Утром двадцать четвертого августа ситуация для финнов существенно ухудшилась – снятые с фронта и выведенные из резерва финские войска подверглись массивным бомбовым ударам прямо на станциях погрузки и во время движения. Удары авиацией с массовым применением напалма, кассетных и объемно-детонирующих бомб последовали по Выборгу (Виипури), Каменногорску (Антреа), Иматре, Сортавале и Суоярви. Кроме того, в течение дня авиаудары наносились и по узловым станциям в глубине финской обороны на полпути между Хельсинки и Карелией: Коувола и Лахти. Так, на станцию Коувола с бомбардировщика Пе-8 упала советская реплика объемно-детонирующей авиабомбы ОДАБ-5000, взрыв которой на несколько суток вывел станцию из строя, чем поставил под вопрос возможность переброски на запад по железной дороге снимаемых с фронта контингентов.

Воздушные налеты на железнодорожные станции и переброска стрелковых дивизий на Гельсингфорский плацдарм продолжилась и двадцать пятого августа. А двадцать шестого, на рассвете, загремела советская тяжелая артиллерия на Карельском перешейке. Это не было обычное наступление с массовыми самоубийственными атаками пехоты через пристрелянное пулеметами пространство. Местоположение финских дотов, окопов пехотного заполнения и командных бункеров было известно с точностью до сантиметра – спасибо разведывательной аппаратуре из будущего – и огонь по этим объектам вели исключительно крупнокалиберные орудия и системы особой мощности, использовавшие самые современные боеприпасы.

В то время как 122-мм и 152-мм гаубицы и пушки-гаубицы, а также минометы М-160 разрушали окопы и подавляли вражескую пехоту, гаубицы особой мощности Б-4 и минометы М-240 превращали в щебенку доты и бункеры. Применялись также установки БМ-31, но уже со снарядами в классическом сочетании термобарических, зажигательных и фугасных боевых частей, тем более что делали их тут же, в Ленинграде. Термобарические и зажигательные снаряды выпускались по врагу и минометы М-240. Как только очередной узел обороны подавлялся, в атаку шли саперно-штурмовые батальоны, вручную «устранявшие недоделки».

Задача атакующих частей была такова – не только прорвать фронт белофиннов и принудить их к безоговорочной капитуляции, но и испытать в полевых условиях предложенные потомками новые виды артиллерийских вооружений и боеприпасов. Именно поэтому в артиллерийские и минометные полки особой мощности, участвовавшие в операции, командировали офицеров ГАУ, задачей которых были учет и контроль по расходу боеприпасов, необходимых для подавления разных типов целей, а также оценка вызванных применением этих боеприпасов разрушений оборонительных сооружений и поражений, полученных неприятельским личным составом.

Уже к вечеру 26 августа оборона IV-го армейского корпуса финской армии была прорвана на участке шириной в пять-семь километров, и в прорыв пошли стрелковые дивизии 21-й армии.

Рано утром 27-го августа началась Выборгская десантная операция. Старт ее ознаменовал массированный авиационный налет по укреплениям противника на островах Выборгского залива. Все это происходило с применением напалмовых и термобарических бомб и огня главных калибров линкоров и крейсеров Балтийского флота по финским береговым батареям в Бьеркском архипелаге. Пока на подступах к Выборгу рвались бомбы и грохотали морские орудия, под прикрытием всего этого концерта более сотни советских судов на воздушной подушке, один раз уже поучаствовавших в Гельсингфорском десанте, совершив глубокий обход обороняющихся финских войск, высадили стратегический морской десант в городе Виипури (Выборг). Таким образом, оказалась перерезана железная дорога, по которой снабжались войска на Карельском перешейке, и захвачены находившиеся на станции Выборга запасы финской карельской армии.

Если бы это была локальная операция, то десант был бы обречен на гибель или эвакуацию, но не все оказалось так просто. Десант и наступающие войска Карельского фронта друг от друга отделяли около девяноста километров и частично восстановленная линия Маннергейма (которой, помимо линии фронта, финны начали заниматься с прошлой осени, когда стало ясно, что блицкриг провалился и не исключено, что Красная Армия вернется). Чем дальше развивались события, тем финнам становилось яснее, что такой вариант не просто вероятен, а неизбежен; потому строительство оборонительных сооружений шло в авральном темпе.

Но, несмотря на это, у финнов на фортификационную возню было не два с половиной года, как в нашей истории, а примерно десять месяцев. Поэтому линии обороны Ваммелсу-Тайпеле и Виипури-Купарсааре-Тайпеле были только спроектированы, размечены на местности, но к их фактическому сооружению финские саперы еще не приступали; а линия Салма (последний оборонительный рубеж уже на территории самой Финляндии) и вовсе оказалась лишь карандашной линией на карте.

С учетом потери столицы прорыв линии фронта, осложненный десантом в Выборг и общим соотношением сил (двести тысяч советских солдат против семидесяти тысяч финских) поставил армию страны Суоми в безнадежное положение. В вооружении соотношение сил также было не в пользу финнов: семь тысяч орудий и минометов против восьмисот, шестьсот танков и штурмовых орудий против ста и почти тысяча самолетов против двухсот. Фронт на направлении главного удара 21-й армии рухнул. Одновременно с десантом в Выборге советская группировка в Хельсинки начала наступление на север, в направлении станции Лахти, чтобы перерезать последнюю коммуникацию, обеспечивающую транспортную связность Финляндии. К вечеру 27 августа Маннергейму со всей ясностью отрылось, что финская армия потерпела окончательное поражение.

* * *

28 августа 1942 года, Утро. Финляндия, Хельсинки.

Маршал Финляндии Карл Густав Маннергейм.

Для Финляндии война завершилась полным разгромом. Операция, начавшаяся пять дней назад с высадки десанта прямо в столице Финляндии, подошла к логическому завершению. Сражаться финны больше не могли, но и просить о перемирии ценой политических уступок было невозможно, поскольку весь штат финского МИДа оказался на территории, занятой советскими войсками, и был интернирован. Сделать это оказалось необходимо, и как можно скорее, так как финские солдаты и офицеры продолжали гибнуть каждый день, пока шли бои на фронте. Их и так уже слишком много полегло во время «Зимней войны» 1939-40 годов и в 1941-42 годах, во время так называемой «Войны-продолжения». Наиболее существенные потери финская армия понесла в последние несколько месяцев^[1].

Своей цели советские войска добились, к утру двадцать восьмого августа остатки финской армии были на грани безоговорочной капитуляции и самодемобилизации. О том, как это бывает, маршал Маннергейм прекрасно знал по 1917 году. Еще несколько дней – и он сможет начать переговоры как частное лицо. А может, и вообще с ним никто не захочет разговаривать, потому что русские продолжают наступать, а помощи финнам ждать неоткуда. Немцы помочь не в состоянии, Британия и Франция уже не игроки на политическом поле, а США не будут заступаться за Финляндию, находящуюся в составе враждебного им блока. Да к тому же у янки и своих проблем пруд пруди.

Переговоры о перемирии, или хотя бы о почетной капитуляции, вести все равно надо, хотя, честно сказать, вести их просто некому. Нет такого человека в распоряжении Маннергейма, и не предвидится. Похоже, ему придется вспомнить, что и он когда-то служил в русской армии и общался с сослуживцами на великом и могучем русском языке.

Но к кому идти? К генерал-лейтенанту Говорову на Карельском перешейке добираться далеко и неудобно. С учетом бомбовых ударов по коммуникациям прибыть в штаб Карельского фронта удастся лишь тогда, когда останется только сдать оружие и под конвоем отправиться в Москву. Да и невместно сие было, ведь Говоров по старой службе – прапорщик военного времени, а он, Маннергейм, целый генерал-лейтенант. Правда, те русские, что сейчас находятся в Хельсинки, ничуть не лучше – по старой службе командующий 44-й армией генерал-лейтенант Петров тоже пребывал в чине прапорщика, как и Говоров, а командир Корпуса морской пехоты Особого назначения генерал-лейтенант Чуйков в семнадцатом и вовсе был флотским юнгой, то есть имел статус даже ниже нижнего чина^[2].

Но у генералов Чуйкова и Петрова перед генералом Говоровым было одно – нет, два – неоспоримых преимущества. Во-первых, они находились значительно ближе, чем Говоров, чей штаб совсем недавно перебрался в поселок Кивеннапа (современное Первомайское), до которого маршалу пришлось бы добираться двести шестьдесят километров по разбитым проселочным дорогам, в то время как до центра Хельсинки ехать не более сорока километров. Во-вторых, генерал-лейтенант Чуйков командовал Корпусом Особого назначения, и род войск тут был не важен, поскольку Маннергейм знал, что все корпуса Особого назначения находятся в непосредственном подчинении Ставки Верховного Главнокомандования, а следовательно, лично у Сталина. И докладывать обо всем Чуйков тоже должен на самый верх, советскому вождю.

Решено – он едет в Хельсинки. Трусом Маннергейм никогда не был, тем более что глупо бояться смерти в семьдесят пять лет, когда каждый день может оказаться последним, так сказать, по естественным причинам. Оторвется тромб и все – передавай привет Святому Петру.

Вызвав к себе своего немолодого шофера, Маннергейм долго объяснял ему маршрут, которым они поедут, чтобы не нарваться на шальную пулю, выпущенную каким-нибудь слишком нервным солдатиком. Потом на машину водрузили белый флаг, адъютант сел на переднее сиденье, Маннергейм с достоинством опустился на заднее, и они, непрерывно сигналя, поехали по дороге в сторону Хельсинки.

К позициям советских войск у расположенного на берегу Финского залива поселка Свартбякк по приморской дороге со стороны поселка Порво медленно подъехал роскошный генеральский «Хорьх» под белым флагом. Этот самый «Хорьх» два месяца Маннергейм получил от Гитлера в подарок на свое семидесятипятилетие. Эх, знал бы фюрер Германской нации, к кому его верный сателлит поехал на подаренной им ВИП-машине…

Передовой дозор советской морской пехоты из состава штурмовой бригады полковника Маргелова, мягко выражаясь, слегка прибалдел, когда увидел, что их сторону катит германская генеральская машинка, а внутри нее кто-то донельзя важный, за которого, если поймать его живьем, дадут даже не медаль, а орден и поездку домой на десять дней. И поэтому – слава товарищу Сталину! – у мичмана (старшины) Ивана Маштракова хватило терпения не швырнуть под колесо «Хорьха» противотанковую гранату, а тихо и спокойно появиться в своем маскхалате из придорожного кустарника, постучать концом автоматного ствола в боковое стекло подъехавшего «Хорьха» и вежливо сказать с рязанским акцентом: «Хенде хох, фрицы».

Услышав это распоряжение и увидев за стеклом широкую среднерусскую морду, размалеванную зелеными и черными полосами, водитель «Хорьха» чуть было не обгадился прямо под себя, а адъютант вскинул вверх руки и забормотал молитвы. Но маршал Маннергейм приоткрыл заднюю правую дверцу машины и негромко сказал на русском языке:

– Солдат, подойди, пожалуйста, ко мне!

Мичман переключил свое внимание на нового персонажа и, направив на него автомат, спросил:

– А ты кто такой будешь, дядя, чтобы мне здесь указывать? Вылезай из машины и задирай вверх руки. Кончилось двое время, фашистская твоя морда!

– Я, – ответил Маннергейм, медленно и с достоинством выполняя распоряжение, – маршал Финляндии и исполняющий обязанности президента Карл Густав Маннергейм, и я требую, чтобы меня доставили к самому старшему вашему командиру, генералу Чуйкову^[3]…

Час спустя к объединенному штабу Корпуса морской пехоты Особого назначения и 44-й армии, расположенному в бывшем Морском собрании Гельсингфорса, подъехал тот самый «Хорьх» Маннергейма в сопровождении двух советских бронетранспортеров. Машины остановились; спрыгнувшие с брони парни в камуфляже подождали, пока из шикарной, блистающей черным лаком и никелем машины выберется маршал Финляндии. Затем его повели его туда, где находились оба советских генерала, командовавших Хельсинской группировкой, и еще один человек, пришедший в этот мир из будущего. А вот для Маннергейма, которого в этот момент вели вверх по лестнице мрачные мускулистые головорезы, возглавляемые политруком бригады, это был своего рода путь на Голгофу.

Высокая дверь из мореного дуба распахнулась, и в кабинете барон увидел двух военных в полевом камуфляже с тремя генерал-лейтенантскими звездами в петлицах. Тут же, в кабинете, находился еще один офицер в чине полковника, сразу посмотревший на Маннергейма таким взглядом, что тому стало не по себе. На мгновение маршалу показалось, что на него холодно и оценивающе смотрит сама История. Это был полковник Гордеев, главный сталинский инструктор-диверсант, лично принимавший участие в спасении английского короля Георга; он же пришелец из будущего и майор СПН ГРУ РФ. В настоящий момент полковник состоял при генерале Чуйкове в должности инструктора по стратегическим десантным операциям. Так сказать, последний вывозной полет в реальных боевых условиях.

В ответ на просьбу Маннергейма о заключении перемирия Чуйков удивленно хмыкнул и посмотрел на генерала Петрова и полковника Гордеева, словно спрашивая совета.

– Никакого перемирия, Василий Иванович, – негромко произнес полковник Гордеев на безмолвный вопрос Чуйкова, – только безоговорочная капитуляция. Преступный националистический режим подлежит ликвидации, а его руководители должны понести заслуженное наказание за свои преступления – как в период Гражданской войны, так и в период нападения на СССР в сорок первом году. Не стоит забывать и о блокаде Ленинграда, в которой активно участвовали финские войска. Только безоговорочная капитуляция сможет смягчить вину военных преступников и сохранить им жизнь.

Маннергейм понял, что это катастрофа и что этот человек, безжалостный, как древнеримская богиня Немезида, только что произнес смертный приговор ему и всему финскому руководству. Но он находился не в том положении, чтобы торговаться.

– Хорошо, пусть будет так, как вы сказали, – нервно сглотнув, ответил он Чуйкову. – Я готов подписать безоговорочную капитуляцию. Но я прошу вас – пощадите финских женщин и детей, они-то ни в чем не виноваты.

– Мы с женщинами и детьми не воюем, – ответил полковник Гордеев с оттенком насмешливого презрения, – в отличие от вас, сразу же устроивших на оккупированной территории Карелии концентрационные лагеря для нефинского населения. Впрочем, с этим еще будет разбираться специальный трибунал, и все виновные получат по заслугам…

* * *

31 августа 1942 года. 12:45. Москва. Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего.

Присутствуют:

Верховный Главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин.

Начальник Генерального Штаба генерал-лейтенант Александр Михайлович Василевский.

Василевский вошел в рабочий кабинет Сталина, и по его бодрому настроению Верховный сразу понял, что сегодня вечером, в последний день календарного лета, в Москве грянет очередной праздничный салют.

– Товарищ Сталин, война с белофиннами закончена, – произнес Василевский, расстилая на столе вождя карту, на которой жирными красными крестами были отмечены капитулировавшие в последние двое суток по приказу Маннергейма финские войсковые группировки. – Обстановка на финском театре военных действий следующая. К настоящему моменту сложили оружие даже те финские войска в Восточной Карелии, которых не затронуло советское наступление на Карельском перешейке и десантная операция в Хельсинки. Наши войска без боя освободили всю оккупированную советскую территорию, включая Петрозаводск. Капитулировали и остатки финского флота в Турку, после чего вся северная часть Балтики оказалась под контролем нашего Балтийского флота.

Про себя Сталин отметил, что пора исправить давнюю ошибку и отозвать акт о предоставлении независимости Финляндии, принятый Лениным в семнадцатом году на волне революционного оптимизма. Ильич считал тогда, что в Финляндии тоже победит социалистическая революция. Но вместо дружественной советской Финляндии прямо под боком у колыбели мировой революции Ленин и Троцкий получили враждебное буржуазное государство. Он, Сталин, тогда был против такого раздаривания территорий бывшей Российской империи, но кто же его тогда слушал.

Или можно поступить еще проще, как уже не раз делалось. Провести выборы под контролем советских войск, в которых, как виновники развязывания войны, не будет участвовать ни одна из тех партий, которые правили бал при буржуазной финской республике. После этих выборов новое правительство Финляндии, несомненно, окажется коммунистическим.

И тогда это новое коммунистическое правительство попросится в состав РСФСР в качестве Финской автономной советской республики. Тут надо все как следует взвесить и решить, как выгодней поступить. Но это уже работа политиков и дипломатов, а не военных. И обсуждать сейчас с Василевским политические итоги кампании просто не имеет смысла.

Вождь подумал, что в ближайшее время надо собрать на Ближней Даче Молотова, Берию, Мехлиса и еще некоторых персон, чтобы обсудить с ними все возможные варианты. Льва Захаровича, кстати, можно назначить на должность советского наместника в Хельсинки – пусть отделяет мух от котлет, а правых от виноватых.

Единственной частью Финляндии, которая не признала акт о капитуляции, была финская провинция Лапландия непосредственно примыкающая к побережью Северного Ледовитого океана, и занятая 20-й германской горной армией под командованием генерала Эдуарда Дитля. Она состояла из 18-го, 19-го и 36-го горных корпусов. Немногочисленные финские гарнизоны были разоружены немецкими солдатами, и на территории Северной Финляндии установился оккупационный режим. Ввиду сложного рельефа местности и малого количества дорог вести боевые действия там представлялось крайне затруднительным. Ведь недаром сопредельную с этой территорией советско-финскую государственную границу противник на протяжении всей войны так и не пересек.

Но эти немногочисленные дороги – точнее, одна дорога, проходящая из района Петсамо-Киркенесс к побережью Ботнического залива, и далее, в Швецию – представляли крайний интерес для германской группировки на Мурманском направлении. Ведь после того, как советский Северный флот, усиленный кораблями эскадры Особого назначения, нанес поражение германскому Арктическому флоту и установил режим блокады побережья Северной Норвегии, эта грунтовая дорога, выходящая к шведской границе, осталась единственным путем снабжения для армии Дитля. Захват советскими войсками южной Лапландии означал, что единственной линией снабжения армии Дитля станет узкая грунтовая дорога протяженностью около двух тысяч километров, ибо Нарвик был блокирован с моря так же плотно, как и Киркинесс, чему весьма способствовали остатки британского флота, выведенные адмиралом Тови из Скапа-флоу в Рейкьявик и Мурманск.