2

В институте в эту пору было особенно суетно. Студенты готовились к сессии. Юрский, прочтя лекцию, находился в аудитории один. По крайней мере, так ему казалось. Очень жаркий июнь заставил настежь распахнуть окна. При закрытых дверях умолкли гулкие коридоры. Со двора доносились щебетанье скворцов и шелест листвы. Юрский устало потянулся. Учебные пособия и студенческие конспекты, в беспорядке заваливали стол. Оторвав от них взгляд, в самом последнем верхнем ряду класса, обустроенного по типу амфитеатра, Николай неожиданно увидел за партой студентку. Он удивленно вскинул брови.

– Тесен мир!

С улыбкой глядя на него, и не в силах сдержаться, она весело рассмеялась. …Ну и дела! Девчонка чем-то напомнила ему теплую морскую волну, которая, с тихим шуршанием вползая на берег, пыталась лизнуть стопы разомлевшего на солнце пляжника и настойчиво приглашала его войти в воду. Роскошные шелковистые волосы обнимали хрупкие плечи, одетые в разнотравье из ситца с неглубоким вырезом вокруг шеи. Едва видимая жилка неровно пульсировала на ней и словно откровенно рассказывала о желаниях сердца. Губы девушки, точно нечаянное облачко на заре, обещали бесконечную череду ясных летних дней. В горделивой посадке головы, в манере поведения, сдержанной и грациозной, было что-то изящное и пленительное. В ее карих зрачках, насквозь прозрачных, почти бездонных, светились ум и лукавство. Они смотрели так, что нельзя было отвести от них взгляд. Словно говорили о том, о чем молчали уста. Мол, вот она – я, вся перед вами. Ну, так попробуйте же, возьмите меня! Это – так легко и просто. Стоит только захотеть, и я – ваша! Но, протянув руки навстречу чудесной иллюзии, сравнимой с плавным кружением падающего снега, и, ощутив его легкое прикосновение кожей, вы вскоре и сами безмерно удивились бы собственной наивности. Превратившись в теплый пар, хитросплетения небесного промысла навсегда исчезли бы из поля вашего зрения.

Все это Николай без труда прочел на лице восхитительной кокетки и искренне посочувствовал тем неосторожным глупцам, кто, однажды попавшись в искусно расставленный капкан, превращались из ловчих в дичь. Он был не из их числа. Прекрасный пол, как ни странно для молодого мужчины, казалось, мало интересовал его. Скорее наоборот. Высокий и статный, спортивного телосложения, он сам был и тайным, и явным предметом обожания для многих девушек и молоденьких женщин. Вероятно, оттого, что ему не стоило большого труда обольстить любую из них, Николай не особенно ценил баб. Все его отношения с ними сводились к одному и тому же конечному результату. И он, которому ничто человеческое не было чуждо, охотно выполнял свое мужское назначение, предписанное матерью-природой. Когда кто-нибудь из его друзей или знакомых произносил слово «любовь», лицо его становилось непроницаемым, и только по легкой морщинке на лбу угадывалось недоумение. Юрский, как и многие его сверстники, не однажды увлекался какой-нибудь очередной симпатичной особой, и даже на короткое время испытывал состояние влюбленности, которое очень скоро проходило, не оставляя в его душе никакого следа. Но страсть к любимой! Этого на своем коротком веку он пока что не испытал.

До двадцати пяти лет отроду – аспирант, Николай Юрский преподавал на кафедре геологии. В институте муссировались разные толки о якобы необыкновенных приключениях, которые выпали на его долю в одну из вылазок в тайгу. Это интриговало и настораживало студентов.

– Золото! Почему именно золото стало эквивалентом денежной массе государства?

– Только не российского! – громко сказал кто-то из студентов и спрятался за спину впереди сидящего товарища.

– Во, замутил! Чернильница! – возразил ему другой.

Послышались смешки. Второкурсники галдели, точно первоклассники.

– Я вас умоляю! – продолжил Юрский

В аудитории снова воцарилась тишина.

– Спор о философском камне требует к себе уважения. Нельзя превращать его в базар. Один философ сказал: «Тот, у кого нет золота, не имеет прошлого, настоящего и будущего!»

– Значит, он прожил зря?

Нетерпеливый студент ни на минуту не выпускал из рук кожаный футляр с мобильником.

– Я так не думаю. Хотя если говорить честно, то по большому счету древний философ именно это и имел в виду.

А вот президент сказал, что мы богатая страна бедных людей. Выходит, у нас и в жизни ничего хорошего нет и сами мы – ничто? Пыль дорожная, так что ли? – спросила студентка, в мочках ушей у которой красовались сережки с камушками из бижутерии.

– Не стоит все понимать так упрощенно. Золото есть у нашего государства, – напомнил Николай.

– Но, ведь, не у нас?

– Государство считает, что это – одно и то же. Потому мы и пользуемся его денежными знаками.

В ответ аудиторию захлестнула буря эмоций.

– Чушь! Наши бабки не котируются!

– Их даже если много, то все равно мало.

– «Зеленка» – вот это дензнак! Ей помажешь – и нет проблем.

– Правильно, деревянные – никакой не эквивалент!

– Ну, вы и уроды! Сами же пилите сук, на котором сидите!

– Папа Карло, мы – не Буратино!..

3

Настю Барсукову навестила бывшая школьная подруга Ольга Штольц. Будущее ее не слишком заботило. Ее фишка заключалась в том, чтобы поскорее выскочить замуж за какого-нибудь, обязательно крутого, бизнесмена, народить ему кучу детей и жить с ним в любви и согласии, как и подобает счастливой супружеской паре. Придумали коммунисты, что, мол, сначала молодым учиться надо, а потом работать в поте лица «бурлаками» на Енисее. А жить-то когда?

– Если бы ты знала, Ольга, как ты права!

Ничто не помешало Насте поступить в институт. Она обладала почти феноменальной памятью, природной сообразительностью, внутренней дисциплиной. К порядку ее с малолетства приучил отец, капитан милиции Андрей Иванович Барсуков. Настя росла без матери. Ее родитель очень мечтал о сыне, младшем товарище, единомышленнике и друге. Ему он передал бы все свои знания и опыт по борьбе с преступниками. Но случилось иначе. А когда жена забеременела во второй раз, какой-то водила лихач сбил ее прямо у подъезда собственного дома и скрылся. Помимо номенклатурного Андрей Иванович затеял частный розыск водителя, убившего не только жену, носившую в себе его ребенка, но наполовину самого Барсукова.

Через неделю под дулом пистолета он вез убийцу за город. Свернув на милицейском «бобике» в березняк, Андрей Иванович вызволил преступника из машины и приказал лечь на землю лицом вниз. Когда он приставил пистолет к затылку мерзавца и хотел уже нажать на спусковой крючок, тот взмолился о пощаде.

– Пощады не будет! – почему-то ровным голосом без тени гнева сказал Барсуков, и крепче сжал рукоять пистолета.

– У меня жена в ро о до о ме э! – зарыдал убийца. – Вче э ра а сына а а р р ро о ди ы ы ла а а!

Дрожавшей рукой Барсуков лихорадочно водил дулом возле кобуры, но никак не мог попасть в нее.

Ребенком, Настя любила играть в милиционера. Важно примеряла на себя отцовскую милицейскую фуражку, козырек которой приходился ей как раз до подбородка, и китель. При этом рукава и фалды его волочились по полу, как веник… Сослуживцы баловали Настю сладостями. Барсукова жалели. Начальство закрывало глаза на то, что он всюду таскал за собой, как авоську, дочурку. Находились шутники.

– Как служба, Настасья Андреевна? – брал под козырек один.

– Ой, не медовуха, товарищ старший лейтенант, в стакан не нальешь! – не лезла за словом в карман боевая девчушка.

– Ну что, Настенька, подрастешь, придешь к нам работать? Сделав неправдоподобно серьезное лицо – интересовался другой. – У нас с профессиональными кадрами – большая проблема!

– А сколько платить будете?

Когда подросла, Настя частенько посещала с родителем стрельбище и всаживала всю обойму в «яблочко».

В спортивном зале было душно. Но Настя любила запах пота. Ей нравилось, когда ее отец в рукопашном бою побеждал противника. Андрей Иванович не проигрывал никогда. Не то, чтобы он обладал большой физической силой. Коренастый и приземистый, широкоскулый с оттопыренными ушами. Круглые, как два созревших ранета, глаза, магнетизируя соперника, глядели откуда-то изнутри затылка. Что-то медвежье и непреклонное угадывалось во всем его облике. Чтобы не доводить до крайности: все ж – таки тренировка, и перед ним – не преступник, а товарищ по службе, очередной партнер по спаррингу, даже, если и являлся равным по силе и мастерству Андрею Ивановичу, зачастую уступал его напору. Но однажды попался фрукт. Трижды пригвоздил он к ковру Барсукова. Того как каленым железом ожгло. И попер он на обидчика, как на матерого рецидивиста. Сослуживцы и так, и этак фрукту маячили, чтобы поддался, а тот – ни в какую. Все-таки одолел Барсуков здоровяка, но при этом и сам пострадал. При падении сломал левую руку. Кость хрястнула, аж, зал притих. А, когда Андрею Ивановичу гипс наложили, Настя сильно переживала. Именно тогда она решила, что обязательно овладеет рукопашным боем, чтобы при надобности помочь родителю. Если бы мама была жива, она приветствовала бы Настино намерение. Вдруг предок из-за травм и ранений, от которых не застрахован ни один из тех, кто работал в милиции, всерьез заболеет или, не дай бог, еще чего похуже… Это при нем посторонние ластились к Насте. Очень они уважали Андрея Ивановича за мужество и отвагу, за честность и порядочность. А, так бы, ей никто слова доброго не сказал да самой завалящей карамельки в ручку не сунул. Когда они с отцом тратились на рынке, сколько там бездомных и чумазых ребятишек выклянчивали копеечки у чужих дядек и тетенек, чтобы купить себе хлебушка и тут же съесть. И снова шли попрошайничать! Ни папы – у них, ни мамы. Сверстникам Насти – невдомек, каково это – с одним родителем, которого могли тоже отнять? Нет, она уж проследит, чтобы ради нее, своей ненаглядной доченьки, здравствовал.

Розовая завеса навсегда спала с глаз девушки, когда ей исполнилось шестнадцать. Все, связанное с профессией родителя, то, над чем прежде витал ореол романтики и героизма, теперь потеряло для нее всякую привлекательность. Например, у Насти в голове не укладывалось, как всю свою жизнь отец только и чалился о работе. Рутинной, низко оплачиваемой. Что проку было копаться в бумажках, ловить жулика, убийцу, усмирять нарушителя, если за все награда – лет через пять очередное звание и незначительная прибавка к жалованью? В милиции все подчинялось правилу: младшие чины выполняли приказы старших.

Однажды, при допросе свидетеля, в смежную каморку, где сидела Настя, просочилось, как незнакомец обругал отца «ментовской мордой» за то, что тот отказался подтасовать факты в пользу обвиняемого и взять за это деньги. Потом загрохотали падавшие стулья, раздался выстрел. В кабинет вбежали сотрудники. После этого отца чуть не уволили со службы. Он взял отпуск без содержания, и они с Настей укатили на двадцать дней в лечебный профилакторий.

Они еще раз побывали там, когда Барсуков получил пулевое ранение прямо под сердце и, пролежав в больнице шесть месяцев, выписался. Пока он болел, у Насти тоже ныло в груди. Отец посылал с ней сослуживцам записки, в которых просил не беспокоиться о нем и не навещать слишком часто, не передавать с медсестрами так много продуктов. Большая часть добра портилась. А – жаль.

Как-то Настя принесла очередную записку и, не обнаружив никого из тех, кому она предназначалась, спустилась на шум и крики внизу здания УВД, где бытовали камеры предварительного заключения. Дверь одной из них была распахнута. Подойдя к ней, Настя увидела оперативника. Схватив за шкирку заключенного, он выволакивал его в коридор. Другой с оттяжкой наяривал по нему резиновой дубинкой. В тех, кто так безнаказанно изуверствовал, Настя узнала сослуживцев Андрея Ивановича. Она не раз видела, как милиционеры били арестованных. Поэтому не оправдывала и не осуждала тех, кто носил погоны. Насте милиция очень помогла! Не тем, что приставила к ней дюжих охранников…

Как-то, поздно вечером, засидевшись у подруги за чашкой чая, она затемно возвращалась домой. И, как всегда и везде, в безлюдном переулке к ней прилепились двое подвыпивших ребят. И давай крутить руки за спину! Вонючим ртом – слюнявить губы, тискать за грудь! Потом они потащили Настю в тачку. Девушка резким заученным движением опрокинула на мягкую «платформу» того, что был сзади. Дальше все происходило как на тренировке в спортзале. Вырубив обоих, она вежливо так, напоследок:

– Может, вас подвезти, ребята?

Но ребята почему-то не откликались.

В возрасте сорока лет, едва не схлопотав инвалидность, Барсуков с утра до вечера шелестел бумагами на столе, сидя в своем кабинете. Духа канцелярии и рутины не истреблял даже сильный запах любимого им «Шипра». Настя же твердо про себя решила, что в милицию не пойдет работать ни за какие пряники. После занятий в школе она убирала квартиру, мыла посуду, готовила обед, стирала. Потом читала все, что попадалось под руку, без разбору. И то, что прочитала, помнила почти дословно. Настя не любила хвастать и никому никогда не рассказывала о своих способностях. Наоборот, вела себя очень скромно. С учителями не спорила, и они души в ней не чаяли. С подругами держалась на равных. Вольно или невольно, но они чувствовали ее превосходство, и в отместку за это втайне считали Настю высокомерной гордячкой, старательно скрывавшей свою ужасную заносчивость ото всех. И все же, когда им требовалась экстренная помощь, то вперед всех обращались именно к ней. Знали, что выручит. Не подведет.