Нежданное «наследство»

Теперь нужно пояснить, откуда у «бедного студента» материальные возможности хорошо одеваться, снимать дополнительно к общежитию комнату, делать приличные подарки. Ведь родился я в обычной житомирской семье, с трудом сводившей концы с концами от аванса до получки. Отец работал мастером на фабрике инвалидов, производившей детские игрушки; мать была медсестрой в городской больнице. Простые предположения – получил наследство или нашел клад. Почти так оно и было.

Я легко учился в школе, но не был отличником: мешало уличное братство таких же, как я, мальчишек. Обычно после школы я обедал тем, что находил дома, наспех делал уроки и убегал на улицу к ребятам. Мы гуляли по улице Ленина и доходили до улицы Щорса, где всегда происходило что-нибудь интересное, в витринах были выставлены всякие заманчивые вещи. В младших классах интересовались мороженым и сладостями; в старших – пивом и одеждой. Правда, интересной одежды в магазинах никогда не было. Может быть, она и бывала, но до витрин не доходила. Прикольную майку можно было купить только с рук у взрослых, имевших связи с Киевом. Мечтать о фирменной обуви или брюках было бессмысленно: таких денег у меня даже и быть не могло. Мать давала тридцать, а иногда пятьдесят копеек на завтрак в школе. Завтракать в буфете было не обязательно, но скопить какую-то приличную сумму, сэкономив на завтраках, было невозможно.

Да и не нужно. Уже в четвертом классе я научился добывать деньги на улице. Играл в пристенок, в биту, позднее в карты, активно менял все на все, практически всегда бывая в выигрыше. Доходы были мизерные, но соответствовали моим не слишком большим потребностям. Я был невысокого роста, худощавый, гибкий и неплохо держал удар. Дрались часто, особенно с шайкой мальчишек с соседней улицы. Не боялся, что могу пострадать: ножей на улице в младших классах, да и в старших еще не было, а получить пару ударов по корпусу или даже по носу – не страшно. Главное, чтобы мама ничего не заметила. Кроме того, я получил несколько уроков самбо у старшего брата одного из моих друзей.

После школы встал вопрос, что делать дальше. Отец предложил устроить на фабрику учеником. Трудно, но отец надеялся, что начальство пойдет ему навстречу. Тем более что в местной газете неоднократно писали красивые очерки о рабочих династиях. Мама была за поступление в вуз, но отец отнесся к этому весьма скептически.

– Что, он у нас, медалист что ли? Кто его возьмет с пятой графой?

Мама возмутилась:

– Всегда ты так, Юра. Ведь он не Коин, а Рогозин Михаил Юрьевич.

– Ну что ты, мать, в приемной комиссии смотрят не по паспорту, а по роже. А он у нас на лицо, как и я, типичный Коин.

Коин была девичья фамилия Розы Исааковны, моей бабушки по отцу. В детстве я не очень обращал внимание на свою внешность, но в старших классах уже задумывался о своем типичном носе и небольшой картавости. Жидом меня практически никогда не называли, но все понимали, что я еврей. Правда, в нашей компании это не было каким-то недостатком. Почти все мальчишки были на половину или хотя бы на четверть евреи.

Как всегда, в споре победила мама. Отец сдался, но сказал, что если Мишка завалит экзамены, то пойдет перед армией работать на фабрику. Мама списалась с вдовой своего двоюродного брата, жившей в Ленинграде, и та пообещала «присмотреть за ребенком» первое время. Отец предупредил, что он не сможет посылать больше чем по пятнадцать рублей в месяц и дал пятьдесят рублей на дорогу. Мама порылась в каких-то баночках на кухне и сунула мне еще пятьдесят рублей. Я просмотрел все свои «богатства» и решил, что кое-что можно попытаться продать. Продавать из-за спешки пришлось по дешевке, но за три дня мне удалось получить от приятелей за это добро более пятидесяти рублей. Таких денег у меня еще никогда не бывало.

Деревянный чемоданчик в руках, автобус до Киева, билет до Ленинграда – и вот я комфортабельно еду в плацкартном вагоне на верхней боковой полке. Жара, вонь в вагоне – все это ерунда, зато можно посидеть в прохладном вагоне-ресторане и заказать бутылочку пива и настоящий бифштекс с глазуньей. Финансы позволяют.

Двоюродная (или троюродная?) тетушка оказалась довольно пожилой дамой, одиноко живущей в маленькой двухкомнатной квартирке двухэтажного деревянного дома, как-то сохранившегося отнюдь не на краю города. Тетя, Клавдия Сергеевна, сразу предупредила, что приходить домой я должен не позже десяти вечера, что на еду она будет у меня брать двадцать пять рублей в месяц, а за проживание ничего не возьмет, пока я сдаю экзамены. Но намекнула, что мне, вероятно, будет удобнее жить в общежитии, если его дадут. Ну, а если не дадут, то она с меня будет за проживание брать только тридцать рублей в месяц, но без питания.

Как ни странно, в машиностроительный институт я поступил. Наверное, не зря просидел целую неделю над учебниками и задачниками по физике, которые привез в чемоданчике. За математику, литературу и английский язык я не опасался: математика мне всегда давалась легко, а по литературе и английскому я меньше четверки никогда в школе не получал – память была хорошая. Но общежитие обещали дать только после первого семестра.

И вот, полная свобода, в колхоз почему-то не отправили, учеба еще не скоро, но и стипендия тоже не скоро. А гигантская сумма сто пятьдесят рублей испаряется в Ленинграде слишком быстро. Выручил знакомый, сдававший вместе со мной экзамены в институт, но провалившийся на математике. Он подсказал, что на товарной станции всегда имеется работа. Действительно, грузчики на товарной станции были нужны. Я был не очень крепкий, но жилистый; тяжелая многочасовая работа не радовала, но ведь каждый вечер нам выдавали десять, а то и пятнадцать рублей. И так шесть дней в неделю. Зато в воскресенье я «гулял»: бродил по Ленинграду, рассматривал дворцы, девушек, покупал мороженое; позволял себе вечером зайти в кафе и поужинать с пивом на шесть-семь рублей.

Жизнь резко изменилась после того, как однажды вечером Клавдия Сергеевна попросила меня помочь ее знакомой в соседнем доме вынести к мусорным бакам ненужные вещи. У той знакомой умерла бабка покойного мужа дочери, которая жила вместе с ней и занимала целую комнату.

– Ну, если честно, то на самом деле это Марья жила у бабки. Раньше, еще до революции, бабкиной семье принадлежал весь дом. Потом отца расстреляли, мать померла, дом, понятное дело, отобрали, а ей оставили две комнатенки. И то, вроде друзья-приятели помогли, которых было великое множество. А вот у самой семья не заладилась: замужество оказалось неудачным, сына одна растила, пока не призвали в армию. Тут как раз финская война, и сын погиб в первые же месяцы. И тут же объявилась подружка сына, принесла бабке ребеночка, дескать ее родители не хотят признавать незаконного внука.

Клавдия Сергеевна перевела дух, она явно любила посудачить.

– Бабка тогда еще молодая, безотказная была, сердобольная. Внука вынянчила, пережила с ним как-то блокаду, только опять все пошло нескладно. Внук чуть оперился – женился, упросил бабку прописать у себя и жену, и ее мамашу, то есть эту самую Марью. Безалаберный был, с работой не получалось, пить начал да по пьяному делу попал под машину. Жена, не долго думая, снова выскочила замуж и уехала с новым мужем на Дальний Восток. А наша Марья осталась жить у старухи, которая померла вот только теперь, в восемьдесят шесть лет.

Тетушка сделала паузу, собираясь сказать главное:

– А Марья-то, как бабку схоронила, нашла у нее под матрасом деньги, да большие деньги, и хочет устроить себе новую спальню. Самой выбросить бабкино барахло не под силу, ноги болят, вот и просит помочь. Обещает заплатить десять рублей.

Действительно, десять рублей на дороге не валяются. На следующий день вместо товарной станции я пошел в соседний дом.

Дверь открыла пожилая рыхлая женщина, с трудом передвигающаяся на распухших ногах. Оглядела меня, сказала, что ее звать Марья Федоровна и почти сразу начала жаловаться: на тяжелую жизнь, на ноги, на старуху, которая портила ей кровь почти восемнадцать лет, и вот только теперь померла, царствие ей небесное. В комнате старухи было трудно дышать: пахло старостью, затхлостью, мочой. Я попытался открыть окно, но оно было забито гвоздями и плотно замазано каким-то коричневым составом. Я осмотрелся. Работы тут не на пару часов. Оказалось, что нужно выбросить кровать с матрасом и одеялами; шкаф с отделениями для посуды, одежды, книг; два стула и облезлое кресло, а также несколько картонных ящиков, стоящих под кроватью.

Хозяйка сказала, что часть посуды и одежды она унесла к себе в комнату, а все остальное можно выбрасывать не разбирая. Я открыл шкаф и увидел, что «все остальное» – это старые книги, альбомы с фотографиями, какие-то безделушки и связки писем. Еще раз переспросил хозяйку:

– Это все действительно нужно выбрасывать? Ведь, наверное, что-то можно сдать в букинистический магазин?

– Ноги у меня не те, чтобы таскаться по магазинам.

Если хочешь, сам неси.

Я взял одну из пачек писем, развязал веревочку и вытащил случайное письмо из середины. На хорошо сохранившемся конверте, аккуратным почерком был написан адрес этого дома. В правом углу наклеены две обычные марки царского времени и благотворительная марка времен Японской войны. Не бог весть что, но на целом конверте с хорошей печатью. Тогда я еще плохо знал марки, никогда серьезно не собирал их, но понимал, что это легко продать коллекционерам. Пролистал пачку, оглядел шкаф с книгами, альбомами и не поверил своим глазам. Такое богатство идет в руки. Не сон ли, право? Но куда это деть? Клавдия Сергеевна не разрешит забрать весь этот «хлам» к себе в квартиру. Что же придумать?

– Мария Федоровна, нет ли у вас сарайчика или подвала, чтобы сложить часть книг?

Хозяйка сразу заподозрила что-то неладное и возразила:

– Ты что, не хочешь далеко таскать? Так я же тебе именно за это плачу десять рублей.

– Нет, нет, Мария Федоровна. Просто у меня нет знакомых в Ленинграде, а здесь много книг, которые я не читал. Хочу их куда-нибудь сложить, а потом потихоньку забрать. Вы же знаете Клавдию Сергеевну, она ни за что не разрешит мне занести эти книги домой.

– И правильно сделает. Я бы тоже не разрешила тащить в чистую квартиру такую гадость. Есть у меня чердак, но тогда ты еще вымоешь мне эту комнату. Да, там на чердаке тоже много хлама, я туда лет десять назад перетаскивала старухино барахло. Но там места еще много.

– Конечно, вымою, Мария Федоровна. Можно посмотреть чердак?

– Обожди, вспомню, где ключ лежит. Там закрыто.

Хозяйка принесла ключ от амбарного замка и сообщила, что закрыт только ее чердак, так что я не ошибусь. На чердаке было довольно темно. Свет еле пробивался через маленькое запыленное и покрытое паутиной окошко. Но видно было, что большая часть чердака занята полуразрушенной мебелью, а под окошком стоит деревянный сундук. Сундук был не заперт, я приоткрыл крышку и увидел, что в нем, так же как и в шкафу, свалены книги, альбомы и какие-то папки.