2

Тайму было сто лет. А может, ему было двести.

Рыбы живут дольше людей. Если люди не поймают их в сети и не разрежут брюхо, добывая придуманное для себя лакомство – икру. Придуманное, потому что икра, в своем первозданном, природой определенном, смысле, не предназначается для питания. Она предназначается для продления рода. Из икринок вылупляются мальки, они скатываются в океан и возвращаются назад серебристыми рыбами. Было бы странно, если бы люди пожирали семя друг друга, предварительно посолив его до нужной кондиции и закатав в консервные банки.

Рыбы из рода Тайма могли прожить и тысячу лет. И Тайм знал, что впереди у него – вечность. И он никого и ничего не боялся.

Тело Тайма было упругим и сильным. Коричневое со спины, оно заканчивалось красно-оранжевым хвостом. Бока Тайма украшали серебристо-черные пятна, по линиям напоминающие кресты. И когда он проплывал по солнечным плесам, кресты бликовали в почти хрустальной воде горной реки. Тайм был самой красивой рыбой на речном пределе.

Правда, его левую жаберную крышку портил глубокий шрам. Много лет назад сюда пришел человек. Тройным крючком и стальной блесной, замаскированной под рыбку, он зацепил Тайма на глубине и поволок к берегу. Боль была невыносимой. И Тайм запомнил ее.

В тот раз леска оборвалась, а блесна просто выболела вместе с хрящами и однажды отвалилась, упав на дно. На жаберной крышке Тайма образовался глубокий рубец. Постепенно он зарос, но Тайм теперь был меченым.

Из глубокой зимовальной ямы Тайм, медленно работая сильным хвостом, выплывал на главный поток реки. В скалистом каньоне река делала крутой изгиб. Другое течение, огибающее материковый берег, вырывалось из-под скалы. В месте слияния двух рукавов закипала пена. Здесь, в галстуке двух проток, образующихся во время весеннего паводка, играла, выпрыгивая из воды, речная молодь.

Потом река словно спотыкалась о невидимый каменный порог, и стремительный бег ее перерастал в плавное течение. С двух сторон реку зажимали каменные откосы. Длинный плес, глубокая яма с водоворотами у скального прижима и долгая коса – любимое место весенней охоты Тайма. Люди называли это таежное урочище Большим каньоном. Они прилетали сюда на вертолетах, потому что коса была удобной площадкой, ставили палатки и доставали из туб-чехлов спиннинги.

Наступило время, когда река наконец-то очистилась ото льда. Огромные деревья, снесенные ледоходом, разметало по косам. Там, где бешеный паводок подмыл берега, образовались заломы и заводи. Особенно хороши были ямы у скальных отвесов – чистые и глубокие, они словно гигантские насосы реки втягивали в себя с пенного галстука мелкого сига и хариуса. Можно было встать на границе течения и каменного обрыва и охотиться.

Только такая сильная рыба, как Тайм, могла позволить себе часами стоять на каменном пределе, борясь с течением. Тайм широко открывал пасть, и мелочь, выброшенная потоком в яму, сама становилась его добычей. Казалось, что Тайм процеживает реку через себя. Да так оно и было. Потому что на реке Кантор не было рыбы сильнее Тайма. Никто не мог нарушить границ его владений.

Люди придумали им название. Hucho taimen – вот как они их называли. Из семейства лососевых. Научная классификация тайменей была такой: «Царство – животные; тип – хордовые; класс – лучеперые рыбы; отряд – лососеобразные; семейство – лососевые; род – таймени».

Хордовым рыбам люди определили подцарство, оно называлось подцарством эуметазоев, и, в свою очередь, в нем выделялись подтипы. Подтип головохордовых иначе назывался цефалохордовым, а подтип оболочников делился на асцидии, огнетелки, или пиросомы, сальпы, бочоночники и аппендикулярии.

Особенно вкусным людям казалось определение «аппендикулярии». Впрочем, огнетелки тоже было ничего. Жаль только, что сами слова-термины нельзя было съесть, зато рыбу люди охотно ловили, и занятие рыболовством стало одним из древнейших промыслов человека на Земле. Многие, окружавшие Христа, были рыбаками.

Лучеперых люди разделили на ганоидных и костистых, и очень быстро узнали, что первые лучеперые рыбы появились около 350 миллионов лет назад, в конце девонского периода. Лучеперые обладали ганоидной чешуей. На смену им, около двухсот миллионов лет назад, пришли костистые рыбы.

И уж совсем несложно, показалось людям, костистых рыб, иначе – телеостеев, поделить на клюпеоидных, араваноидных, ангвиллоидных, циприноидных, атериноидных, параперкоидных, перкоидных и, в конце концов, батрахоидных.

Подотряды напросились вполне логично, как бы сами собой: тарпонообразные, гоноринхообразные, миктофообразные, араванообразные, клюворылообразные, мешкоротообразные, спиношипообразные, сарганообразные, атеринообразные, перкопсообразные, бериксообразные, китовиднообразные, солнечникообразные, опахообразные, колюшкообразные, слитножаберникообразные, скорпенообразные, иглобрюхообразные, присоскобрюхообразные, удильщикообразные. В одних только перкоидных насчитывалось одиннадцать отрядов.

А ведь были еще угре-, сельде-, треско-, сомо-, окуне-, лососе-, камбало-, корюшко- и кефалеобразные! Их со счетов никак нельзя было сбросить. Потому что они регулярно попадали в сети.

Сами люди, еще с древних времен, не хотели жить просто. Они придумывали схемы и классифицировали мир. И рыб загнали в схему, словно в рыболовную сеть с мелкой ячеей.

А на самом-то деле его звали просто – Тайм. Время.

А ее – Таймой. И она плыла где-то рядом, может быть, у верхнего переката. И он все время чувствовал ее присутствие, потому что в зимовальной яме они стояли бок о бок. И еще потому, что рыбы умеют слышать, видеть и чувствуют колебание воды на многие десятки километров.

А на той самой пенной стрелке, где кормилась молодь, сейчас резвился их Тайми. Ему было уже пять лет. И ему нравилось стремительно проходить вдоль каменного обрыва, распугивая рыб помельче и послабее. Тайми, живущий в реке сам по себе, всегда помнил, что рядом, на границе ямы, стоят Тайма и Тайм, готовые прийти к нему на помощь.

Тайми еще не был хищником. В полном смысле слова. Он кормился личинками ручейников и веснянок, но вкус мальков, которых он изредка хватал на мелководье, нравился ему все больше, и он уже не хотел есть одних только насекомых.

По правде говоря, сам Тайм был сыт. Двух самок горбуши, наполненных мелкой, но жирной икрой, он перехватил ночью на нижнем перекате. Тайм жил по законам природы, где сильный всегда побеждает слабого. Горбуша шла на нерест – к верхним теркам глухого урочища. Тайм поднимался туда не однажды.

Терками назывались места икромета лососевых. Ближе к осени терки обретали некую таинственность. Темно-зеленая вода здесь застаивалась под берегами, в заводях – в начале сентября уже плавал желтый лист. И пахло тленом. Горбатые лососи бесконечно кружили по заводям, охраняя оплодотворенную икру. Они должны были умереть здесь, и многие умирали. Перед смертью лососи приобретали экзотическую раскраску. Оранжевые, красные и фиолетовые полосы украшали их уже вялые и обескровленные к той поре тела. На спинах лососей вырастал горб, а нижняя челюсть, щерясь желтыми зубами, воинственно выдвигалась вперед. Но то была только видимость угрозы. Лососи, охраняя свое будущее потомство, отпугивали только прожорливую речную мелочь и птиц, прилетавших на терки клевать оплодотворенную икру. Хищники крупнее, приходящие из тайги – лиса, енот, росомаха – спокойно добывали себе здесь пропитание.

Обессиленные лососи навсегда засыпали у ямок, где из икринок, присыпанных илом и мелкой галькой, должны были появиться мальки. Тушки мертвых рыб плавали на поверхности заводей, цепляясь за подмытые водой коряги и кочки у берега, устилали галечники кос. И тогда появлялись медведи. И они жрали замор.

Тайм жил по законам природы. Он мог бы хватать обессиленных рыб, сколько захочется. Но закон, по которому он жил в реке, был прост: только сильный может позволить себе брать столько, сколько нужно для жизни. Не больше. Потому что и сегодня, и завтра, и через тысячу лет он добудет себе все, необходимое для того, чтобы часами стоять на каменном пределе, преодолевая течение реки.

Тайм уплывал с терок в свои глубокие, с чистой водой ямы. Таймени не могут жить в мутной воде. И они не питаются падалью.

Тайм проплыл вдоль каменного уступа и повернул к верхнему перекату. И он увидел Тайму. Красиво шевеля плавниками, словно оглаживая свое желто-серебристое тело, она направлялась к Тайму. Наступало время бережного плаванья друг подле друга, то есть время любовных игр и икромета. Рыбы из породы Тайма собирались на весенний нерест. Обычно так случалось в мае, сразу после ледохода. Но иногда нерест мог продлиться до конца июня.

Впрочем, слово «нерест» тоже придумали люди. Они даже подсчитали количество икринок, которое Тайм должен оплодотворять. Это какое-то невероятное количество – сорок тысяч! Но если из тысяч вырастет хотя бы еще один Тайми, род Тайма сохранит свою жизнь на реке.

Время нереста на реке называлось Таймери. И оно включало в себя многое, что до сих пор хранилось в таинстве зачатия новой жизни. От прыжков-пируэтов самок на перекатах до молочного облака самца, накрывающего желто-оранжевую поляну икринок.

Тайм развернулся, проплывая вдоль каменных полок, уходящих ступенями под скалу, и здесь вновь, уже в который раз, заметил на дне блесну. Ту самую, которая когда-то причинила ему столько боли.

За долгие годы блесна, зацепившись крючком в расщелине, поблекла и «заилилась», то есть обросла речной тиной. Но один ее краешек, который терся о камень, по-прежнему оставался светлым и бликовал в луче солнца.

Тогда тот человек, который пришел в урочище и обманул Тайма, никак не мог справиться с молодой, но уже очень сильной рыбой. Человек стоял на каменном уступе и изо всех сил крутил катушку спиннинга. Удилище спиннинга согнулось в дугу от сопротивления и мощных ударов Тайма хвостом по воде. Кажется, в те времена еще не было таких спиннингов и катушек, которые выдерживали бы предельные нагрузки. А может быть, сам человек был рыбаком неопытным. Или наоборот – очень хитрым. Он то подводил рыбу к берегу, то вновь отпускал ее на глубину. Можно было подумать, что человек мучает свою жертву. Он заставляет рыбу устать, вымотаться, наглотаться воздуха и потратить последние силы. Чтобы затем спокойно вытянуть добычу на берег.

Когда до каменного уступа, на котором стоял человек, оставалось совсем немного, Тайм неожиданно для рыбака устремился в яму под скалой. Леска зазвенела над перекатом и заскрипела в воде: «Пиу-пиу!» Катушка затрещала в руках человека. Тайму удалось поднырнуть под каменную полку. Край уступа оказался острым, с неровными скальными зазубринами. И леска перетерлась о край скалы.

Оставшаяся на нижней челюсти блесна мешала движению и охоте. Тайм прикасался железкой к осклизлым камням, пытаясь избавиться от боли. Он зарывался головой в мелкий галечник вдоль пологих, а иногда и обрывистых кос. Он разгонялся снарядом и стремительно проходил вдоль гранитных стен, пытаясь трением, на ходу, вырвать блесну. Но крючок-тройник крепко засел в челюсти Тайма.

Прошел, наверное, год. Река снова избавилась от льда. А Тайм за зиму избавился от блесны. Она отпала вместе с хрящами и нежными тканями, прикрывающими жабры. Блесна упала в каменную щель, навсегда зацепившись за гранит стальным крючком.

Блесна на дне реки, от которой Тайм освободился, стала для него знаком новой жизни. Зимой, подо льдом, блесну не было видно. Но как только весенний паводок ломал ледяной панцирь реки, унося рогатые коряги и отполированные стволы, как только вода избавлялась от черного цвета мутных ручьев, бегущих со склонов сопок, кусок железа на дне начинал пускать солнечные зайчики. Пятнышко света пробивало толщу глубокого в том месте омута. Лучик отраженного солнца доходил до самой глади долгого плеса. Так возникал знак того, что время Таймери наступило.

Тайма коснулась плавником мощного тела самца. И она первой пошла вверх по течению. Тайм всегда разрешал ей первой идти на икромет.