2

Как и большинство стен бомбоубежища, она была оштукатурена и покрашена белой масляной краской. В самом низу, почти у пола, так что сразу и не заметишь, имелась длинная строчка, старательно выведенная простым карандашом с мягким грифелем. Непосвящённый человек вряд ли смог бы её прочитать. Большинство знаков – латинские буквы или их фрагменты, некоторые из которых имитировали жесты азбуки глухонемых; знаки препинания и пробелы между словами заменялись символами, похожими на буквы. Так что внешне надпись выглядела как полная абракадабра.

Но Серж знал эту тайнопись, которой обучил его один товарищ. Это произошло в колонии строгого режима лет 15 назад.

Серж – Сергей Владимирович Полеха по прозвищу Палёный, отбывал тогда наказание по статье 108 ч.2 упраздненного позже УК РСФСР за «умышленное тяжкое телесное повреждение при отягчающих обстоятельствах». Степень вины участников конфликта, в результате которого Полеха оказался на скамье, была спорна, адвокат попался слабенький – уж какого предоставил суд, несмотря на отказ подсудимого от защиты, – а свидетели дела давали сбивчивые и противоречивые показания. Но 8 лет лишения свободы явились итогом разборки в «Малине» – так назывался ресторан, где собирался весь криминальный мир города Саратова, что на Волге.

На зоне Серж водил дружбу, точнее, был в одной семье с неким Шýршей, тульским бандитом, имевшим солидный срок за серию разбойных нападений и одно убийство. Шýрша отличался от других интеллектом, эрудицией и задатками аристократического воспитания. Кроме того, имел за плечами 2 курса экономического института. А Шýршей прозвали за манеру двигаться, ходить – «шуршать», внезапно и незаметно появляться там, где его никто не ждал, и привычку использовать слово «шуршать» вместо «идти»: «Эй, шурши сюда, базар есть…».

Так вот этот Шурша переписывался с одним институтским приятелем с использованием якобы лично придуманной ещё в школе тайнописи – не то чтобы цензуру позлить, а скорее для сокрытия некоторых крамольных высказываний в адрес действующего в стране строя или установленных в колонии порядков.

Шурша, очень сблизившись с Сержем, передал ему свой алфавит и несколько простых правил «правописания и грамматики», когда пришёл срок «откидываться с зоны».

В переписке друг с другом на протяжении трёх лет, пока Серж досиживал свой «восьмерик», шифр очень помогал, когда передавалась информация «сомнительного» содержания. Надо отметить, что цензоры на ППЧ не очень обращали внимание на вкрапленные в письма непонятные словечки или куски предложений, а то и целые абзацы, относя их к дефектам почерка и манере переписки, изобилующей латинскими изречениями, пословицами и цитатами. Надо сказать, друзья очень преуспели в искусстве камуфляжа запретных фрагментов своих манускриптов.

После «отсидки» Сергей Полеха навестил Шуршу, который проживал в Туле. Тот не стал скрывать, что серьёзно болен: какая-то онкология с метастазами в мозг уже давно включила роковой таймер, и по прогнозам врачей оставалось совсем ничего…

Серж несколько месяцев не покидал семью больного друга: пожилую мать, в молодости знатную особу дворянского происхождения, молоденькую племянницу, студентку пединститута, и девяностапятилетнюю бабушку, ещё довольно бодрую и не собирающуюся покидать этот мир. Будучи детдомовцем, Сергей родственников не имел. Ни к кому за свои 34 года, из которых 8 провёл в колонии, привязаться особенно не успел. Ни квартиры, ни семьи, ни мало-мальски постоянной подруги не было. Детдомовских друзей раскидала по миру жизнь. И потому так случилось, что единственными близкими людьми стали Шурша и его немногочисленная родня. Устроившись в строительную контору снабженцем – помогли связи друга, – Полеха нёс в дом неплохую зарплату и кой-какие левые доходы, никак не обделяющие фирму. Директор сам подсказывал, на чём можно «наварить» лишнюю копейку. Мать и все домочадцы Шурши тепло и с благодарностью принимали Сержа, его всестороннюю помощь семье, и умирающий сокамерник в последние дни своей жизни доверил другу необычную тайну.

…Полехе пришлось лечь животом на пыльный бетонный пол, чтобы прочесть надпись, – так низко она располагалась на стене. Он живо представил себе, что именно в этой позе лежал когда-то, а точнее 34 года назад, автор, старательно вырисовывающий каждый символ.

«Здорово, потомок! Пришёл? Понимаешь, что здесь написано? Значит, нас уже нет на свете. Тогда всё, что найдёшь, – по праву твоё. Слева от стены дверь. Там коридор. Иди по нему и заходи в третью дверь справа. В этой конуре четыре заначки (по числу главных паханов шоблы Кабана). Смотри внимательно на пол, бери лом и работай. Лом в будке киномеханика. Привет семье, не кашляй! 1973 год».

Серж встал, быстро прошёл в указанном направлении, на ходу отряхивая одежду. «Конура» представляла собой какое-то подсобное помещение в несколько квадратных метров. Никаких коммуникаций, ниш, вентиляционных отверстий не было – голые стены, ровный потолок и пол.

Луч фонаря тщательно прошёлся по поверхности пола. Он не был однороден. В левом дальнем от двери углу зияло круглое отверстие с рваными краями грубо проломленной бетонной стяжки. Яма с полметра глубиной была пуста. Только горстки земли вокруг, побелевшие от пыли. Остальная поверхность бетона имела явные следы вмешательства уже после «сдачи объекта». Идеально ровное во всех помещениях покрытие здесь не отличалось безупречностью. Бетон, очевидно, вскрывался не раз и заливался вторично. Структура цементных заплаток выделялась на фоне «материнской» основы. Серж побил пяткой в нескольких особо подозрительных местах, потушил фонарь, чтобы раньше времени не сели аккумуляторы, и закурил.

– Серега, слушай меня внимательно, – начал Шурша, когда Полеха вколол ему очередную дозу промедола. Пара кубиков алкалоида опия давала отдышку от невыносимых болей на час-полтора максимум. – Сядь рядом, не гоношись. Писец мне, братишка, время моё вышло. Так и не успел ни хрена… Ну да ладно, пусть там…, – Шурша облизнул пересохшие губы и посмотрел на потолок, – хоть что-то есть. Только это и успокаивает. – Он тронул иссушенной рукой уголок выглядывающей из-под подушки книжки с золочёной надписью «Евангелие». – Грехи все отмолил, вроде. Прощения не жду, но прошу, неустанно…, у всех. Сел? Не шурши и слушай.

…Серж выслушал рассказ, мало впечатляющий своими деталями. В общем-то, обычная криминальная история начала семидесятых, когда бравые пацаны стихийно сбивались в банды налётчиков, гоп-стопников, квартирных и майданных воров. Ничего оригинального, за исключением названия – «банда Кабана» – оно показалось знакомым: то ли газеты писали, то ли разговоры где-то звучали о знаменитой тульской группировке. Сергей терпеливо дослушал исповедь друга о своих похождениях и сомнительных подвигах; в другой обстановке «герой» мог бы, наверное, похвастаться ими и заслуженно претендовать на дополнительный авторитет, однако сейчас только горькая необходимость вынуждала рассказчика признаваться в нераскрытых преступлениях, зверских ограблениях и жестоких убийствах по всей области. А необходимость заключалась в следующем. Трое подельников Шурши, знакомые чуть ли не с детсада, являлись основными организаторами банды. Они договорились на заре своего криминального восхождения к звёздам воровского мира, что всю добычу будут «тарить» в известном только им месте. Свой уркаганский притон, названный кильдимом, они организовали в подростковом возрасте в подвале одного из домов-сталинок их родного города. Там они курили первые сигареты, распивали самогон, бренчали на гитаре, отрабатывали смертоносные удары по самопальным макиварам, развлекались с девчонками свободного нрава. Сюда же приносили для дележа и первую добычу. Когда её стало много, а сбыт налажен не был, возникла задача – куда прятать.

И тут один из товарищей предложил организовать тайник прямо тут, в кильдиме. Долго долбили ломами и кувалдами бетон, пытаясь добраться до грунта, а потом вспомнили, что в одном из подвалов соседнего дома кто-то видел в неприметном закутке земляные полы…

Спустя несколько месяцев этот небольшой участок был обнесён досками и превратился в крепкий новый сарай, хозяином которого формально стал один из жильцов дома, родственник компаньона Шурши.

Если сначала речь шла об организации тайника в виде зарытого в землю сундука, то теперь, когда по чистой случайности был обнаружен люк никому доселе не известного бетонного бункера, планы поменялись.

О таинственном подземелье, по всей видимости, никто в городе не знал. Наблюдали долго, секрет хранили свято, принюхивались и прислушивались к разговорам об архитектуре и градостроительстве… В городе имелось несколько бомбоубежищ. Друзья побывали во всех, о которых удалось узнать. Ни одно из них не было столь целомудренным, как то, на которое они случайно нарвались. Да и конструкцией с планировкой оно довольно сильно отличалось от других. Было впечатление, что его строительство было особо строго засекречено, архитекторы и строители ликвидированы, а немногочисленные информированные чиновники репрессированы. Возможно, данные где-то и хранились, но были потеряны из виду. Могло такое быть в послевоенной стране советской? Кто теперь знает?

Оставалось фактом само существование сооружения, словно никак не связанного с архитектурой дома, под которым имелся единственный туда вход. А , возможно, и не единственный.

В разбойной команде было единогласно принято жёсткое правило: «казну» делить на четыре части (по числу главарей), хоронить в четырёх отдельных погребках и не крысятничать, то есть не зариться на чужое. Если случится с кем несчастье, отдать родне. На том и порешили.

Спустя несколько лет в живых остался только Шурша. Остальные после громкого процесса кончили трагически: одного прирезали на пересылке, второго расстреляли, третий пропал без вести на Шонтымском руднике. И все в один год. А о рядовых членах и речь вести не стоило. Будто рок повис над бандой. Короче говоря, её финал был предрешён, когда организаторы сгинули с лица земли.

А Шурша, чудом избежав правосудия, затаился. Отсиделся несколько лет в Забайкалье у друганов по малолетке. Потом «вынырнул из тины», вернулся тайком на малую родину, вскрыл свой тайник и лихорадочно «сделал ноги» подальше из европейской части РСФСР. Погуляв всего года полтора по липовым документам и бездарно промотав целое состояние, снова угодил за решётку, где и познакомился с Сергеем Полехой. Никакого высшего образования он отродясь не имел, а про экономический институт выдумал для форса. Переписывался на зоне со школьным товарищем. Вот он-то и был экономистом по образованию и хоть высоко потом пошёл, но однокашнику своему всегда сочувствовал и связи с ним почему-то не рвал.

Исповедь на том кончалась. Город, адрес дома и ориентиры заначки Шурша с облегчением выдал другу и через сутки скончался.

Полеха не стал сразу покидать дом товарища. Месяцев пять он был ещё главным кормильцем, опорой и надеждой семьи, которая стала почти родной. Пытался крутить роман с племянницей-студенткой, которая явно симпатизировала Сергею, но была по-провинциальному невинна и застенчива.

Вскоре кладоискательский зуд настойчиво повлёк его вон. Город Новомосковск, бывший Сталиногорск, а ещё ранее поселок Бобрики, был совсем недалеко от Тулы.

По дороге произошло непредвиденное. Двоим бритоголовым отморозкам на вокзале не понравилось то ли лицо Палёного, то ли его взгляд. И случилось то, что обычно и случается в таких ситуациях: слово зá слово, чем-то пó столу… Пробитый кастетом череп одного отморозка и сломанная челюсть другого разрешили конфликт, но отложили надолго первоначальные планы.

Только спустя 7 лет после смерти Шурши, когда за плечами уже было 2 срока, Палёный со справкой об освобождении ринулся в поход за сокровищами банды Кабана…

…Докурив сигарету, Полеха встал. Хотелось есть, да и сигареты кончались.

Брошенная в вокзальной камере хранения сумка с жалкими пожитками – всё, что имелось у Сержа на сегодняшний день. За последние годы жизнь на воле так изменилась… Ориентироваться в ней без денег, надёжного тыла, верных и сильных товарищей было затруднительно. А найти своё место и подавно нелегко. Ни родственников, ни друзей, кроме разбросанных по России зоновских кентов. Вся надежда покоилась сейчас здесь, под ногами.

Он, включив фонарь, ещё раз оглядел пол и уже явственно различил три пятна, обозначающих места погребения бесхозных теперь кладов. Если там только советские рубли – дело дрянь. Шурша, умирая, ничего не сказал по этому поводу.

Вход в каморку с ломом нашёлся быстро. Кроме лома, там оказались кирка, лопата с коротким черенком, кувалда и фомка.

Первый удар по бетону вызвал неприятные чувства. Грохот могли услышать жильцы дома. А могли ли? Судя по расположению всего подземного строения и, в частности, «подсобки», Серж мог сейчас находиться и вне периметра дома №7. А глубина подземелья внушала уверенность, что всякие опасения можно отбросить.

Несколько коротких, но основательных взмахов проломили корку восьмисантиметровой стяжки, и лом упёрся в дерево. Поддев край бетона, Полеха чуть ли не целиком приподнял керамзито-цементную плиту, под которой оказался средних размеров ящик с буквой «М» на его крышке. Нарисованная красной краской буква наверняка обозначала имя владельца. Или прозвище.

Киркой выломав две доски, Серж нашёл в ящике аккуратный старинный чемодан с закованными в железо углами. Вес его вселял надежду. Замок открылся легко. Рублями здесь и не пахло. То было золото и камни: кольца, перстни, броши, браслеты, цепочки и прочая ювелирная мишура. А тяжёлый, видимо золотой, кастет особо выделялся среди мелочи.

– Ну, дают ребята, это уже от жира, – пробормотал Серж, подивившись изделию и примеряя его на кисть.

В отдельных мешочках типа кисета – горсть золотых коронок, несколько десятков золотых царских червонцев и два странных кулончика или ладанки наподобие подвески с цепочкой. Форма их очень напоминала то ли краба, то ли травяного клопа, во всю спину которого красовался плоский матовый камень. В жестяной коробочке из-под леденцов или табака, завёрнутый в вату, лежал ещё более странный предмет – что-то вроде крупного жука из тёмного твёрдого материала с одним глазком-камушком на голове и кольцом под ним. Вещица вместе с одним из кулончиков и золотыми червонцами отправилась в карман. Килограммов на десять чемоданчик тянул. Ну что ж, можно было предположить, что в остальных тайниках приблизительно то же самое, раз всё делилось поровну. Хотя, кто знает.

Полеха вернул деревянный контейнер на место, закидал бетонным мусором и привалил плитой. Можно было этого и не делать. Только врождённая педантичность и скрупулёзность в любом деле заставили так поступить. Он даже инструмент вернул в «будку киномеханика».

Столь же аккуратно был задраен и засыпан землёй люк, снят деревянный щит, имитирующий глухую стенку, открыт сарай-кильдим и т.д. Вплоть до последних манипуляций со струной и запиранием замка на ключ. Даже кусок поролона, вынутый из «слухового окошка», оказался на том же месте бетонного пола, где его подобрал ночной гость.

На улице уже светило солнце, короткая июньская ночь давно закончилась.

Не замеченный никем мужчина с чемоданчиком в руке вынырнул из подъезда и, обгоняя немногочисленных прохожих, быстрой походкой пошёл через центр города на вокзал со стоянкой пригородных автобусов.