«Нет ничего необычного…»

 
Нет ничего необычного
в том, что печален свет,
в том, что пустым привычкам
в мире названья нет,
в том, что перечеркнуло
сетью слепых дождей
судорожные скулы
верящих в быт людей.
Верящих в невозможное
счастье житейских драм.
Как же порою сложно
люди приходят в храм.
Слушаю ночь тревожную,
верю прожи́тым дням,
Как же порою сложно
воцерковляться нам.
 

«Закованное в рамки бытия…»

 
Закованное в рамки бытия
моё сознанье требует полёта.
Под звуки скрипки, трепетно поя
и пропадая порванною нотой,
мой гимн души оставил этот мир.
И я теперь бездушный и бескровный,
и беспардонный, будто бы сатир.
Но, словно прежде, дерзкий и рисковый,
опять хочу услышать светлый звук,
и захлебнуться ангельскою нотой.
Сковал мне грудь не ужас, а испуг:
как будто не смогу вернуть чего-то,
как будто мне, погрязшему в миру,
претит общенье с Божьими дарами!..
Вставая на молитву поутру,
мне вторят ангелы своими тенорами.
Так, значит, дело всё во мне самом?
Пусть Божьи блики хоть на миг сомкнутся
и вновь предстанет светлый окоём…
Теряя веру, к Богу не вернуться.
 

Проповедь патриарха

Недалеко уже то время, когда масоны начнут подымать хвост. Из всех апостолов Христа один лишь оказался предателем, а сейчас будет всё наоборот: токмо малая толика православного священства останется верной Христовым Заповедям…

Св. старец Николай Гурьянов

1.

 
Прости меня, электорат
за грех пустой содомский.
Да, я покрыл церковный смрад,
и по Руси с котомкой
когда-нибудь и может быть
пройдусь, как нищий инок.
Но не забудь мне заплатить,
ведь по Руси поминок
не отслужили, кабы я
Мамоне не молился.
Я за стихийность бытия
с масонами напился,
и от раввина принял дар —
то яблоко златое.
В Патриархии перегар.
Но всех я успокоил.
Тебе же надобно успеть
простить… И я прощаю!
Мой «Символ веры» будешь петь.
Грехи я отпущаю…
 

2.

 
«Символ веры» Гундяева:
 
 
«Верую во единого бога-отца
Золотого тельца.
Верую в чудотворный процент,
силу вкладов и рент
с их влияний чудовищной сферою.
Верую в благородный металл,
во святой капитал,
возносящий над участью серою.
Верую!»
 

«Пустынный храм, где нет свечей…»

 
Пустынный храм, где нет свечей,
где нет ни риз, ни образов,
где только звяканье ключей,
где гулко лязгает засов.
Часов не наблюдают. Здесь
вневременное бытиё.
И лунный луч пронзает взвесь,
но… слышишь?.. там ещё поёт
не отлетевший херувим —
неутомимая мольба —
хрустальным голосом своим
по слову Божьего раба.
Судьба, она всегда скупа,
тепла на всех не достаёт.
Над храмом Божьего раба
вершат снежинки свой полёт.
Пустынный храм, где нет свечей,
где неприютен день любой.
И я подумал: а зачем
Господь мне дáровал любовь?
 

«Обожествляя нежных и ранимых…»

 
Обожествляя нежных и ранимых,
крутой порошей, присыпая след,
бредут по свету братья пилигримы
к Любви Великой, как сказал поэт.
Примет и вех в дороге не имея,
но всё ж не просто так, не наугад,
они идут туда, где Лорелея
раскрашивает звёздами закат.
И ни к чему сужденья или споры:
они идут туда, где шум утих
и где настой из корня мандрагоры
Изольда приготовила для них.
Покровом Богородицы хранимы,
и не делясь на тех, и на своих,
идут к Любви Великой пилигримы.
Мне кажется, что я один из них.
 

«На солнечной милой планетке…»

Лизонке Катковской

 
На солнечной милой планетке,
где только покой да уют,
растут на деревьях монетки
и три статуэтки живут.
Грызут обезьянки бананы,
от дождика прячутся в тень.
И пляшут под бубен бараны,
когда им бодаться не лень.
А три статуэтки-кокетки
весёлые песни поют
и дарят баранам конфетки,
и три апельсина жуют.
На солнечной милой планетке,
там можно капризничать всласть.
А вам не хотелось бы, детки,
на эту планетку попасть?
 

«Монархия света, монархия тьмы…»

 
Монархия света, монархия тьмы.
О, как это с детства знакомо!
И небо закатное цвета сурьмы
опять зависает над домом.
Мудрейшие книги лежат на столе —
сокровища ересиархов.
Но хищные тени бегут по земле,
печальные слуги монархов.
Ни свету, ни ночи умы не нужны.
Представьте:
                 сиянье без тени!
иль облако пьяной разнузданной тьмы,
и в небыль крутые ступени!
Рождён человек, чтоб на лезвии жить,
идти между тенью и светом.
А что же поэт?
Он не может ступить
ни шагу, не помня об этом.
Позвольте, зачем и скажите, к чему
природе нужны эти страсти?
Ты просто иди ни на свет, ни во тьму,
а к Богу за чистым причастьем.
Но я, как поэт, поводырь и певец,
помочь не смогу, не посмею.
Коль ты не поднимешь терновый венец,
я просто тебя пожалею.
 

«Боль мою не измерить словами…»

 
Боль мою не измерить словами,
разливаются вспышки комет
над поваленными тополями.
Званных много да избранных нет.
Оборванец, скажи мне, родимый,
для чего ты родился на свет
бесприютный, с душою ранимой?
Званных много да избранных нет.
Обозначить чужие пороки
легче лёгкого – вот в чём секрет.
Божий Сын тоже был одинокий.
Званных много да избранных нет.
И когда ты пройдёшь спозаранку
по тропинке непрожитых лет,
не разглядывай жизни изнанку.
Званных много да избранных нет.
 

Откровения Ересиарха

 
Ну, что ж, опять расставленные точки,
и солнца луч в сознанье точно смерч!
Я видел Зазеркалие воочью,
но это не была простая смерть.
Пустого и простого в этом мире
никак не отыскать. Ты мне поверь.
А точка – продолжение в пунктире
утрат, страданий, вздохов и потерь.
Невероятно!
В параллельном царстве
совсем не так, как представляют здесь.
Там нет судов, и есть не те мытарства,
и воздух, словно пламенная взвесь.
И нет мучений дуги на сковородках,
а есть свирепый вихорь изнутри.
Я там изведал несколько коротких
уколов совести…
И сколько не ори,
и сколько не кричи, там нет спасенья,
и места под счастливым бытиём.
А есть воспоминания мгновенье
про запах тела, что смердит гнильём.
Быть может я – гнилой и непохожий
на всю ту боль, которую другим
принёс при жизни – не простой прохожий,
а грешный и нахальный пилигрим.
Быть может, я сказать во искупленье
про царство Зазеркалья должен вам?!
На это мне отпущены мгновенья.
А сколько? Сколько…
я не знаю сам.
 

Пасха

 
Ночь. Над водой разливается
тяжкий гудок, будто стон.
Всё, словно сон, забывается,
всё превращается в сон.
Видел на свете не мало я —
в ликах старинных икон
есть чистота небывалая.
Всё превращается в сон.
Мыслил коснуться ладонями
счастья, что долго искал,
но за бегами-погонями
только себя потерял.
Но за слезами незваными
тихий приходит покой,
нежно прикрытый туманами,
словно Господней рукой.
Звёзды на волнах качаются.
Пасха. Малиновый звон.
Всё, словно сон, забывается,
всё превращается в сон.
 

Пророчество Ересиарха

 
Грязным снегом запорошена
продаваемая Русь.
В долларёвых лужах брошена,
утонула наша грусть.
Грусть о той, о несгибаемой
кости в горле у врага.
Сослагаемой, склоняемой
стала Русь – и вся пурга!
Лишь чумное словотворчество
по дорогам, точно встарь,
и в Писании пророчество:
храм построен!
На алтарь
много небыли положено,
но столичная пурга
так бела и так ухожена —
вот и вся вам недолгá.
Вот и всё вам словотворчество
и мычанье на луну.
Что ж, гуляй, моё пророчество,
пока жив, на всю страну!
 

«Спасибо, Господи, за боль…»

 
Спасибо, Господи, за боль
и за Любовь, что мне послал!
Я жизнь – несыгранную роль —
ещё в стихах недописал,
недоболел, недолюбил,
недомолился перед сном,
и недопонял, что не мил
кому-то в городе пустом.
Опять блуждая по судьбе,
то неприютен, то весел,
я вновь и вновь скажу Тебе:
Спасибо, Господи, за всё!
Я снегом белым упаду,
когда полночный город стих,
и Вифлеемскую звезду
я отражу в глазах своих.
 

«Летит над болотом зелёная мреть…»

 
Летит над болотом зелёная мреть
и жизнь засосало в болото
настолько, что хочется лечь, помереть —
не слушать болота икоту.
Тускла позолота на Божьих церквах.
По кочкам бредут пилигримы.
И в этих не русских, но русских краях
всё зимы да зимы, да зимы.
Народ!
Помолись, оглянись не спеша —
на Родине ты иль в изгнанье?
Тогда ты поймёшь, как рыдает душа,
как страждет она покаянья.
 

«Я ребёнок военной России…»

 
Я ребёнок военной России,
утонувшей в нескладных боях.
Снегом белым меня заносило,
как в окопе, в обыденных днях.
Снегом белым меня заносило,
и тревожила смерть у виска,
и чумная судейская сила
против шерсти трепала слегка.
Наблюдал я как нелюди-люди
нашу родину распродают,
как голодным подносят на блюде
просвинцованный снежный уют.
Мне хотелось завыть и вцепиться
в сало толстых улыбчивых рож,
и поганою кровью напиться
продавцов, или взять их на нож.
Что же, нечисть опять ополчилась?
Но, как встарь, на житейском пути,
Русь моя, если ты помолилась,
проходимцев крестом освяти.
 

«На этом весёлом свете…»

 
На этом весёлом свете
мне не нужны слова.
И я на дорожной ленте
заметен уже едва
среди миллионов нищих
и мудрых, как жизнь, бродяг.
Здесь каждый чего-то ищет
и каждый чему-то рад.
Врага, обретя и друга,
наперсника и лжеца
увижу, что ночь да вьюга
пила с моего лица.
На мудрость не хватит силы,
для глупости нет ума.
И даже сырой могилы
меня не приемлет тьма.
Хромает по лужам ветер,
жуя нитяной мотив.
На этом весёлом свете
я только любовью жив.
 

«Познавая сущность Иисусности…»

Сестре Галине

 
Познавая сущность Иисусности,
руки на груди сложив крестом,
быть хочу искусным в безыскусности,
но не указующим перстом.
Оставляя в прошлом страсть и страстности,
тайну покаяния познать
я хочу. Хочу причастности
к Истине Пресветлой.
Исполать!
Познавая сущность Иисусности,
руки на груди сложив крестом,
я познаю сущность Иисущности
в самом сокровенном и святом.
 

Армагеддон

 
На каменные клинописи лиц
светила лик, простреленный навылет,
глядит из-под слабеющих ресниц.
На сгустки и клубы белёсой пыли,
осевшей на деревья и на птиц,
на лица зданий и отживших клёнов.
И нет уже различий и границ
меж храмами Парижа и Поклонной.
Настало время:
Ангел вострубил,
и сделались смятения и смуты.
И скоро, скоро грозный Гавриил
сочтёт твои последние минуты.
Настало время:
всё вернулось вспять,
всё умирающее или неживое,
и никого на помощь не позвать,
и грудь земли под пыльною травою.
Восстала рать.
Пред ней – другая рать.
Они сошлись, разя, в последней битве.
И солнце не спешило догорать,
и люди становились на молитву.
Всё это было.
Было?
Но когда?
Я помню крики боли и страданья,
и догорала Божия Звезда,
и ни следа, и ни воспоминанья…
Всё это было или будет впредь —
земли сырой оплавленные комья.
Всё умерло.
И только умереть
не смог один, который это помнил.