К зебре подходим почти одновременно. Точнее – она несколько раньше. Деловито села, глядит в мою сторону. Только я ступил на переход, как собака тот час поднялась и неторопливо побежала мне навстречу, слегка озираясь на замершие автомобили. Поравнявшись, искоса взглянула на меня и невозмутимо пошла дальше. Я, специально ускорил шаг, намереваясь пройти переход первым, интересно было посмотреть, как поведут себя водители. Поравнявшись с нетерпеливо пофыркивавшим мотором авто, я кивнул, приветствуя выглянувшего в окно водителя.

– Почти каждое утро езжу тут, и всегда она ждет пешехода, что бы перейти на другую сторону дороги. Вишь, её хозяин на мотовозе работает, так она проводит его до «железки» и домой. Ни разу не нарушила правила!

– Закон есть закон! – улыбнулся я.

Оглянулся, ступив на тротуар. Автомобили, послушно стояли на месте. А как же? Примерному пешеходу – наше почтение!

Звезда конкурсов.

Наконец-то мои родители решили уехать на отдых, оставив меня одного без их плотной ежедневной опеки. От их бдительного внимания меня не спасало даже то, что учился я уже в одиннадцатом классе и самостоятельно решал как и где мне продолжить свое образование.

Мама моя, с упорством наседки пестующей своих несмышленых цыплят, следила, вовремя ли я покушал, чистая ли у меня рубашка, а отец проводил со мной свои беседы.

Беседы эти напоминали скорее тренинги по многим вопросам бытия. Был мой славный предок изрядно подкован по многим предметам и в меня вложил неплохой багаж знаний.

Но вот за что особенно благодарен был я ему так за то, что в моем более чем юном возрасте держал он меня постоянно возле себя, приучая ко многим мелочам, которые впоследствии откорректировали в лучшую сторону мой характер.

Итак, три недели быть представленным самому себе – это более чем щедрый подарок капризной фортуны.

Я уже распределял дни и вечера между друзьями и подружками, как моя мама с очаровательной улыбкой произнесла: «Володечка, чтобы тебе было не так одиноко, мы с папой решили пригласить к нам дядю Колю!»

Жил дядя Коля, где то в селе под Новосибирском, недавно вышел на пенсию, и так как его жена на закате их семейной жизни решила поменять место жительства, а заодно и мужа, то обретался наш дядюшка больше не в собственном доме, а на городской квартире своей дочери. Идеальный сторож или надзиратель (это как вам будет угодно) за мной!

М… м… да! Настроение испорченно вдрызг!

Дядя Коля приехал за день до отъезда родителей. Оказался он довольно шустрым, моложавым дядечкой, приятно пахнущим дорогим дезодорантом и коньяком, принятым по случаю приезда, а может отъезда?

Троекратно облобызав маму и папу, погладил меня по голове. Видимо, рассмотрев, что я уже большой, похлопал меня по плечу, а затем пожал руку. Отделавшись дежурными вопросами типа «Как дала? Что нового в учебе? С друзьями все нормально?», дядя Коля переключился на папу с мамой. «Поладим!» успокоился я.

Отъезд моих родителей прошел согласно моим представлениям о расставаниях любящих родителей и их ненаглядного дитяти.

Мать тайком смахнула набежавшие на глаза слезы, отец обнял меня и наказал примерно вести в их отсутствие.

Я, состроив самую печальную мину на своем лице, пообещал вести себя хорошо и пожелал им приятного отдыха.

Дядя Коля, обняв меня за плечи, долго махал рукой, провожая свою родню.

«Ну, племяш, чем займемся в этот вечер? Кстати ты уроки сделал?» «Какие уроки, дядь Коля? Каникулы весенние у нас!» «Читать то, читать вам много задали на каникулы?» не унимался он. «Да пустяки, отмахнулся я, так по мелочи!» «Э, не скажи, в наше время, и читать и стихи учить, задавали много!»

«Ну, вот сейчас начнет занудствовать», с тоской подумал я.

«А девчонки знакомые у тебя есть? Давай, зови, познакомишь, повеселишься, если что, я в другую комнату удалюсь и мешать вам не буду. В мое молодое время мы порой до поздней поры дружили!»

«Вот это да!» дядя Коля мне начинал определенно нравиться.

Обзвонить мою компанию по «сотику» было делом нескольких минут.

Вечер удался на славу. Дядюшка был в ударе. Много шутил, что странно всегда к месту, читал какие-то стихи, авторов которых никто из нас не знал, а когда взял гитару и спел парочку чудных романсов, мы начали было ревновать к нему своих девчат. Но он, сославшись на головную боль, удалился к себе, наказав нам приятно провести время.

Утром я провалялся в постели дольше обычного. Доплывшие из кухни запахи чего-то вкусного вырвали меня из-под одеяла.

Дядя Коля, мастерски орудуя ножом, крошил свежий огурец.

«Салат «Дружба», огурчики, помидоры и лучок!» подмигнул он мне. «Я тебе бараньи ребрышки обжарил» ошарашил он меня своими кулинарными изысками.

«Может было нужно отварить пельмени?», пытался скрасить я свою бездеятельность в приготовлении завтрака.

«Пельмени для лентяев или когда на скорую руку поесть. Ваши городские пельмени не идут ни в какое сравнение с нашими – сибирскими. Я тебя потом угощу, по особому рецепту сделаем. Кстати позови девочек, помогут лепить и сами покушают».

Я фыркнул, представив, как девчонки будут лепить эти самые пельмени.

После завтрака дядюшка заявил мне: «Без дела не могу! Придумай мне какое-то занятие!»

«Мне бы твои заботы! подумал я, выспался хотя бы вволю!»

«Почитай вон почту, отец выписывает газеты и журналы, посмотри местную газету, там в рубрике объявлений, может, найдешь, что для себя»

Я получил полчаса тишины нарушаемой лишь шуршанием газеты, да хмыканьем дяди Коли, которым он сопровождал чтение.

«Слушай, Владимир, так официально он ко мне не обращался, а что такое «слоган»?»

«Это что-то вроде объявления или рекламы – короткая, но интересная и всем запоминающаяся фраза», объяснил я ему.

«Шестой городской хлебокомбинат объявляет конкурс на лучший «слоган» для своей новой продукции – сушек с маком и премию назначает!», задумчиво прочитал дядюшка.

«Пять булок хлеба или связку этих сушек?»

«Нет. Десять тысяч рублей!»

«Что? За такой пустяк?», я просмотрел газету. Точно, было объявление и премия.

«Дерзай!» врубил я зеленый свет творческому порыву моего дядюшки.

Не знал я, какую мину под фундамент своего спокойствия подложили эти газетные строчки!

Часов шесть тишина, прерываемая лишь пыхтением моего родственника, гостила в нашей квартире. А потом началось!

Дядя Коля вышел из комнаты взъерошенный и веселый как весенний воробей. В руке он держал общую тетрадь с заложенной, где то на середине ручкой.

«Слушай! Он встал в позу императора Нерона и продекламировал: «Хлеб – драгоценность, им не сори, съел весь – еще бери!» «Хлеб всему голова, но и мы с усами, булку съедим, ещё достанем!» «С маком сушки – мягче подушки!» «Мимо сушек не пройди – для семьи скорей купи!»

Ошарашенный таким напором литературных перлов дядюшки, я не сразу смог сообразить, как закрутить кран его красноречия.

А он бесстрашно продолжал свою очередную стихотворную страшилку: «Наши сушки – по зубам старушки!»

«Стоп! заорал я, лучше не придумаешь, шли на конкурс!»

Дядюшка обмяк как шарик, из которого вышла часть воздуха.

«Ты считаешь, это лучшее? там у меня на двадцать третьей странице есть строчки, мне они больше нравятся!»

«Всё! Всё это и на двадцать третьей тоже отправляй!»

«Ладно, как скажешь, я думал, тебе будет интересно послушать до конца мои «слолганы»»

«Нет, нельзя этого делать, если кто подслушает, то присвоит себе твои строчки и плакал твой гонорар, заберет себе» перспектива выслушивать двадцать пять страниц бредней старого стихоплета, повергла меня в тихий ужас.

«Давай, сделаем так: свои сочинения ты прочитаешь моим друзьям и девчонкам, они сегодня придут к нам»

Дядя Коля просветлел лицом. «Я сочиню побольше и напечатаю их на отдельных листах, вдруг, захотят взять с собой!»

«Будет совсем здорово!» признаюсь, это была моя маленькая месть девчонкам за то, что они восхищались моим дядюшкой больше чем мной.

И удалился мой дядя Коля творить чудеса стихосложения.

Всего на пару часов я отлучился из квартиры. Прошел по друзьям, малость потусовался на постоянном месте наших сборов.

Когда вернулся домой, что-то заставило меня задержаться в прихожей.

На двери висел белый лист бумаги, закрепленный по углам скотчем. Черными буквами, во всю мощь принтера, на нем красовалась надпись: «Головой ты не болтай, свет не нужен – выключай!» Смутное чувство тревоги мышкой заскреблось в моей душе.

Точно такой же лист поджидал на стене возле входа в зал: «Задержись-ка ты чуть-чуть, ноги в тапки всунуть не забудь!»

Фыркнув от приступа подступившего веселья, я «всунув» ноги в тапки, прошел в туалет.

И согнулся пополам от смеха.

На смывном бачке красовалась надпись: «Кончил дело – смывай смело!»

Справиться со смехом я смог только в ванной комнате.

Сидя на краешке холодного фарфора, я прочел следующее нетленное произведение дяди Коли: «Знает негр и еврей, зубы чистит лишь Колгейт!»

Меня, насмеявшегося вволю, поджидал дядюшка.

«Ну как? Не без гордости спросил он, нам «слоган» строить и жить помогает?»

Я без звука, как будто подавившись сушкой, покивал ему в ответ.

Через пять дней в нашей квартире зазвонил телефон. Мелодичный женский голос попросил к телефону Николая Сергеевича. Не сразу понял я, что это зовут моего дядю.

Тот полюбезничал в телефонную трубку, рассыпался старомодными благодарностями и пообещал, непременно, быть в условленное время.

«Как я их! в его голосе ликовал восторг, сделал всех! Комиссия по «слоганам» просит меня приехать к ним. Первое место и премия!»

Одевшись подобающим образом, отбыл Николай Сергеевич на сразу ставший родным ему шестой городской хлебокомбинат.

Пришел поздно в девятом часу вечера, веселый и довольный.

– «Давай, хвастайся премией, встретил я его в нетерпении. О, да ты никак и отметить успел это событие!»

– «Немного, племяш, немного! А премии нет!»

– «Как нет?» изумился я.

– «Ну, не совсем что бы нет, просто я вложил её в дело»

– «Какое дело, дядь, Коль?» любопытство мое навострило уши.

– «Предложили мне издать отдельной книгой все мои «слоганы».

Дядюшка вошел во вкус иностранных словечек.

– «Ну а на печать, раскрутку, нужны, сам понимаешь, деньги»

– «Ой, и лоханули тебя дядь Коль! Кинули по полной программе!» изумился беспечности своего дядюшки.

– «А, да ладно, не великие деньги, как пришли, так и ушли! И почему ты думаешь, что вокруг все сплошные обманщики и проходимцы?»

Нет, родич мой был неисправим…

К приезду моих родителей мы с моим дядей Николаем Сергеевичем стали настоящими родственниками. Я клятвенно обещал погостить у него в Сибири следующим летом, как сдам экзамены.

– «Прорвемся!» сказал мне он, уезжая.

Через полгода на имя моего дядюшки пришел из Москвы увесистый пакет.

Признаюсь, незаметно вскрыть его, используя шпионские методы, было для меня делом пары минут.

Там лежал контракт от известной рекламной фирмы представляющей интересы агентств Франции, Англии, Швейцарии и еще десятка каких то зарубежных фирм. Контракт с последующим продлением. За использование сочиненных рекламных строк скромно красовалась сумма: 25 000 $ и отдельный гонорар за новые строки. Почему-то вспомнилась единственная оставленная в туалете надпись моего неподражаемого дядюшки. Вот только вспомнилась совсем не так: «Начнешь дело – заканчивай смело!»

Какой мерой меряете, такой и вам отмеряно будет!

А у нас на краю села жила ведьма! И что?! Когда вам минуло пятнадцать лет и шестнадцатая весна, буйствовала черёмуховым цветом, в эти сказки, о ведьмах, особо и не верилось. Просто в крайней, от дороги, избушке, не так давно, поселилась пожилая женщина. Она сразу не пришлась «ко двору» всем нашим сельчанам. Ничего в ней такого отталкивающего не было, вот только все сельские собаки, от лохматого Шарика, до свирепой овчарки Альмы, разом невзлюбили её. А за ними и люди.

Так и жила она одна на краю села. Вот что странно – у неё всегда были деньги! Прошло всего три года после смерти Сталина, страна с трудом выкарабкивалась из разрухи, а у неё всегда были деньги…. А как бы решили бы вы, если видели как она, заходя в магазин, всегда что-то там покупала? Покупки эти немедленно обсуждались местными кумушками и порой обрастали такими подробностями, что сразу вырастали в весе и цене.

Народ у нас вроде и не завистливый, а вот, поди, ж ты….

Ведьма ни к кому в гости не ходила и никого к себе не звала. Если кто и пытался заговорить с ней, так она, молча, выслушивала его, затем вонзив в собеседника колючий взгляд, не проронив ни звука, поворачивалась к нему спиной.

А в начале весны, село взбудоражило событие – у ведьмы появился спутник. Это был мужчина с нелепой фигурой и грубым лицом, словно наш деревенский плотник Кузьмичев, от нечего делать, вытесал его из полена. Причем, вытесал топором, просто так, из баловства, в перерывах между затяжками своих самокруток, ловко он их скручивал из газет и крепчайшего самосада.

Ох, и почесали сельские бабы языки!

Предположений было немало и даже в ведьмины любовники его записали, но потом все – таки сошлись на мнении, что слишком молод он для этого. Признали какой-то дальней родней.

Сама старуха, вот как почти месяц, не показывалась из дому. Даже в магазин за неё ходил этот «чурбан», такую на уличную кличку дали ему деревенские кумушки.

В то майское утро и у меня жизнь не заладилась. Хотя было воскресение и домашних поручений у меня почти совсем не было. Вовку, дружка моего, не отпустили гулять – нажаловалась, таки, училка! Вот он и пыхтел над учебником, решая задачки. И это за две недели до конца учебного года!

Витьку, отец оставил дома по причине ремонта курятника, и пришлось мне одному тащиться на край села. Там, в берёзовой роще, сорока наладилась делать гнездо.

Проверить надо было. Людская молва упорно предписывала белобоким трещоткам, воровские замашки. Мол, тащат они все самое ценное к себе в гнездо, так может и мне что перепадёт? Вот с такими мыслями плёлся я по дорожной колее, прутиком отчерчивая замысловатые зигзаги в пыльных проплешинах и дорожных выбоинах. До ведьминого дома оставалось-то шагов сто, как из перекосившейся калитки выскочил «чурбан», размахивая руками и что-то бормоча, устремился ко мне. Все мои планы разом рухнули, и я уже было собрался задать стрекача, но тут он остановился. Видно сообразил, что я могу убежать. Сложив руки, словно собираясь помолиться, он, заискивающе приглашал меня подойти. Пятясь к калитке, знаками звал за собой и плакал, размазывая слезы по небритым щекам. Даже без расшифровки его бормотания, понятно было, что ему нужна помощь. Во мне боролись два чувства – откровенная робость перед ведьминым домом и любопытство, смешанное с долгом. Человек о помощи просит ….

Победило последнее. А чего бояться?! Вон, позавчера, мы с Витькой подрались, держался я, признаться, уже хорошо: классно пару раз ему по скуле врезал! А то, что пропустил удар в лоб и нехилый в печень, так на то она и драка! Тут – либо ты, либо тебе!

Если надо, так и «чурбану» врежу.

А этот, нескладно-лохматый мужичок, открыв низенькую дверь, ведущую в сени дома, грёб своими длинными, почти до колен, руками зазывая меня войти. Набрав в легкие побольше воздуха, словно собираясь прыгнуть в воду, я зашел в сени и, открыв дверь, ведущую в дом, очутился в первой комнате. Пахнуло чем-то затхлым и кисло-противным. Свет пробиваясь через грязные занавески, освещал стол заваленный посудой, какими-то объедками. Жужжали мухи, пируя в этих отбросах, стало как-то не по себе и захотелось на воздух. Из второй комнаты послышался слабый голос, «чурбан» легонько подтолкнул меня туда. Всклокоченная постель, с подушки на меня глянули глаза ведьмы. Но не было в них ни презрения к роду человеческому, ни желания навредить, это были глаза больного человека и они молили о помощи. Я подошел ближе.

– Там, там, в бутылке, дай…. – слабым голосом попросила она, указав в угол, где стояла тумбочка. Открыв скрипнувшую дверцу, я взял бутылку, где плескалась светло коричневая жидкость, в которой плавали какие-то корешки, и протянул старухе.

– Налей, мне так не выпить – она слегка поднялась на локте.

Её сожитель схватил со стола чашку, протер её краем рубахи и протянул мне.

Я налил почти половину чашки, пахнуло водкой. Старуха протянула руку и, стуча зубами о край чашки, выпила. Откинулась на подушку, и вдруг схватив меня за руку, попросила:

– Не уходи, знаешь как мне страшно!

И тут во мне что-то произошло – ведьма, которую опасается половина села, сама боится!

Да и не ведьма это вовсе, а старая и, наверное, больная женщина. И не такая уж она старая, вон как цепко меня за руку схватила.

– Не осуждай меня! Да, я пью! А ты что бы делал? Она все время приходит и приходит… – ведьма бросила мою руку и рывком села на кровати.

– Придет и смотрит…, смотрит, так своими синими глазищами и сверкает! Ни днем, ни ночью от неё покоя нет! Ходит и ходит! Смерти моей хочет! А вот и фиг ей! – старуха, так я продолжал называть её, сложила кукиш и ткнула им в пустоту угла.

– А ты не бойся, тебя она не тронет, ты-то ей ничего не сделал. Побудь со мной, я тебе денег дам, ты только немного посиди подле меня, я чуток, совсем маненько посплю…. Вот как выпью, так и лучше сдется, а так житья от них нет! Ни поспать, ни забыться…. Вон и огород забросила, поесть: чего изготовить – не могу! Боренька, ходит голодный, а ему нельзя – больной он…. Ты послушай, меня, послушай, может и легче мне станет! Это вроде как на исповеди – тебя священник выслушат.… А ты в церкву ходишь?

Я отрицательно помотал головой.

– А-а-а, комсомолец значит? Это хорошо, это правильно – зачастила старуха. – А я вот в бога верю! Хоть и нельзя мне…

В её разговоре было что-то странное. Не говорят так наши сельские женщины. Проще и короче говорят, по-деревенски. У ведьмы и слова были какие-то правильные, короткие и отрывистые, словно она подавала команды.

– Ты не смотри, что я такая лохматая, да не прибранная! Я, раньше знаешь, как за собой следила! Даже сам Якубов, начальник отдела, меня хвалил! Ты, говорит, ты Анна, фигуристая женщина, всё при тебе! А ты думаешь, нас, сотрудников ликвидационного отдела НКВД, любили? Да ни в жизьть!

Он поправила подушку и села на кровать, свесив босые и слегка синюшные ноги.

– Вишь, даже отекать мои ноженьки от этой проклятущей пьянки стали! А какие были! Начальник нашего отдела, майор Никишкин, так мне и говорил, а…, – ты ещё маленький, не поймешь… – частила она и тянулась к бутылке.

Я подал бутылку ей. Она сделала глоток прямо из горлышка, вытерла губы рукавом застиранного халата и резким движением поставила бутылку на пол, рядом с кроватью.