Создавалось впечатление, что они это тренировали – замкомбата, не глядя, угадывал движения каждого, а каждый из них и все вместе успевали между паузами начальника сделать всё, что от них требовалось. Правда, и требовалось то мало, но всё же…

– Командир третьей роты капитан Хряпин! – Замкомбата повернулся к нему и даже улыбнулся.

Хряпин был в выцветшем до бела ХБ^[18] с загорелым лицом и нестриженой головой.

К слову, причёски практически у всех, увиденных мной, были достаточно коротки, а у некоторых их вообще не было. Нет, волосы были, но причёску ещё следовало обрести, одним словом – заросший ноль.

В образе Хряпина была некая небрежность, которая никак не состыковывалась с образом командира роты. Если б я его увидел на улице, то сомнений бы не было – передо мной стоит бывший зэк, причём не какой-нибудь фраер самомеченый, а минимум – авторитет, а то и вор. Небрежные складки его одежды были не простым неряшеством, а неким подчёркиванием его атлетизма. Фуражка сбита на затылок, под ней – лицо бойца со скулами интеллигента. Серые глаза с прищуром приколиста буквально раздевают и стараются проникнуть вовнутрь – в душу.

Он довольно долго смотрел на меня, но даже из почтения к его боевому разгильдяйству я не стал отводить взгляд, чтобы начать сражаться за себя, вернее, за своё место под здешним солнцем. Что-то подсказывало, что наглостью его можно завоевать быстрее, чем послушанием.

Наше противостояние прервал Колпаков.

– Так, солдаты, слушайте, кто в какую роту приписан…

Что ж, мне не повезло – я хотел бы попасть под крыло Сазонова, уверенная лень которого явно просвечивала и давала надежду на быстрое продвижение в сержанты. Карьерный рост меня интересовал всегда. Пусть моё офицерство – это дело решённое и оно не за горами, но права пословица: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!». Конечно, лычки сержанта – это не генеральские лампасы, но всё же не общий строй рядового состава.

Оставшись на месте, наша пятёрка перегруппировалась, чтобы продолжить свою службу вместе. Остальные были уведены в пределы этого же плаца, но на разные его концы.

Могу ошибиться, но всё же из нашей роты были и в неё же попали:

Я – ефрейтор Куделин, который сорвал лычки в самолёте, чтобы не срамить своим званием чести погон.

Дмитрий Смирнов – младший сержант, специалист телефонной связи ЗАС с правом допуска к секретным документам и к оборудованию ЗАС.

Сергей Целуйко – младший сержант, специалист радиорелейной связи.

Виктор Чалый – солдат, телеграфист механик, имеющий допуск к секретным документам и к шифрующему оборудованию ЗАС.

Иван Хвостов – солдат, телеграфист, имеющий допуск только к секретным документам без права допуска к шифрующему оборудованию ЗАС.

Валентин Романов (Рома) – солдат, телефонист, имеющий допуск только к секретным документам без права допуска к шифрующему оборудованию ЗАС.

Конечно, была ещё пара тройка статистов, но память совершенно отказывается придавать их теням лица и тем более имена.

– Ну что, недоростки? – Вот так вот без всяких объяснений заровнял нас наш будущий командир роты. – Вот вы и прибыли в землю, которую ваш воспалённый ум мечтал обрести. Предупреждаю, что здесь не курорт, а война. Если ваши сраные душонки будут раздавлены, то каждые полгода у нас идёт пополнение. Так что не пытайтесь юлить и ёрничать. Вместо связи быстро переплавитесь в курки и будете, подставляя спину, месить своими лаптями говённую жижу Афганской пыли.

… Не вчитывайтесь в нагромождение фраз, произносимых этим офицером. Он всегда был многословен, и в потоке его речи трудно было найти ядро. Основным смыслом было всегда одно – вы недостойные подонки, которых зачали по средствам связи, доведя телефонным разговором или азбукой Морзе до оргазма. И не надо обольщаться – вас зачали не естественным путём, а посредством симплексной связи. Ну что, поймал Гамадрил себя за яйца?! Вот теперь потяни себя за них и понюхай! Чем пахнет!?!.

А пахло ну никак не отцовской любовью и теплотой встреч.

Небольшие отряды численностью не более двух наших (по сравнению с учебкой) взводов стали напитывать плац части. Вот этот бетонный пятачок и был плацом части.

Совсем не торопящуюся кучку (строем её никак нельзя было назвать) солдат к месту нашего стояния привёл младший сержант.

Когда эта кучка разместила свои тела с правой стороны от нас, изобразив некую видимость строя, тот самый младший сержант отдал череду команд без разрывов на их выполнение.

– Равняйсь! Смирно! Равнение на средину! – Его голос был немного тонок, а произношение шло через нос, словно он был обижен на весь мир и в особенности на командира, которому следует сейчас доложиться. – Товарищ капитан, третья рота с ужина прибыла! Заместитель командира первого взвода младший сержант Кучеренко.

– Ну ты, Кучеренко! – Капитан словно взорвался. – Ты что изображаешь? Ты что себя десантом возомнил что ли!?! Это что за строй насравших в штаны?!

Во время его самобытной ругани ухмылки прибывших были нескрываемы.

– Кучеренко! – Редкий смешок сослуживцев подстегнул словоохотливость их командира. – Ты что тут из себя лебедя корчишь?

– Какого лебедя? – обиженно огрызнулся Кучеренко.

– Ух ты, а я ошибся! Ах! У тебя же ремень на яйцах! Ты, наверное, дембеля изображаешь?! – Офицер явно радовался теме, которая зацепилась за его язык. – Значит, всё!! Пришли Слоны, и Фазаньё перья скинуло?! Да?! То есть, вы бросились в линьку и на службу враз забили штырь??!

– А чё не так-то, товарищ капитан? – Кучеренко обиженно выпятил нижнюю губку и слегка ссутулился.

– А я скажу тебе, что не так! – Лицо капитана стиснуло скулы, брови свелись к переносице, веки сузились до момента прицела. – Кругом!

Кучеренко без рвения, но вполне расторопно выполнил приказание командира.

Строй, маемый командой «Смирно!», уже стал ослабевать в своём чинопочитании, но изменение в расстановке вновь напрягло коленные суставы, свело лопатки и выпятило грудь.

Хряпин сделал три шага и разместился в интимной близости от младшего сержанта.

Кучеренко взволнованно оглянулся, но быстрые руки капитана подняли нижний край его бушлата и выудили из-под повседневного кителя парашютную резинку. Штаны младшего сержанта потеряли упругость и распустились вокруг бёдер мешком солдатского галифе.

Случившееся преображение совершенно не тронуло командира, так как его внимание привлекла именно эта резинка.

Красная, с вплетённой в неё чёрной чересполосицей, она была основным механизмом для открытия одного из клапанов основного или запасного парашюта. Желанная вещь, которую мог достать далеко не каждый.

Дело в том, что парашюты в десантных войсках держатся всегда в боевом положении. Их переукладку обуславливают только тренировочные прыжки или долгое лежание на складе, которое не может превышать более двух месяцев одного сезона. Весь учёт ведётся по паспорту парашюта, находящемуся в маленьком карманчике парашютного ранца. В этот паспорт вписываются данные его хозяина и дата последней укладки. Там же стоит роспись проверяющего качество укладки и данные последнего укладывающего.

Как видите, всё прозрачно и учтено. Так что своровать эту резинку, не убив чужую жизнь, невозможно. Парашют уложен, проверен и не обезличен.

Конечно, наша армия полна всевозможными продуктами списания, но надо быть в ней в нужное время и в том самом месте. А так как потребность миллионов армейских штанов не может быть обеспечена наличием резинок всех вместе взятых десантных парашютов, то эти отрезки счастья достаются самым избранным, изворотливым, проворным и офицерам. Сейчас то каждый рынок имеет эти разноцветные стяжки, кончающиеся двумя крепкими стальными крючками. А вот тогда это был определённый шик, а главное – дефицит!

Зацепив крючки за вторые от краёв петли поясного ремня, можно мгновенно подогнать брюки под объём собственных бёдер, не прибегая к ушиванию армейского стандарта.

Радвила на прощание пожертвовал мне свою резинку, и она честно дожидалась своей участи на дне моего РД.

Сами же мы были одеты в парадную форму с подшивой под берет. Этот шик мы навели на себя все, когда ожидали прилёта самолётов на аэродроме Гайжюная. За полгода на нашей груди появился ряд заслуженных значков. Сапоги, тщательно подготовленные к исходу, сверкали умеренной новизной, которой добивается каждый, уходящий из учебной части. Тельник, нагло выпячиваясь среди двух белоснежных лент подшивы, сползшей с воротника на линию лацкана, словно звал наши сердца в атаку, для которой и переродила нас наша учебка.

Одним словом – мы были реально красивы, чего не скажешь о наших поношенных сослуживцах, форма которых была выцветшей до белизны.

– Вот! Вот то говно, которое сжирает каждого! – Он толкнул Кучеренко в спину и дал команду: «Встать в строй!»

Кучеренко насупился и проследовал на правый край строя.

– Вот оно, – продолжил ротный, не дожидаясь восстановления строевого порядка, – говно, от которого вы никогда не уйдёте! Зачем оно вам это надо!? – Он сделал паузу, которая тут же заполнилась подобной речью других командиров рот, которые также вели бурный диалог со своими подразделениями.

– Именно с этого и начинается ваше опускание! – продолжил Хряпин, поняв, что паузой сердца не растопить.

– Что вы так расстроились, товарищ капитан? – дерзнул Кучеренко.

– Я чего?! – Казалось, будто он сейчас бросится избивать этого сержанта. – Я чего! Да ты ещё вчера ходил, как хряк из подворотни. А сейчас вот уже и на преступление пошёл! Где ты взял эту резинку? У тебя же её не было! И я сомневаюсь, что тебе её подарили! Слишком уж она ценна для вашей де́санской души!

– Ну почему, товарищ капитан? – Входя в полемику, голос младшего сержанта Кучеренко стал менять оттенки, напитываясь упругостью железа, хотя и оставался писком осипшего ребёнка. – Мне её действительно подарил земляк. Их, слава Богу, вон сколько прибыло.

Стоя во втором ряду строя, мне было трудно наблюдать за этой сценой со стороны, но я думаю, что он довольно махнул головой в нашу сторону и улыбнулся, не скрывая триумфа и наслаждения.

– Значит так! – Капитан сунул резинку в карман своих брюк. – Я спорить не буду. Вы же тупорылые и в своём рвении к старшинству совершенно забываете, что год назад стояли в этом же строю, изнемогая от взглядов возжелавших вас дембелей. Смотрите, если узнаю хоть о малейшем проявлении неуставных взаимоотношений, определю в штрафбат без промежуточного звена. Ясно?!!

Совершенно недружное «так точно», вывалившееся из-под носа большинства сослуживцев, удовлетворило его и привело в спокойствие.

Три офицера, не мешавшие игре двух актёров, стояли с края роты и ждали, когда ротный обратит на них внимание.

– Значит так! Молодёжь! – Ротный повернулся к нам и улыбнулся, так как дружный ржач роты поддержал его определение. – Сейчас вас распределят по взводам. Но помните, что ваше достоинство в ваших руках! Если хоть один недоносок из этой толпы позарится на вашу личность, то я даже и не прошу, а требую, чтобы вы обращались прямо ко мне или, по крайней мере, к своим командирам взводов. Ясно?!?

– Так точно!!! – проголосили мы в уставном рвении.

– Вольно! – ротный только сейчас подал эту задержавшуюся в его голове команду.

В принципе, все кроме нас, давно уже стояли, ослабив одно из колен.

Все три взводных были выше среднего роста и худощавы: старшина роты (прапорщик) – лысоват, коренаст и дюже плечист, а два начальника аппаратных (прапорщик и старший прапорщик) в возрасте – один худой, как дрыщ, чернявый и с упавшими на нижнюю губу усами, а второй – приземистый, вида новоявленного деда, у которого, кроме внука, есть ещё и младший сын второгодник. Ни старшина, ни эти два прапорщика опаски не вызывали, а вот офицеры, спустившись с высот, изучающе сверлили нас глазами.

Я, Смирнов, Чалый, Рома и Ваня Хвостов (я, с вашего позволения, буду называть его по имени, иногда смягчая обращения, хотя все его звали просто Хвост) попали в третий взвод, командиром которого был старший лейтенант Юрий Кубраков, а Целуйко был воткнут во второй. Его взводный был интересен внешностью, так как в нём просматривались отдалённые черты Хомы, попавшего в историю с Гоголевским Вием. Нет, волосы его ещё не поседели, но вот лицо уже наполнилось некой отрешённостью, а глаза были озабоченно пытливы, словно он в любой момент ожидал взрыва.

Недолгое знакомство было прервано командой ротного: «Разойдись!» Он дал её скорее для себя, нежели для всей роты, так как взводные в свободной форме общения каждый удержали свои взвода возле себя, чтобы отчитать нерадивых и раздать указания на вечер и завтрашнее утро.

Некая сутолока возле наших судеб отвлекла моё внимание тем, что на плац со стороны основного подхода из глубин дивизии следовала фигура солдата, взорвавшая мою память. Это был и не солдат вообще. Скорее тень ребёнка, который вытянулся до размеров взрослого, но остался таким же, каким и покинул меня, мою душу и этот мир.

Нет, ни в коем случае не хочу сказать о нём ничего плохого, и ни одно из поколений не имеет права применить к нему то прозвище, которое я произнесу сейчас!

«Понос!» – Волна страха и возбуждения поднялась от лопаток к затылку и медленно, холодя спину, стала спускаться в сапоги.

Сердце ёкнуло и защемило, и я буквально впал в прострацию…

… Мальчик, раздавленный передним колесом нового железного зелёного грузовика ГАЗ-57, был моим другом и, если хотите, поводырём. Он ел свои козявки, кормя меня мороженым. Он читал мне названия на товарах из магазина и возвращал сдачу, не утаивая ни копейки. Он был до самой его смерти мне больше, чем братом, он был моей частью – он был мной. Странный симбиоз пяти шестилетнего меня и его, который закончил первый класс и был раздавлен машиной, двинувшейся в тот момент, когда он бросился ко мне.

В тот день, день моего рождения, он ждал меня во дворе, и я вышел. Меня интересовал грузовик, а он жаждал общения со мной. Мама называла его «Горюшком», а дворовые «Поносом». Он был единственным беспредельным счастьем матери, опека которой превратила его в овощ, и только в тени моего авторитета он мог раскрываться в личность. Уже в том возрасте я был полноправным членом дворовой команды, куда были зачислены не все, даже не мой старший брат. В тот неблагополучный день Лёня, уйдя из моей жизни, переместился в сны. Его ватное тело издевалось над своими руками и ногами. Они могли тянуться и гнуться в разные стороны…

Вот и сейчас он, словно выйдя из детского сна, напялил на своё несуразное тело военное обмундирование и вытянул себя до нижнего предела солдатского роста.

«Лёня!?!» – похолодел я до вопроса: «Как!?!».