– Что?! Я смотрю, вас уже натянули! – Нет красок передать его эмоции, которые отражались на всём: на лице, на руках и даже на теле. – Надеюсь, никто из вас женщиной за ночь не стал? Нет?! Ну, девственность из вас потеряли почти все? Но ведь так скоро и менструация придёт! А после того что?! Правильно, мужской коллектив примет женскую команду в виде молодого пополнения пока ещё девушек! Или всё же уже женщин?!.

Он повернулся к строю и подождал, пока третья часть роты, не присутствовавшая на зарядке, займёт свои места. Последним, заправляясь на ходу, подошёл мой земляк.

– Ну конечно, Горбунов – ты у нас самый нерасторопный – наверно, самый незаменимый? Давно на губе не был?! Может напомнить?!

– Не надо, товарищ капитан.

– Что не надо? Ты сегодня где ночевал?

– На ЭПЭСке.

– Ну да, реабилитация после поражения прав?! Водку или спирт не изволили кушать?! – В голосе капитана было достаточно злости и иронии.

В какой-то момент времени мне показалось, что стоит довериться этому человеку, и произойдёт чудо, но внутренний голос тряс за руку и требовал подождать.

– Так, – подытожил он, – в ваших рядах слабоумков появились Питекантропы!

Рота, ранее движимая колебанием воздуха и ухмылками, замерла, словно вот сейчас всем приказали умереть.

– А что вы так удивились?! Тут и пояснять нечего. Вы своей репой даже подумать не можете, у вас, вернее, у некоторых из вас в ней вместо овощной каши понос. Ну так подойдите к зеркалу и поплюйте им в своё отражение!

Паузы, вставляемые в его монолог, нужны были лишь для набора воздуха, которого ему требовалось очень много, так как говорил он пулемётными очередями без перевода духа.

– Вы даже не мародёры! Я опять оговорюсь, что пока не все! Те хоть следов не оставляют – взяли и исчезли! И не дебилы – у них хоть простейшая, но есть всё же защитная реакция! Вы – Питекантропы! Недочеловеки, которые совершенно не различают цвета и не могут предугадать последствий совершённых ими деяний!

Рота молчала, можно было видеть каждого, кто причастен, а кто нет к переодеванию, которое привело к этому маскараду с вступительным диалогом, посвящённым нашему приходу в часть.

– У вас что, полностью отсутствуют зачатки разума? Так как же вы собираетесь на гражданке строгать детей? У вас ведь не получится!!! Там, если знаете, а если нет, то я подскажу, есть две дырки! Так я уверен, что вы попадёте не в ту! И слава Богу!!! У вас не будет вашего продолжения, которое не будет стремиться в десантные войска, чтобы так бездарно мародёрить молодых!

Он не стал продолжать, а, повернувшись к нам, приказал: – Младший сержант Смирнов, введите вновь прибывших в расположение и постройтесь перед Ленинской комнатой.

Дима вышел из нашей шеренги и начал отдавать команды.

– Евгенич, пропусти этих в Ленинскую комнату, – сказал ротный, обращаясь к всё ещё стоявшему на крыльце старшине первой роты.

– Проходите, проходите, богатыри. – Он с довольной миной откупорил проход и услужливо встал сбоку.

Вид, конечно, был печальным. Только я оставался в первозданном тельнике, который мне выдали за день до исхода из учебного батальона.

Если бы вы знали, как мы ими гордились. Всё лето мы провели в майках, но очень хотелось, ну просто очень, полноценную тельняшку. Мечталось, что она пройдёт со мной до конца моей службы, и чтобы никогда её не опозорить. Сейчас же мои сокурсники стояли в рваных обносках и безразмерном тряпье – то, что на них было одето, по-другому не назовёшь.

В Ленинскую комнату Хряпин вызывал по очереди, самолично приглашая каждого войти, но меня он оставил на закуску.

Три ряда светло серых парт, непонятный железный ящик радиоаппаратуры, цветной телевизор, наглядные материалы, изображающие достаток государства по отношению к одна тысяча девятьсот тринадцатому году, неизменный для таких комнат бюст Ленина и плакаты с геройскими лицами Мироненко и Чепика. На них страшные, измождённые ненавистью душманы рвутся в пещеру, которую вместе с собой взорвёт один из них, и далёкий взрыв дувала, организованный другим. А вечная память в образе звезды героя Советского Союза, словно вырванное из их груди сердце, нескромно прорисована в углу каждого плаката.

– Ну садись. – Он провёл меня до конца комнаты на галёрку и сел за заднюю парту, предложив сделать то же, но через узкий проход.

Только сейчас я смог увидеть не прикрытое гримасой лицо этого командира. Он изучал меня, а я откровенно пялился на него. Книжник, умница и балагур, человек, во всём отдающий себе отчёт, понимающий всё и смотрящий в корень проблем. И главное, он понимал и знал всё и без нашего объяснения, но формальности ради решил с нами поиграть, вернее, поговорить.

Всё!

…Всё, капитан Хряпин через несколько минут, подытоживая наш с ним разговор, перестанет быть для меня командиром, так как я пойму его сущность, поняв бесполезность. Ещё через месяц он покинет Афганистан и вытрет себя из моей жизни окончательно. И лишь его манера говорить не матерно, много и погано осталась в моей памяти, как и его лицо.

Если вам кажется, что он мог бы сделать больше, то ошибаетесь! Он делал и так много – его манера уменьшения самооценки инквизируемого им давала возможность не заблудиться разуму, если он, конечно, у тебя был…

– Я сначала хотел наказать только тех, кто это сделал! Потом у меня появилась мысль, что стоит наказать всех, включая и этих податливых барышень, но знаете, мне Куделин открыл глаза на очевидное! – Именно сейчас я меньше всего хотел бы светиться, но он рулил, и это выходило мне боком. – Во-первых, он единственный, кто в вашем прогнившем мерзостью неуставщины коллективе смог остаться при своих! Кроме того, он прав, что спрашивать с них за то, что случилось, Бесполезно! Они приехали на смену отслужившим свой долг и надеялись в первую очередь на радушный приём! А тут? Стая хищных подонков обобрала их, не сказав даже «здрасьте»! – Он сделал паузу и, рванувшись на правый край строя, заголосил: – Ты что улыбаешься? Тебе, Нуфер, даже при свете дня не стыдно! Вон твои сослуживцы хотя бы глаза опустили, а ты стоишь здесь и ухмыляешься! Не знаю, за что тебя Ладога так поднимал – наверно, хорошо жопу вылизывал и стучал!? А как лизать стало нечего и стучать не на кого, разве что на себя самого, бросился в крайность – перешёл в зоофилы! Слонов трахать?! Причём, прошу заметить, не своих Слонов, а чужих! так как тебе даже по вашим понятиям это уже не положено!!!

– Я, товарищ капитан, – дерзнул ответить обвиняемый, но напор его дерзости был застенчив, как обморок женщины.

– Что, ты?! – Хряпин отмахнулся от его поползновения на лепет и с большей силой продолжил: – Я всегда говорил, что всё говно происходит от твоей подлой еврейской душонки, которая постоянно ищет выгоду! Что застеснялся? Сказать нечего!? А я вот скажу! Чтобы вот этим красавицам неповадно было, – он махнул рукой в сторону нашей шеренги, – чтобы все зарубили себе на носу и запомнили! Я в жизни повидал многое, но такое говно, что вы устроили вашей смене, не приемлю! Ведь ты же, Нуфер, завтра уедешь осеменять просторы нашей Родины, оставив их защищать твоё бренное тело! Как ты думаешь, они захотят тебя защищать?!

– А что всегда я! – фальцетом взмолился Нуфер.

– И знаешь, Нуфер, я рад, что у тебя никогда не будет сыновей, – ротный словно вошёл в тему и перестал обращать внимание на всех и вся, – потому что тебя зачали не естественным путём, так как такие недоноски не могут быть зачаты традиционно! Тебя зачали в телефонной будке по средствам симплексной связи! Твоя мама заскочила в телефонную будку, взялась за трубку и – бац! Залетела!

– … – Нежданная пауза и пустота, словно один договорил, а другой ещё не переварил.

– Вот мать-то, товарищ капитан, тут при чём! – с высокой степенью обиды сказал Кучеренко.

Хряпин, видимо, и сам понял, что в своём монологе зашёлся, но, переломив ситуацию, закончил: – Ты прав, ни при чём! Она же не знает, что её сын вырос подонком. И, слава богу, наш Федя поедет на волю с чистыми погонами и голой грудью!

– Всем встать в строй, – скомандовал он, и пока строй роты принимал нас, оправился, чесанул прядь чёлки назад и залихвацки водрузил на себя фуражку, – вечером всех отъезжающих приглашаю на последнюю прогулку по плацу полчка, а чтобы было не грустно, то и провожающие также потопают ножками.

И всё же он был мучим некой недосказанностью, которая рвала слова и тормозила речь. Он вновь метнулся на край строя и, совершенно не связывая события, чётко, без крика проговорил: «Ну, ты же всё равно наврёшь и всех опозоришь, купишь украденную у ветерана войны медальку и будешь носить! Жаль, Нуфер, что, провожая здесь, я не встречу тебя там!»

– Кучеренко, привести молодых в нормальное состояние и строиться на завтрак!

– А умыться? Себя в порядок привести! Товарищ капитан?!

– Нуфер вылижет, ему же с завтрашнего дня язык будет только в тягость!

…Не думаю, что в роте, которая слушала эту правду, могли зародиться хоть капли сомнения. Мы сменили часть отслуживших в ней солдат, вчерашние Слоны всё ещё глядят на них косо и готовы выполнить любую их прихоть. Им сейчас по барабану все наши повторяющие их невзгоды. Они устали от чистоты своей души и им в предстоящие полгода обеспечена реабилитация. Принявшие нас Деды – это они же, вернее, отдохнувшие позавчерашние Слоны. Они подросли за полгода своего тихого самобичевания, насмотрелись на себя со стороны и решили вытравить в себе ту боль, которая нестираемой меткой сидит в их убитом ими же мозгу…

Что-что, а команда «разойдись!» была выполнена на высоте, и мы, вчерашние курсанты, в какой-то момент времени даже опоздали.

В кубрик стали просачиваться по одному Дембеля, им, вероятно, не хотелось афишировать свою причастность к вчерашнему переодеванию. Ко мне подошёл Сергей Анатольевич и почти плаксиво спросил: «А где мой тельник?»

– А я знаю? – Вся эта история уже достала!

Утро хуже вечера и это что? Новый наезд?!

– Я же тебе сунул вчера под подушку.

– Куда сунул – там и возьми.

Сергей Анатольевич выудил из-под подушки свой тельник и скромно, то есть без слов, удалился.

До построения на завтрак оставалось дел чуть – заправить постели и умыться.

В кубрик зашёл счастливый Валера Горбунов – мой земляк, мой Дед и сосед по связке ярусов одной кровати.

– Бля, Саня, ты даёшь! – Он был действительно рад. – Я тебе защиту не гарантирую, но жизнь будет у тебя насыщенна!

– Слушай, Валера, – я не стал вступать в полемику и перешёл сразу к делу, – а тельники действительно при первой бане обменяют?

– Ну да, если ты хочешь, – он испытующе посмотрел на меня, – а что? Знаешь, можно и не менять, но тогда надо будет самому стирать, сушить и охранять, чтобы разведчики или свои не прибрали!

Я слегка нагнулся, схватил свой тельник за ткань на спине и стащил его с себя:

– На!

– Ты чё! Ротный – он же неадекват, разорвёт!

– Бери! – Моя решимость наполнила его и так не очень-то пугливое сердце ответной реакцией и он, стащив с себя, протянул мне свой.

На батальонном построении я стоял в полинялом тельнике, который не отличался от общего тона сослуживцев роты, и только остальные, бывшие курсанты, сияли грустью в первозданной новизне.

Ротный спросил меня, я ответил, он принял мои слова на веру и обмен утвердил.

Думаю, что мой порыв каждый расценил как поступок, но вот оценка, опять же, была индивидуальна.