Червонец есть, но он не выявлен!, -быстро, по-солдатски, отчеканила «великая старуха».

– А зачем сразу выявлять!, -вздрогнул драматург, -Идеи надо завуалировать, да поглубже, что – бы каждый своим умом…

– Каким умом? Боже мой, каким умом?.– перебила драматурга Алина Петровна. – Зрителю надо преподнести спектакль на тарелочке с золотой каёмочкой. Как в элитном ресторане хорошее блюдо. По хорошему рецепту. Представляете, вы пришли в ресторан, сделали заказ, а вам приносят тазик, до краёв наполненный говном, и говорят, покопайтесь, мол в глубине этой коричневой жижи, там вкуснейший дорогой трюффель спрятан! Завуалирован! Каково вам будет, я посмотрю! Будете вы есть такое блюдо?!

– Театр не ресторан!, – отрезала драматург. —Это сфера духовная, а не пищевая. Иной раз амброзию пьёшь, а она лишь духовно усыпляет человека. А иной раз кажется, что говно в рот пихаешь, давясь, а оно унаваживает почву для высоких намерений и чувств. Помните, как у Ахматовой —« Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда,»…

– « Как жёлтый одуванчик у забора, Как лопухи и лебеда…», -моментально подхватила Алина Петровна, сменив тон на понимающий, даже оправдывающийся, – Я не спорю, дорогая, на одуванчик вы написали! Планку лебеды и лопуха одолели! Этот рецепт вы сварганили, не спорю! Но нам нужны розы! Понимаете, розы! Или хотя бы нежные ирисы!

– А это уже от вас зависит, будут розы с ирисами, или нет! Моя грядка, а семена ваши!

– Нет, милая, грядка – это мы, а именно от ваших семян зависит урожай!

– Всё от Господа зависит по большому счёту!

– Вот здесь соглашусь! Точно! Всё в руках Господних!

Серёже казалось, что он слышит разговор богов. В крайнем случае – шелест крыл херувимов. Воздушные флейты небесной музыки.

«Вот он! Настоящий разговор творческих личностей!, -обрадовался про себя Серёжа. И слушал дальше эти высокие ноты.

– Дорогая, мы ждём от вас катарсиса, света, а вы нам свиней каких-то подбрасываете! Кстати, что это за свиньи? Что это за три поросёнка?, – продолжала Алина Петровна.

– Это не три поросёнка!, – парировал драматург, -Это три демона. Анти-Вера, анти-Надежда, и анти-Любовь!

– А почему они смеются? Почему они такие обаятельные?

– Зло всегда обаятельно!

– Поймите, человек существо чистое по своей природе, духовное! Оно стремится к высокому, к полёту птицы, а не к свиньям!

– А как-же «Капричос» Гойи?!

– Гойя… мама родная… вы где этого нахватались?!…А что это за черти у вас танцуют минуэт?

– Ну, это просто черти танцуют минуэт!

– Зачем?

– Ну как зачем? Нравится им танцевать минуэт, вот и танцуют!

Алина Петровна задумалась. Затем вздохнула.

– Знаете, по-моему, вы – классическая дура!

– Не оскорбляйте меня!, -вскипел драматург.

– Да кто вас оскорбляет? Надо слышать, понимаете, слышать слова, слышать текст, а не сухо выдумывать его головой! А у вас всё, всё от головы! Попытайтесь поработать нижней чакрой! Нижней чакрой, и душой! Если она у вас, конечно, есть!

Серёже показалось, что он сидит в Древнем Риме, в Колизее, на бою гладиаторов, и его сильно изумило, когда он обратил внимание, что его коллеги откровенно скучают. Только Валя Ткачук слушал, и что-то записывал изящной перьевой ручкой в блокнот. Этот часто за худруком что-то записывает. Но и он слушал как-то вяло… А большинство «сидело» в мобильных телефонах. Некоторые смотрели перед собой невидящими глазами, и толи вздыхали, толи зевали. «Великая старуха» Наталья Тимофеевна по-старчески дремала, время от времени сжимая и разжимая сомкнутые черепашьи веки. Полина Николаевна достала пилочку для ногтей, и принялась пилить ногти.