– Так вот, непосредственно об инкарнации. Я обнаружил, уже не теоретически, а практически, заметь это, что каждому живому организму присущ энергетический массив, который сохраняется и после физической смерти человека. То есть человек, как Эго, продолжает жить даже тогда, когда и тело-то его давным-давно истлело в земле. Я уже говорил о голографии тел. Можешь назвать этот массив душой, если хочешь. А какие у тебя взаимоотношения с компьютерной техникой? – вдруг спросил он.

– Очень поверхностные, – ответил Евгений Михайлович. – Могу набрать текст, просмотреть и немного отредактировать картинки.

– М-да, – сказал Александр Николаевич. – Но хоть так. А какие у тебя представления о стирании данных и о сохранении их?

– Никаких, Санька, представлений у меня в этих делах нет. Мне проще создавать руками, чем давить на кнопки и рулить мышью, – улыбаясь, ответил он.

– Ну, всё равно, дружище, я попытаюсь объяснить тебе суть своего открытия ещё на одном, совсем уж примитивном примере, думаю, тебе доступном. Ты художник, умный человек. Поймёшь биофизика. Так вот. Что происходит, когда мы якобы стираем какую-либо информацию в компьютере? Мы стираем только запись о ней, название и только. Сам массив информации остаётся до тех пор, пока его конкретное место в конкретных кластерах на носителе, то есть на диске, не займут другие данные. И пока они не заняли это место, он фактически не уничтожен. Имея специальную программу, мы можем «воскресить» «стёртое». Мы можем присвоить ему новое имя и данные вновь можно использовать.

– Я слышал, что это возможно.

– Это, конечно, очень и очень грубая аналогия того, что собираюсь сделать я, то есть воскрешение человека. Мне нужно знать лишь две вещи. Где произошло разъединение тела и энергетического массива, то есть место захоронения. И не происходило ли в этом месте уже после каких-либо энергетических воздействий на данное место. Энергетических действий, могущих оказать разрушительное влияние на энергомассив, являвшийся когда-то сутью конкретного человека.

Если окажется, что массив цел, не повреждён, то, имея специальную аппаратуру, возможно, обнаружить нужную нам энергетическую структуру голограммы объекта и, обозначив её в этом мире, «присвоив новое имя», оживить её, поместив в развивающийся организм. Человеческий, разумеется. Правда, из этого организма желательно удалить его родную информацию, то есть сделать его чистым. Хотя возможно и просто дополнить. Два Эго в одном теле… Не совсем желательно. Но это ещё мною не изучено. Так вот, по моим расчётам, весь процесс по внедрению энергомассива в организм должен занять не более получаса.

– И ты веришь, что у тебя всё получится?

– Нужна ли вера там, где есть знание, понимание и уж тем более опыт?

Евгений Михайлович слушал друга, и ему казалось, что всё, что он говорит, неправда. Что всё это им придумано. Ему приходилось читать изотерическую литературу, где описывались и случаи инкарнации и объяснения её. Но чтобы вот так, его близкий друг, учёный рассказывал ему о реальности этого феномена…

– Ну, хорошо. А возможно ли скопировать эту структуру из данного места, чтобы уже дальнейшими действиями заниматься в лаборатории?

– А ты не такой уж и чайник. – Радостно заулыбался Александр Николаевич. – Ты задал один из самых сложных и очень интересных вопросов. Над этим я сейчас и работаю. Дело в том, что я не совсем ещё разобрался в структуре энергоблока. Эта структура носит открытый характер. Массив, голограмма не застывают после разъединения с телом, а продолжают взаимодействовать со средой, с другими массивами, при этом постоянно видоизменяясь. Проще говоря, оказывается, что жизнь продолжается. Скопировать, как ты говоришь, массив вряд ли получится, это уже совсем иной процесс. Как это сделать, когда энергоструктура и пространство представляют собой как бы единый организм. Ты понимаешь меня? Может произойти разрушение энергоструктуры или, что ещё похуже, мною пока непредвиденное, а это, возможно, уже не только истинная смерть индивида, но и проблемы всеобщего пространственно-временного свойства. К взаимодействиям такого рода с энергообъектами я ещё не готов. Мне нужно время, чтобы всё проанализировать. Пообщаться, поговорить с… когда-то умершим. К тому же, возможно, во всяком случае, я не исключаю воздействия информации умершего индивида на тех живых, кто будет находиться поблизости, в момент «воскрешения».

– Я вижу, что ты всё же чего-то боишься?

– А как ты думаешь? Ведь если что-то пойдёт не так, помощи ждать не от кого. Для этого я тебя и позвал. Только тебе я могу полностью довериться. Всё это очень серьёзно, друг мой. Очень серьёзно. Я рассчитываю на тебя.

– Хорошо. А какова вероятность успеха твоего опыта?

– У меня должно получиться. Последние эксперименты с собаками и кошками прошли со стопроцентным успехом. Собаки ведут себя как кошки, а кошки как собаки. Иначе я не стал бы тебе рассказывать всё это и переходить от собак к людям. Ты можешь помочь мне. Необходимо подыскать кандидатуру. Яркость, узнаваемость характера – одно из главных условий. Также необходимо тело. Тело, как вместилище чужого энергомассива.

– Мистика какая-то. Восточная мистика.

– Никакой мистики, Евгений Михайлович. Хотя ты в чём-то прав. Их религиозные прозрения каким-то образом оказались в соседстве с научными открытиями. И не только с моими.

– Да. Интересная вырисовывается картинка. А как же Бог?

– Бог? Бог… Спроси, что-нибудь полегче, друг мой, – вздохнув, сказал Александр Николаевич.

– Ого! Пожалуй, мне пора идти, – воскликнул Евгений Михайлович, взглянув на часы. – Меня уже, наверное, заждались выставку оформлять.

– Да. Да. Вот тебе ключи от дома. И пойдём, я покажу тебе твою комнату. – Александр Николаевич протянул другу ключи и повёл его на второй этаж.

– Картинки мои придёшь смотреть?

– Естественно.

– Ну вот и хорошо. Мне интересно твоё мнение. Их сейчас распаковывают в вашем Доме культуры. До вечера.

Оставшись один, Александр Николаевич прошёл в лабораторию и уселся за расчёты. Однако работа не шла. Сон, виденный этой ночью, всё же не давал ему покоя. Подсознательно он чувствовал, что сон содержит в себе что-то для него очень важное. Он стал вспоминать его во всех подробностях и даже решил записать для более углублённого анализа.

Была музыка. Музыка Мацуни. Это однозначно. Тепло и золото степных трав. Какой-то курган. Какое-то колдовство, обольщение и сумасшествие… В общем, больной ужас. Разговор с матерью. Очень болезненный для него разговор. Его вопросы к ней. Цветущие яблони… Её смех в ответ…

– Стоп! – сказал он сам себе. – Смех! Да, да. Смех! Всё дело не в словах и действии, всё дело в смехе. Именно в манере смеха.

От неожиданного прозрения он встал и нервно заходил по комнате. Александр Николаевич вдруг понял, точнее, вспомнил, чьим смехом смеялась мать в этом странном сне. Зоя! Вот что скрывал в себе сон. Зоя. Да. Только она могла так смеяться. Тихо. По-детски. Рассыпчато. «Благостно» – вспомнил он её любимую приговорку. Так он иногда её и звал про себя – «Благостная».

Александр Николаевич вдруг мгновенно понял, что ему надлежит сделать. Понял кого и в кого необходимо инкарнировать. От этой мысли ему сделалось не по себе. Мать, Зоя.…Возможна ли такая комбинация? Как это может быть? Да и согласится ли Зоя? Согласится ли она стать той формой, что готова будет принять в себя иное содержание? Как странно это звучит в отношении матери… – иное содержание…. Странно и страшно. И какова она сейчас, Зоя?…

Никому в своей жизни Александр Николаевич не посвящал столько чувств и мыслей, как Зое и матери. Эти два человека были и его болью, и его счастьем. И Женька напомнил ему о ней. Надо ехать к Зое. Сколько они не виделись? Около десяти лет? Да. Пожалуй. Как она сейчас? Иногда он звонил ей. Где-то в полгода раз. Чтобы убедиться, что она жива и что с ней ничего плохого не случилось. Послушав её – Алё! Алё! – он обрывал связь.

Всё верно. Она и только она. Надо ехать к ней. И ехать не медля. Ни один человек, кроме неё, не поймёт его и не согласится на участие в таком эксперименте. Даже на Полину рассчитывать трудно, хотя её пристальные, всё говорящие взгляды, обращаемые на него при их встречах, говорили ему о многом. Понимание, в данном случае, есть главное. Он постарается уговорить её. Хотя это будет не просто.

– Завтра же еду, – решил он. – Поговорю с Женькой и еду.

Он сам не понимал почему, но колесо его эксперимента требовало обязательного увеличения скорости. Если не сейчас, то и никогда! Словно кто-то извне давил на него, приговаривая: «Быстрей! Не останавливайся. Появился шанс. Части условия совпали. Пора!»

Поздно вечером того же дня, после посещения выставки, сидя перед камином, они обсуждали детали предстоящего эксперимента. Евгений Михайлович согласился по мере сил помогать его учёному другу. Более того, предоставил в его распоряжение свою «Ниву».

Александр Николаевич рассказал о своём плане привлечь к своим опытам Зою. И может быть, Полину, в качестве дублёра, если вдруг Зоя передумает.

На следующий день электропоезд мчал его в небольшой древний городишко, где на первом этаже пятиэтажного дома, в однокомнатной квартире, одиноко жила женщина, от согласия которой зависела судьба его эксперимента, судьба его личной жизни.

Но, пока ничего не ведая, она усердно читала книги святых отцов и философов-богословов. Когда-то очень давно он привёл её ещё девчонкой в церковь, посмотреть росписи, по совету, тогда ещё мальчишки, его друга, Женьки, тем самым, невзначай, обнаружив в её сердце тягу к религии. Впереди был не один час пути и Александр Николаевич, наполненный чувствами предстоящей встречи, предался воспоминаниям.

Впервые он увидел её в дверном проёме. Он сидел за столом, когда открылась входная дверь. С улицы в полумрак помещения ворвалось солнце, и в его сиянии, вся просвечиваемая им, стояла она. И было не совсем ясно, то ли свет её объял и содержит в себе, то ли это она лучится охапками света. Платье казалось прозрачным. Стройный, изящно изогнутый силуэт тела завораживал. Тогда он буквально потерял дар речи.

Её простодушное личико сияло. Голос её и манера говорить моментально покорили его. Они стали встречаться. У них было любимое место для встреч. На высокой лестнице, спускающейся к реке. Она спускалась к нему с её вершины, а он, восторженный и радостный, поднимался ей на встречу. Потом они шли вдоль реки к лесу, и не было для него минут более счастливых. Так продолжалось…

Звуки гармошки нарушили его воспоминания.

В вагон вошёл слепой гармонист. Не по росту большая куртка. Большие чёрные очки. Длинные тёмные волосы. На худощавом лице шрамы, как от ожогов. Под локтем свисал матерчатый мешочек, в который сочувствующие сами опускали деньги. В основном, конечно, мелочь. Играл он не очень искусно, но на это никто не обращал внимания. Наигрывая мелодии всем известных песен, он протискивался между рядами. Люди в тамбурах открывали ему межвагонные двери. А он просто шёл и играл. Он даже не благодарил никого и ни за что.

Александр Николаевич встал и, сунув в его мешочек деньги, вернулся на своё место у окна.

– Одет безвкусно, но чисто и аккуратно, – отметил он. – Значит, есть кому ухаживать за ним. Игра простого деревенского парня, возможно, когда-то первого парня на деревне. Игра измученной русской души, умеющей боль и горечь жизни обращать в личное веселье.

И тем не менее ему показалось, что между этим незрячим гармонистом и японской пианисткой имеется что-то общее. Что-то неуловимое связывало их в его сознании. Ему захотелось продолжения музыки. Он встал и пошёл за слепым гармонистом. В соседнем вагоне было шумно, и даже игра гармониста не повлияла на общее настроение. Народ в центре вагона смеялся и урчал в удовольствии от наблюдаемого им зрелища.

Совсем молодой дог серой масти, крутя головой, бросался на стену вагона, неистово скребя по ней лапами. По стене же то метался, то замирал, чуть вибрируя солнечный зайчик. У противоположной стены сидел парень с зеркальцем. Глупый пёс, отскочив, вновь и вновь набрасывался на живое, весёлое пятнышко, пытаясь зацепить его.

Александру Николаевичу стало жаль пса:

– Дуралей, – подумал он, присаживаясь на свободное место, наблюдая за собакой и людьми. – Однако какая прекрасная метафора. Если разобраться, чем же мы-то, все те, кто сейчас смеётся над псом, лучше него? Меня-то, например, что влечёт? Такой же солнечный зайчик. Иллюзия. Очередная иллюзия. Можно потрогать и только. «Когда я тебе нужна, я всегда твоя» – вспомнил он строку из давнего письма Зои. – Ты нужна мне, сердце моё. Ты мне очень нужна. И никто мне тебя не заменит.

Когда он вышел из вагона, было около шести вечера. Уже начинало темнеть, когда он подошёл к её дому. Окно кухни своим неярким, тёплым светом выделялось среди всех окон дома. Александр Николаевич не торопился войти. Он сел на скамеечку напротив окна и стал ждать, не появится ли в окне её силуэт. Но силуэта все не было и не было, и тогда он, справляясь с волнением, решительно вошел в подъезд и направился к её двери. Нажал на кнопку звонка и стал слушать. За дверью послышалось движение, еле слышный голос спросил: «Кто?»

– Зоя, это я, – сказал он.

Дверь сразу же открылась. Перед ним в домашнем халате, с распущенными волосами и в тапочках стояла Зоя. Как только он переступил порог, она сразу же бросилась ему на шею. После поцелуев они некоторое время молча смотрели друг на друга. Она предложила ему раздеться. Он снял куртку, и она повела его в комнату.

Комната была достаточно просторна. По сторонам большого окна, задёрнутого шторой, стояли высоченный кактус и лимонное дерево. У дивана – два кресла и небольшой столик с цветами в красивой стеклянной вазе. Книжная полка с книгами до самого пола. На стене небольшой акварельный этюд церквушки у реки. На полке стояли иконы. Всё было просто, аккуратно и по-родному мило.

– Присаживайся, – сказала она, указав ему на кресло, по-прежнему не отрывая от него глаз. – Сколько же мы не виделись?

– Лет десять. Не меньше, – ответил он, также как она, рассматривая её.

– Близкие люди не должны не видеться так долго. Это для сердца плохо. Аномальные явления в чувствах. Душа перенапрягается.

– Да. Ты, конечно, права. Но…

– А ты ничего, ещё крепенький. Я же вот, видишь…

– Ну, что ты. Ты почти не изменилась. У тебя прекрасная фигура. Красивые волосы.

– Фигура, тело, – сказала она с улыбкой, вздохнув при этом. – Всё это просто кусок мяса и не заслуживает внимания Духа. Ты здесь по делам? Или как?

– Нет. К тебе. Именно к тебе.

Лицо её посерьёзнело, и в глазах засветился удивлённый интерес. Она поставила локти на стол, положила подбородок на ладони и, стала смотреть ему в глаза.

А он, рассматривая её, всё больше и больше осознавал, что она, Зоя, и есть та духовная женщина, через которую, в момент всякой близости, он общался, и Бог даст, будет общаться с чем-то высоким, о чём жаждал всегда.

Так они и сидели, разглядывая друг друга, улыбаясь своим мыслям.

– Уже поздновато, можно мне остаться у тебя? – спросил он.

– Конечно, – сказала она. – Ты ведь знаешь, что мне почти невозможно отказать тебе в чём-либо. Они ещё долго говорили, рассказывая каждый о себе. Вспоминали. Потом пили чай. И всё было так, словно и не было десятилетнего расставания. Но лёгкая напряжённость всё же присутствовала. Они оба понимали от чего это. Оба понимали ситуацию их взаимоотношений. Смеясь, она рассказывала ему, как крестилась. Как знакомый батюшка вывез её к какой-то речушке, велел раздеться и идти в Ёрдан. А она не понимала, какой такой Ёрдан. И, как она, не умеючи плавать, полезла на глубину, и батюшке, в его преклонных годах, пришлось лезть в воду, чтобы спасать её.

Был второй час ночи.

– Я хочу помолиться, – сказала Зоя. – Ты помолишься со мной?

– Да, – сказал Александр Николаевич. Для него это было непривычно – молиться перед сном. Но отказать ей он не мог.

– А ты крещёный?

– Не помню. Мама говорила, что да. Я не могу ей не верить.

Они подошли к иконе Спасителя.

– Прочти «Отче наш», – попросила она.

Александр Николаевич стал читать. На современном языке, неуверенно и робко. Движением руки Зоя прервала его.

– Я сама, – сказала она.

Стала на колени и быстро, на славянском языке, прочитала. Александр Николаевич смотрел на её тихое, просиявшее лицо и не мог налюбоваться им. «Как молитва преображает человека! Кто же он таков? И как сопрягаются в нём человеческое и Божественное?» – подумалось ему.

Зоя поднялась с колен и пошла стелить постель. Его она устроила на диване, для себя же сдвинула два кресла рядом с ним и легла в них.

В окно, сквозь тюль, светила луна. Их разговор продолжался при её голубом, томящем их сердца, свете. Он держал её ладонь в своей, и, конечно же, им было совсем не до сна.

– Как благостно, – произнесла она. – Моя хорошая подруга, рассматривая наши старые фотографии, спрашивала меня, почему я не вышла замуж за вон того мужчину, и она указала на тебя. Тебе, дескать, было бы с ним хорошо. И она права. Как же мне, Санечка, хорошо и благостно с тобой.

Она мягко встала и, сняв ночную рубашку, оставшись в лёгких трусиках, легла с ним. Обняла его и привлекла к себе.