8

И в Хайфе настроение было хуже некуда. Хотя дети старались не огорчать стариков и ничего, кроме «мы пока ничего не решили», им не рассказывали, но Света видела на экране компьютера их лица, ловила взгляды, которыми они обменивались. Она разбиралась в ситуации, пожалуй, не хуже, чем они сами. Что-то вылавливала между строк, о чём-то догадывалась. Например, видя удивительное спокойствие Жени, она давно поняла, что «этот паршивец» нашел запасной выход. «По глазам вижу. Я его знаю как облупленного».

В перерывах между сеансами связи Света с Наумом переваривали увиденное и услышанное. Света как неприкаянная ходила по квартире из угла в угол. Но молчать и таить всё  в себе она никогда не умела, поэтому свои бесконечные сомнения и размышления обрушивала на единственного слушателя, который всегда был под рукой.

Теперь их прогулки были не только полезны для здоровья, но и насыщены увлекательными разговорами, сопровождаемыми, по одесской привычке, бурной жестикуляцией. Пожилые пары, прогуливающиеся по оживленному маршруту вдоль моря, как правило, делали это в молчании – обо всём за много лет давно переговорено. И они с завистью оглядывались вслед супругам, которые, судя по всему, не утратили интереса к жизни и друг к другу.

Наконец Света окончательно подвела итоги ситуации в Сан-Диего и на одной из прогулок постаралась донести эти выводы до своего личного мыслителя, разбирающегося в каббале и Ницше, но ничего не понимающего в реальной жизни:

– Слушай, товарищ ученый… извини, сейчас ты господин ученый. Можешь решить простую задачу с несколькими неизвестными? Я обычный человек, с обычным советским институтским дипломом, то есть практически без образования. Я решения не найду. Но ты же кандидат наук, а в Израиле даже доктор.

– Одна голова хорошо, а две лучше, – добродушно поддакнул Наум.

– Вот тебе первое неизвестное. Надежда не может не согласиться на это предложение. И главное, на работу в фирме. Такой шанс выпадает один раз в жизни, и то не каждому. У меня рука не поднимается ее осуждать.

– Не судите, да не судимы будете, – удачно вставил Наум.

– Погоди ты… Но у Пуделя свои виды. И Надежда это понимает. И я понимаю. Слишком всё  гладко и шито белыми нитками.

– Да, это не исключено, – вздохнул Наум. – Мистер Пауделл…

– Он должен понять, как дважды два, что тут ему ничего не светит, – и отказаться от своих планов.

– Если они есть.

– А ты сомневаешься?

Наум только пожал плечами. Света безнадежно махнула рукой – что с тебя возьмешь! – и продолжала:

– Но Надежду в фирму он должен принять. Понял? Вот тебе второе неизвестное.

– Почему неизвестное?

– Потому что неизвестно, как это сделать.

– Ну знаешь ли… Понял – не понял, отказался от мыслей – не отказался. Как это определить? Нет четкой информации. И индикации.

– Вот! А должно стать всем ясно. Главное – Жене должно быть ясно. А иначе он из семьи уйдет. Ты его знаешь…

– Знаю, – опять вздохнул Наум. – Кому знать, как не мне…

– Это какое по счету неизвестное? Третье? Но самое главное четвертое – должно хватить денег на учебу Жене, на няню, на квартиру, на жизнь. Еще на два года. Если Женя не получит диплом, а она станет большой шишкой, то тогда всё , на этой семье можно ставить крест, – Света горестно покачала головой. – Но Надежда, Надежда! Толковая же девица. И так любила Женю. Чего она тянет?.. Неужели решилась…

– Не верю, – решительно возразил Наум. – Ни за что не поверю. Но в одном ты, Светочка, права. Должно быть системное решение. Только системное, одним пунктом не отделаешься. Но самое важное – без образования сейчас дороги нет… А ведь всё  можно было предвидеть. Я гово… – и Наум осекся. Сейчас это было ох как не вовремя. Впрочем, он всегда любил изрекать что-нибудь не вовремя.

Когда в Хайфе уже перестали надеяться и ждали со дня на день самых огорчительных известий, раздался телефонный звонок. Был будний день, около восьми часов вечера, для связи с Америкой время самое неподходящее. Света взяла трубку – она всегда брала трубку, так как общение Наума с внешним миром постепенно свелось к минимуму.

– Что такое, что-то случилось? – и она тяжело опустилась на стул. Трагические интонации в ее голосе на Наума не произвели большого впечатления. Света всегда очень драматично реагировала на любые новости в любой беседе. Всплескивала руками, удивлялась, ужасалась – почти вне зависимости от содержания разговора. Такой темперамент. Эта ее манера прогрессировала с годами. Сказанная с дрожью в голосе любимая фраза: «Какой ужас!» – могла с равным успехом означать и то, что соседский котенок написал на диван, и то, что сама соседка попала в больницу в тяжелом состоянии. Наученный опытом, Наум спокойно слушал краем уха обрывки разговора, а сам разыскивал что-то в Интернете.

– Ну, слава богу хоть на этом… Да говори ты толком… Да, здесь, конечно, здесь… Где ему быть… Хорошо, я набралась терпения… Я слушаю…

И дальше наступила долгая пауза, прерываемая только шумными вздохами Светы. Но вот прозвучало излюбленное:

– Какой ужас! Ох, какая я дура. При чём тут ужас?.. Прости, это я от неожиданности. Сколько времени?.. Полтора месяца? Это точно?.. А кто об этом знает?.. Всё, слушаю, слушаю…

И опять длинная пауза. Света слушала не прерывая и не вставляя реплик – очень на нее не похоже.

– Да, огорошила ты меня. Это комбинация… всем комбинациям комбинация. Надо еще поговорить. Такое дело… Я завтра позвоню, когда… Примерно в это время… Не всё  мне понятно… Надо подумать, обсудить. Ну, целую…

Света положила трубку и застыла, глядя куда-то в пространство.

«Комбинация», «целую»… Наум заинтересовался:

– Кто звонил? Что-то случилось?

– Ничего, наши бабские дела. Тебе неинтересно.

Весь вечер Света двигалась как сомнамбула, со скоростью в несколько раз меньше обычной. Что-то забывала, что-то роняла. На вопросы отвечала невпопад. То же продолжалось и на следующий день. Наум даже забеспокоился:

– Что с тобой, давление?

– Если бы только давление… Да нет, всё  в порядке.

Она неожиданно склонилась над сидящим в кресле Наумом и с чувством поцеловала его в лысину. Наум даже просветлел – давненько он не удостаивался такой чести.

– Ох, Нюма, Нюма… Так ты говоришь – системный подход? Иначе нельзя? Ну-ну, доктор наук…

Вечером, часам к семи, Света объявила, что на прогулку не пойдет, болит голова. А Наума отправила в магазин за черносливом – уже закончился.

– Из магазина пойдешь на море, а я пораньше лягу.

Наум послушно отправился по маршруту.

По возвращении он застал совершенно необычную картину. На журнальном столе, покрытом праздничной скатертью, был выставлен отличный натюрморт. В центре стояла бутылка дорогого импортного коньяка, подаренного друзьями к недавней годовщине их свадьбы. Некошерная ветчина. Банка черной икры из особых запасов. Печень трески нерусского происхождения. Овощи, фрукты, неизменный хумус – словом, всё  то, что в крайне торжественных случаях позволяют себе русские репатрианты. Удивительным было и то, что стол был накрыт в салоне, хотя, как правило, они ели на кухне. Мало того, всё  это изобилие являлось глазу в девять часов вечера, а согласно строгому семейному режиму позже половины седьмого есть было категорически запрещено.

За столом в праздничном платье восседала причесанная и накрашенная Света. Наум отметил, что глаза у нее были немного красными.

– Это праздник со слезами на глазах? – игриво спросил Наум. – Опять я что-то забыл? Кто-то из нас женился, родился, развелся?

– Иди, остряк, прими душ и оденься поприличнее. Не тяни.

– Но кто виновник торжества? Мы ждем кого-то?

– Никого. Мойся, обо всём расскажу…

Когда Наум в чистой футболке и наглаженных шортах подошел к столу, в тарелках была закуска, в рюмках – коньяк, и возле каждой рюмки соблазнительно выглядывал бутерброд с толстым слоем икры. Всё это было неспроста, и Наум наконец проявил проницательность:

– Так что мы празднуем? Неужели новости из Америки?

– Да. Из Америки. Но сначала выпьем за здоровье, оно нам очень понадобится…

На это Наум, которого Света обычно ограничивала в выпивке, охотно согласился.

Выпили, чуть закусили, и Света тут же налила по второй.

– Между первой и второй – промежуток небольшой. Но новости хоть со знаком плюс?

– Плюс, плюс, успокойся. Системный подход… Давай сначала еще по одной.

– Ну ты даешь… Впрочем, я всегда за. Ин вино веритас.

С аппетитом закусывая после второй, Наум нетерпеливо сказал:

– Ну, давай рассказывай. Хватит интриговать.

Света не интриговала. Она явно и очень сильно нервничала, и любой, кроме Наума, давно бы это заметил.

– Так, значит, эта беременность все-таки рассосалась? Как, каким образом?

– В том-то и дело, что не рассосалась. Надя ждет ребенка.

Наум выдал немую сцену. Это было настолько смешно, что Света не выдержала и, несмотря на свое с трудом скрываемое волнение, рассмеялась. Правда, в смехе ее звучали слегка истеричные нотки.

Но главное было сказано. Оставалось всё  по порядку объяснить Науму, который, по его собственному признанию, «пока не врубился».

В изложении Светы это выглядело примерно так.

Надя беременна уже полтора месяца, и этот неожиданный шаг, кажется, действительно помогает решить все проблемы.

Она сейчас может смело подавать документы в магистратуру. У Пауделла нет никаких оснований их не принять. Только через два-три месяца он воочию убедится, что все его планы можно выбросить на свалку, но будет уже поздно. Это – Света отметила с явным удовольствием – первая пара неизвестных в том уравнении, которое она недавно предлагала решить Науму.

И третье неизвестное. У Жени теперь нет никаких оснований противиться ее дальнейшей учебе. Никаких поводов для ревности. И нечем будет оправдывать свои шашни на стороне, в чём Света его не без оснований подозревает. Жена с двумя маленькими детьми – надежный якорь.

Света замолчала и никак не могла набраться решимости закончить объяснение.

Но кандидат технических наук Наум Сипитинер оправдал возложенные на него надежды и догадался сам. Не напрасно он в не слишком далеком прошлом отличался умением четко видеть последовательность в цепи доказательств и безошибочно выделять основное звено.

– Постой. Постой. А четвертое неизвестное? Деньги? Раньше их не хватало на одного ребенка, теперь их будет два. И та же няня Белла теперь будет обходиться еще дороже… Как же Женя пойдет учиться?

Ответа не было. Наум внимательно посмотрел на Свету. Она отвернулась, и глаза ее наполнились слезами. Впрочем, это и был ответ.

– Ах, так… – Наум даже не успел испугаться. – Ты поедешь в Америку. Бесплатная няня Света заменит дорогую няню Беллу. Действительно системный подход.

Света украдкой вытерла слезы и заторопилась:

– Почему я? Мы оба поедем туда. Надя говорит, что мы оба…

– Надя говорит… На какие шиши? Два старых человека без гроша в кармане, без прав, но с болячками…

Света продолжала сыпать словами. Нет, нет. Не всё  так безнадежно. Она, как одинокая старенькая мама, вполне может получить медицинскую страховку, у них это называется иншуренс, – это самое главное. В семье двое детей, и одинокая старенькая мама – она со вкусом повторяла это сентиментальное определение – даже может получить грин-карту. Надя узнавала. А уж на тарелку супа Света всегда заработает. Полдела, таким образом, уже решается… Правда, с Наумом на первых порах хуже, для иммиграционных служб он чужой человек, не член семьи, но гостевую визу…

Наум почти не слушал. Он как-то застыл и внезапно со всей очевидностью осознал масштаб и неизбежность ожидающих его перемен. Это был шок, настоящий шок. Равнодушно и устало он сказал:

– Света, оставь. Мне семьдесят два года. Жить на птичьих правах я уже не могу. И не буду. И ты это прекрасно понимаешь. И содержать меня без статуса и медицинской страховки они не смогут, это ежу понятно. Ты – другое дело. Ты одинокая старенькая мама и незаменимая бабушка. Ты можешь там жить и помогать. А если мы будем жить там за печкой оба, то будем приживалами. И это будет на порядок дороже няни Беллы. Зачем попусту тратить слова… У меня, к примеру, операция простаты на носу, а там это немереные тысячи. Ха! Простата на носу! Здорово сказано! Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно…

Света продолжала плакать и уже не пыталась это скрывать.

Наум налил рюмку. Поднял. Рука дрожала. Выпил без тоста.

– Нюма, только два года. Пока Женя закончит учебу, а Надя – аспирантуру. Пока они встанут на ноги. – И неожиданно перешла в наступление: – Если бы это был твой сын, то ты бы понял, что ломать ему жизнь в самом начале нельзя. Даже ценой двух лет неудобств. Ты же не ребенок и, тьфу-тьфу-тьфу, пока вполне можешь себя обслужить. А если Женя бросит учебу – всё . У них будет совсем другая жизнь. Он нам не простит. И я себе не прощу.

– И мне…

– Да, и тебе тоже, – жестко сказала Света.

Это была угроза. Может быть, первая за всю совместную жизнь. Но Наум в ответ только кисло улыбнулся. Какие угрозы могут быть в таком положении? Чем его теперь можно напугать? И Света это без слов поняла.

То ли коньяк сыграл свою роль, то ли экстремальная ситуация взбодрила, но в Науме проснулись его аналитические способности и, казалось, навсегда почивший в прошлой жизни обиженный, злой сарказм. Он увидел дальнейшее развитие событий на много ходов вперед:

– Всего на два года… Света, мы всё  знаем – в Израиль не возвращаются. Раньше хоть под старость бывшие израильтяне приезжали умирать на родную землю, а сейчас даже этого нет…

– Нюма, побойся Бога. О чём ты говоришь? Мы столько лет вместе. Дети встанут на ноги, и мы…

– Ладно… Проехали… Как я понял, это Надя одна всё  решила, без Жени?

– Да, Женя пока не в курсе.

– А как же ребенок появился, если Женя не в курсе?

– Старым способом. Ты уже забыл, как это делается…

Несмотря на трагичность момента, Наум смутился. Он действительно последнее время как-то стал забывать…

– Ладно, не обо мне речь. Ну Надежда, ну железная леди. Всё за всех решила. Никому выбора не оставила. Пауделл действительно ее примет, и потом, когда увидит, чем дело кончилось, вынужден будет помалкивать. Женю тоже за шкирку – и назад, в многодетную семью. И тебя, Света. Да, и тебя. Точный расчет. Двух малюток ты бросить на произвол судьбы уже не сможешь, должна будешь поехать, если у тебя есть сердце. И помочь сыну закончить учебу – тоже дело святое. Отличная комбинация с жертвой пешки.

– А что, что было делать? Какой был выход?

– Хоть посоветоваться. Особенно с теми, кто пострадает. Хотя бы… со мной.

Наум замолчал. Больше в этот вечер Свете не удалось выдавить из него ни слова.