– Он самый, Александр Владимирович, – согласился полковник Баев, – помимо всего прочего, этот Апис был активным участником и, возможно, организатором заговора по убийству прежнего сербского короля Александра Обреновича, занимавшего проавстрийскую позицию. Тогда тоже все стояло на грани войны, но обошлось, что доказывает только то, что в тысяча девятьсот третьем году общеевропейская война не входила в замыслы французских и британских политиков и они не стимулировали императора Франца-Иосифа к излишней активности. Но главное заключается в том, что этот Апис едет в Россию. Как нам удалось выяснить, он является вашим пламенным поклонником, ибо рассчитывает, что его Сербия с помощью обновленной вами России обретет истинный суверенитет и величие, объединив вокруг себя все земли Балканских славян. И, несомненно, он будет искать личной встречи как с вами, так и с присутствующим здесь Великим князем Михаилом Александровичем.

– Да уж… после такого заявления хочется пойти и помыть руки, – сказал Новиков. – Я понимаю, что этим молодым сербским офицерам не нравилась королева Драга, только вот зачем было так необходимо отрезать сиськи этой немолодой уже женщине? Но, в любом случае, государственные интересы будут выше моих личных чувств. Скажите, Павел Павлович, мне играть этого Аписа втемную или вербовать совершенно открытым способом?

– Вербуйте открыто, – посоветовал Одинцов, – темной игры с вашей стороны этот человек просто не поймет. По британской классификации вы у нас «Воин Пришельцев», поэтому ведите с ним разговор как один воин с другим. Союзник из Сербии совершенно никакой, но зато братушки искренне отдаются чувству дружбы с Россией, чего нельзя сказать об англичанах и французах. В любом случае наш главный удар в грядущей войне должен быть нацелен не на Германию, которая противник достаточно серьезный, а на Австро-Венгрию, являющуюся в составе центральных держав самым слабым звеном. В таком случае мы сможем удерживать укрепленную линию на германской границе (что можно делать совершенно ничтожными силами) и одновременно, собрав в кулак все подвижные соединения постоянной готовности, сокрушить Австро-Венгрию, в результате чего заставим ее выйти из войны. Тогда, оставшись с Россией один на один, Германская империя станет вести себя значительно сдержаннее, даже если политика Франции окажется образцом пассивности и выжидания.

– Понятно, Павел Павлович, – кивнул Новиков, – должен сказать, что полностью с вами согласен. Но это не план войны, а только его предпосылки. Прежде чем приступать к непосредственному планированию, необходимо решить вопрос с союзниками и поиском возможности спровоцировать конфликт в заранее запланированный отрезок времени… А то меня что-то не особо прельщает перспектива того, что мы с целью прикрыть свою умственную ограниченность начнем направо и налево расшвыривать по Европе ядерные «Калибры» из ракетных шахт «Иркутска». Нет уж, давайте делать все по-взрослому, чтобы обойтись без столь сильных средств.

– Должен сказать, – произнес Одинцов, откашлявшись, – что нас не устроит нагромождение двухсторонних договоров, каким была Антанта в НАШЕМ прошлом. В результате Великобритания вступила в войну только потому, что, некритично следуя плану Шлиффена, германские армии первыми нарушили нейтралитет Бельгии. Но дело в том, что тот же нейтралитет точно так же собиралась нарушить Франция. Ее четвертая армия была расположена так, что могла вступить в бой только совершив марш через территории Бельгии и Люксембурга. Французов это все равно бы не спасло, поскольку германский охват их фланга был на сотню километров шире, но что бы в таком случае делала Великобритания: промолчала или вступила бы в войну на стороне Германии?

– Дурацкий вопрос, – мотнул головой Новиков, – вы, Павел Павлович, прямо как маленький. Великобритании нужна была затяжная война, в которой ее геополитические конкуренты – Франция, Германия и Россия – занимались бы взаимным истреблением, а сами джентльмены оставались бы при этом в стороне. И в войну они вступили не из-за порушенного нейтралитета Бельгии, а потому, что одна из сторон этой войны рисковала потерпеть быстрое и фатальное поражение, а следовательно, никакого истощения Германии не получалось. Положение требовалось спасать, и тогда англичане влезли в эту бойню самолично. Не представляю, что они будут делать в том случае, если быстрое поражение с первых дней войны начнут терпеть Центральные Державы? Неужели вступят в войну против вчерашних союзников?

– Это, кстати, не исключено, – ответил Одинцов. – Впрочем, сейчас не сто лет тому вперед, и адмирал Фишер и иже с ним прекрасно понимают, что британский королевский флот не в состоянии нанести России сколь-нибудь серьезного ущерба – только легкую досаду, которая будет достигнута непомерно высокой ценой.

– В таком случае трехсторонний договор заключить не получится, – сказал Новиков, – потому что англичане в большей степени, а французы в меньшей, захотят сохранить за собой свободу момента вступления в войну.

– Ну, это еще бабушка надвое сказала, – авторитетно заявил полковник Баев, – Французы ужасно боятся вероломного удара немцев без объявления войны, и даже без внешнего обострения политической обстановки. Им стало известно, что в германском генштабе уверены, что успеют полностью сломать Францию еще до того, как Россия закончит всеобщую мобилизацию и подтянет войска к границе… Но и при этом французы будут стараться заключить договор таким образом, чтобы Россия непременно пришла им на помощь, а они бы еще имели возможность выбирать, вступать им в войну с Германией после ее нападения на Россию или нет.

– Этот политический выкрутас образца тридцать девятого года мы помним, – сказал Одинцов, – и постараемся использовать страхи Франции для того, чтобы избежать подобных формулировок. Значительно хуже то, что Британия Германию не боится, а всего лишь опасается, и выкрутить джентльменам руки подобным образом уже никак не получится. Нас на берегах Туманного Альбиона опасаются ничуть не меньше.

– Думаю, опасения британцев в наш адрес могут быть сняты, – прервала свое молчание императрица Ольга, – если в Соглашении о создании англо-франко-русского союза будет заранее прописан принцип признания существующих колониальных владений и раздел территорий враждебных держав на потенциальные сферы влияния. Я напишу об этом своему дядюшке Берти, который, возможно, больше других британских политиков понимает угрозу германского милитаризма. В противном случае, без британского участия в антигерманском альянсе, наши главные противники – Второй Рейх, Австро-Венгрия и Турция – сохранят торговые связи с внешним миром, и чего победить их будет уже гораздо сложнее.

– И это еще мягко сказано, – подтвердил канцлер Одинцов, – если мы проявим хоть малейшую нерасторопность, в Европе разразится та самая затяжная бойня, которую так жаждут заполучить некоторые британские политические круги. К тому же ваш дядя Берти банально может и не дожить до начала мировой войны, а без него британское правительство способно решить, что соглашения с русскими не обязательны для исполнения, и англичане, чтобы обнулить свои обязательства, опять могут попробовать учинить у нас нечто вроде Февральской революции.

– Февральской революции? – удивленно переспросил экс-император Николай. – Я правильно понял: вы думаете, что смуту в России устроили союзники как раз в тот момент, когда она находилась на самом пороге победы?

– Именно так, Николай Александрович, не удивляйтесь, – подтвердил полковник Мартынов. – Чего только не сделают джентльмены, лишь бы не отдавать России положенные ей Босфор и Дарданеллы. Но ЗДЕСЬ им не ТАМ. И при малейшей попытке внести возмущение извне мы быстро пооткручиваем все буйные головы, а потом найдем способ поквитаться и с бенефициарами этакой неумной затеи…

– И об этом я тоже напишу дядюшке Берти, – сказала Ольга. – Кроме того, приглашу его посетить Санкт-Петербург с родственным и дружеским визитом. Быть может, профессор Шкловский и его коллеги найдут способ продлить вполне достойное существование нашего дяди. И пусть возьмет с собой лорда Фишера и сэра Грея: покалякаем на завалинке в неофициальной обстановке о том международном положении, которое на данный момент сложилось…

12 марта 1908 года. 17:06. Великобритания, Лондон, Белая гостиная Букингемского дворца.

Присутствуют:

Король Великобритании Эдуард VII (он же для друзей и близких Берти);

Премьер-министр Его Величества – Генри Кэмпбелл-Баннерман;

Министр иностранных дел – сэр Эдуард Грей;

Первый лорд адмиралтейства – адмирал Джон Арбенотт Фишер (он же Джеки).

Получив письмо от племянницы, король Эдуард на пару дней впал в благородную задумчивость. Как-никак, несколько месяцев назад ему стукнуло шестьдесят пять, а в таком возрасте можно и немного подремать на троне. Но истинной причиной несколько замедленной реакции был не возраст, а содержимое письма, требующее тщательного осмысления. Два с половиной года назад, сразу после неудачной попытки мятежа Владимировичей, взошедшая на российский трон императрица Ольга до минимума ограничила дипломатические контакты. Британские дипломаты будто попали в какой-то заколдованный ведьмин круг. От них шарахались как от зачумленных, тем более что министром иностранных дел Российской империи был назначен Петр Дурново, явный англофоб и германофил, при котором былое влияние британской дипломатии ссохлось до нуля.

Поговаривали, что каждого российского подданного, вступившего в контакт хоть с самым мелким британским посольским клерком, сразу же вызывали на допрос в СИБ. А спрашивать там умели. После разгула репрессий, случившегося после попытки переворота, значительная часть аристократов была арестована, а потом отправлена на каторгу, другие же выехали «на воды» в Европу с запрещением возвращения на территорию Российской Империи, третьи не любили ни англичан, ни французов, придерживаясь прогерманской ориентации. Одним словом, существование британской дипломатической миссии в Санкт-Петербурге превратилось в чистейшей воды фикцию. Дипломатические работники и чиновники занимали свои посты, получали жалование, но выхлоп от их работы оставался ничтожным.

Опозорившегося британского посла, мистера Гарднинга, из Санкт-Петербурга при этом никто не высылал. Все понимали, что этот представительный снаружи и пустой внутри мужчина в красивом, расшитом золотом мундире, похожем на униформу швейцара из дорогого ресторана, аристократ, женатый на собственной двоюродной сестре (одним словом, джентльмен) сам по себе не значит ровным счетом ничего. Для того, чтобы делать политику, существуют вторые-третьи секретари, для грязных дел – расходный материал в виде «мистеров Роджерсов», а посол (по крайней мере, такой как мистер Гарднинг) только покрывает это безобразие блеском своего золотого шитья.

Очевидно, это понимали и в Лондоне, потому что, промаявшись так два года, бывший британский посол убыл обратно на Туманный Альбион, причем с повышением аж на должность замминистра, а вместо него в Санкт-Петербург прибыл Артур Николсон – человек, более практически приспособленный к проведению политики вечных британских интересов. Но и он попал в такую же блокаду, что и его предшественник. Правительство императрицы Ольги и канцлера Одинцова всячески избегало хоть малейших контактов с британскими дипломатами. Даже адмирала Ноэля, когда по его делу закончилось следствие, передавали британской стороне через французское посредничество. Единственным плюсом от такого положения дел для Великобритании оставалось сохранение лица и возможность возобновления дел при пожелании с русской стороны.

И вот это пожелание русских улучшить отношения, наконец, явилось свету. В своем письме русская императрица писала, что сейчас, когда фекалии, взбаламученные неумными действиями предыдущей правительственной команды, осели на дно, настало время, чтобы встретиться и определить, какие интересы у двух стран реально совпадают, по каким вопросам можно договориться и где проходят так называемые красные линии, которые не стоит пересекать, чтобы не доводить дело до серьезного конфликта. Попутно прозвучало опасение относительно постоянно растущей германской мощи. Мол, набираясь сил, сумрачные тевтонские гении все чаще с вожделением смотрят на чужое – и неважно, это украинские степи или заморские британские колонии.

В наше время, получив такое письмо, президенты незамедлительно собирают совет безопасности, где и обсуждают полученную информацию. В Британии начала двадцатого века такого обычая не водилось. Вместо того король пригласил премьер-министра, министра иностранных дел и первого лорда адмиралтейства к себе в Букингемский дворец на пятичасовой чай, чтобы посвятить их в содержание письма русской императрицы и обменяться мнениями.

Выслушав сообщение короля, премьер-министр Генри Кемпбелл-Баннерман только пожевал губами. Несмотря на то, что это был один из умнейших людей своего времени (и в куче навоза иногда попадаются жемчужные зерна), британский премьер был стар, одолеваем множеством болезней и тянул свой воз из последних сил. Пока он думал, что сказать, первым начал говорить его подчиненный.

– Я думаю, Ваше Королевское Величество, – произнес сэр Эдуард Грей, – что этот демарш русской императрицы никак не связан с нашими усилиями по нормализации отношений с Россией. Просто, по мнению русских, для этого пришло время. К сожалению, мы не понимаем ни мотивов, которыми руководствуется команда, собравшаяся вокруг молодой императрицы Ольги, ни конечных целей этих людей. Не то чтобы они были умнее нас, просто выходцам из будущего ведомы вещи, которые скрыты от нас колеблющимся туманом времени. Поэтому мы удивляемся тому, что иногда они разбрасывают камни, а потом вдруг усиленно начинают их собирать.

– Это мы понимаем и без вас, – проворчал король, – знание будущего – как во всех подробностях, так и общих закономерностей истории – дает русским значительное преимущество. Вот вы сказали, что русские считают, что пришло время мириться с Британией. Не значит ли это, что впереди нас ждет нечто такое, по сравнению с которым все предыдущие войны покажутся детскими забавами?

– Российская империя явно готовится к большой европейской войне, – четко акцентируя слова, сказал адмирал Фишер. – Если судить по морским вооружениям, то основным противником русских на Балтийском море будут Германия и Швеция. Линейные корабли, которые они там строят, имеют небольшую осадку и мощный носовой залп, что предпочтительно для схваток в узостях проливов. На Черном море то же самое, только там главным противником русских станет Турецкая империя. На суше, как докладывает специальное разведывательное бюро, усиленно строятся и модернизируются крепости, перекрывающие основные пути для продвижения вглубь русской территории, а пространство между ними перекрывается линиями полевой обороны, которые подобно Великой Китайской Стене тянутся на многие сотни миль (что пока не делал еще никто и никогда). Чтобы заполнить эти укрепления войсками, понадобятся миллионы солдат и тысячи артиллерийских орудий.

– Так значит, Германия… – удовлетворенно кивнул король. – Наш племянник Вилли в последнее время стал позволять себе много лишних слов. И, очевидно, русским известно, что это у него не просто отрыжка после несвежих сосисок.

– Германский кайзер считает, что его государство набрало уже такую мощь, что способно бросить вызов одновременно России на суше и Британии на морях, – сказал адмирал Фишер. – Германия третьей после Великобритании и России вступила в линкорную гонку, и сейчас на ее верфях со всей возможной поспешностью закладываются корабли этого нового класса…

– Скажите, Джеки, – король скептически скривил губы, – а какой проект лучше: ваш или русских?

– Не знаю, Берти, – тяжело вздохнув, ответил адмирал, – но подозреваю, что русских. То, что удалось узнать нашей разведке, говорит, что это взвешенный продуманный проект, опирающийся на значительный предшествующий опыт, которого у наших инженеров, к сожалению, нет. В остальном достоинства и недостатки корабля может показать только бой, а русские ведут себя так, будто знают, что этот бой непременно грянет.

– Ну хорошо, – сказал король, – во время поездки в Санкт-Петербург я попрошу, чтобы нам показали один из таких кораблей. Может быть, вы вынесете из этого визита для себя много полезного.

– Боюсь, Берти, что единственным моим чувством будет белая зависть… – ответил королю адмирал Фишер.

– Так все же, Ваше королевское Величество, вы решили принять предложение своей племянницы и поехать в Россию? – немного подумав, спросил Эдуард Грей.

– А почему бы и нет? – пожал плечами король, – письмо русской императрицы – это верх недосказанности, и в то же время оно наводит на очень интересные мысли. В ближайшие годы Германская империя кайзера Вильгельма может стать такой же угрозой мировому порядку, какой когда-то была империя Наполеона Бонапарта, и бороться с этой опасностью требуется не поодиночке, а вместе. Моя покойная мать была просто одержима враждой к России, и я подозреваю, что на это у нее имелись свои чисто личные причины. Но сейчас ее с нами нет, и курс государства требуется менять, чтобы Британия могла проводить политику, адекватную текущему моменту.

– Мой предшественник, – наконец-то заговорил Кемпбелл-Баннерман, – планировал ослабить Россию в русско-японской войне, а потом использовать ее в качестве младшего партнера в антигерманском альянсе. Теперь я вижу, что все произошло почти наоборот: Россия не ослабла, а усилилась, но главное в этом то, что канцлер Одинцов и иже с ним ищут союза с нами, а не с кайзером Вильгельмом. Русско-германский альянс в любом случае был бы направлен против Британии, и этот шаг русских мог бы стать для нас смертельным.

– Русско-французский альянс тоже первоначально был направлен против Британии, – сказал Эдуард Грей, – но потом французское правительство явно дало понять, что не будет противодействовать нашим интересам…