Положение о власти человека над огнём не вызывает сомнения. Человек почти властен над своей мыслью. Во всяком случае, ему представляется очевидным, что он способен рождать и гасить свою мысль. Никакая иная Божия тварь не обладает мыслью в степени, хотя бы отдалённо сравнимой с человеком. Стало быть, место огня в числе главных потребностей (Сир. 39:32) совершенно естественно. Точно так же естественно, что для приготовления пищи младенцев особой мысли не требуется: Господь благ, Он тебя любит, Христос умер за тебя, ты спасён – какая тут работа мысли?

Напротив, мысль абсолютно необходима для приготовления твёрдой пищи совершенных. Несомненна и роль мысли как инструмента уничтожения. В этой связи весьма уместно будет упоминание и «лжесловесников, сожжённых в совести своей» (1 Тим. 4:2), и «мучения, которыми они начнут мучиться, и которые подобны огню» (3 Езд. 13:37—38), и даже озеро огненное.

Огонь, возжигаемый Господом, огонь ярости и ревности, оказывается действительно страшным наказанием. А ведь ко всему прочему, он ещё и огонь неугасимый. Но огонь не столько уничтожает, сколько испытывает и очищает. И чем же, как не мыслью, испытать и очистить такие разновидности неверного богатства, как золото с серебром? Кстати, ведь серебро имеет свойство чернеть от времени и даже ржаветь: «Золото ваше и серебро изоржавело» (Иак. 5:3; ср. Посл. Иер. 1:23).

Весьма странная констатация, но очень ценная. Ведь законы Ньютона, геометрия Евклида… всё это когда-нибудь ржавеет и требует переплавки, дабы вновь обрести блеск. Простейший пример, заставляющий сделать единственную оговорку: золото может быть хорошим и нет (ср. Быт. 2:12). Гелиоцентрическая система Птолемея со временем заржавела, потребовав очистки огнём мысли Коперника и Кеплера. Далее и в ней обнаружились несовершенства: прецессия орбиты Меркурия никак не вписывалась в законы «простой» механики. Эйнштейн устранил обнаружившуюся ржавчину понятием гравитационного излучения. Через некоторое время ржавчина обнаружилась и тут. Оказалось, что экспериментально никакого гравитационного излучения, как ни старайся, обнаружить не удаётся. Что же очистит и обновит все эти теории, как не мысль? И что, как не мысль, способно уничтожить примесь символической меди в том знании, которое поистине является золотом, как в буквальном, так и в аллегорическом смысле?

Огонь играет существенную роль и в крещении. Соответственно, огненное крещение следует за водным и является высшим по сравнению с последним. Новый оттенок отыскивается и в повествовании о явлении Бога в огне. В чём ещё и являть Себя Невидимому Богу, как не в мысли человека?

Особое изящество обретают приведённые в изложении Луки странные слова Иисуса: «Огонь пришёл Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лк. 12:49). Фома вторит ему: «Иисус сказал: Я бросил огонь в мир, и вот я охраняю его, пока он не запылает» (Фома 10).

 
                                    2
 

То же самое, на мой взгляд, должно произойти и с отношением к Священному Писанию. Оно требует переосмысления. Безусловно, не в том смысле, что надо отвергнуть всё, сказанное о нём прежде, но именно переосмыслить.

Разумеется, сказать, что я взял Библию, поместил её в аллегорический котёл на символической кухне, добавил что-то «своё» и кое-что давно и прочно известное, а потом приготовил – было бы глупо. Я так и не говорю. Но так можно подумать, если смотреть на попытку автора буквально.

Конечно, всё не так заурядно и однобоко. Просто для того, чтобы понять себя и смысл своего существования, мало было найти авторитетный источник. Впрочем, и здесь вопрос: ещё не известно, кто кого нашёл. Этого оказалось ничтожно мало, хотя и необходимо. Нужно было найти ещё и область применения Библии – тот самый котёл, где все без исключения противоречивые места Писания засверкали бы логическими связями и духовной гармонией, что невозможно без языка аллегорий.

Упомянутые мною «оппоненты» однозначно высказываются о безумии аллегорических интерпретаций притч и вообще Библии. Оцени, читатель, насколько ты «безумен», чтобы окунуться, скажу так, в аллегорическое море?

В качестве примера приведу слова Павла: «Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе» (1 Кор. 4:10) – что имеет-таки логическое основание.

Слова Павла помогает понять доктрина двойной истины. Вспомню здесь, что истины разума отличны от истин веры, пути, которыми они следуют, отличны друг от друга. То, во что человек верит, весьма часто, если не всегда, противно разуму. Для доказательства я не могу предложить ничего лучшего, нежели заглянуть в свою душу.

С другой стороны, то, что уже познано и является достоверным знанием, опять же всегда входит в противоречие с тем, во что мы верим. В этом свете слова Павла не выходят за рамки рацио и не ломают их, как это частенько происходит (когда духовность не желает видеть ничего, кроме Бога), но приобретают в его строгих очертаниях вполне удобоваримый вид.

Человек издревле верил, что сможет летать, разум же говорил, что это невозможно. В этом смысле то, во что человек верил, было истиной (ведь научились же мы летать, хотя бы и не совсем так, как представлялось поначалу), но это противоречило всему, что мир знал о возможностях человека.

В таком случае, истина веры, не будучи доказанной, была безумием перед истинами разума. Только от этого истина веры не перестаёт оставаться истиной. Наравне с этим не теряет своих качеств истина разума. Поэтому Павел и говорит, что те, кто верит, безумны Христа ради, а те, кто знает что-то о мире, мудры во Христе.

Это происходит не потому, что ради Христа надо быть безумцем в буквальном смысле слова. Причина сего прозаична, но вместе с тем и более грандиозна. Познание для Бога происходит двояко – верой и разумом. И апостол Христа, как всегда, безупречен в слове, когда говорит о своём якобы безумии, отдавая, как может показаться, предпочтение тем, кто, по приписываемому ему мнению, мудр во Христе.

Поистине же ключевой фигурой этого высказывания является Истина в образе Христа. Остальное только характеризует взаимоотношение двух истин. Для эллинистической мысли, пытающейся понять мир через единство, и для египтян, которые смотрят на мир с чисто научной точки зрения, истина веры – безумие. В то же самое время оба этих образа мыслей познают для Бога, отчего о них Павел и говорит, что они мудры во Христе. Тем самым апостол не уничижает тех, кто идёт к Богу путями веры, и не превозносит того, кто познаёт внешний мир. В столь краткой, но очень ёмкой фразе Павел описывает на образном языке реально существующее положение дел, где немощь одних и крепость других иллюстрируют не противоборство истин разума и веры, а их единство, которое можно увидеть благодаря Спасителю.

Однако доказываемый и защищаемый мной аллегоризм хоть и является важным, даже насущным языком, без которого практически нет возможности проникнуть в тайны Библии (а они, вне всяких сомнений, в Писании есть, причём в неограниченном количестве), не замещает и не должен замещать всего остального. Недопустимо делать из аллегорического метода очередного идола.

Итак, я констатирую и постулирую тот факт, что аллегорический язык Писания существует. Если быть более точным, автор говорит об этом языке, был же он всегда, независимо от того, есть ли у этого языка приверженцы или противники, критические замечания которых иногда много полезнее, чем слепая вера. Будь это даже вера в благословенный аллегоризм.

 
                                    3
 

Тем более что и от него тоже наступает усталость… Рано или поздно приходит не то чтобы истомление от поисков смысла того или иного библейского речения, слов апостолов, а отсутствие цели. Точнее сказать, сам аллегоризм перестаёт быть целью, да он и не должен быть, по сути, целью, это метод.

Ну вот понял ты, что собой представляет ещё один персонаж Священного Писания, даже испытал при сём ничем не передаваемую радость, если, конечно, этим словом можно передать то ощущение, когда ты что-то понимаешь. Понял затем ещё один образ, потом ещё один и ещё…

Ну а что, собственно, дальше? Опять же, не то чтобы пропадает интерес к дальнейшим изысканиям, но найденные образы начинают вести как бы собственную жизнь (и это отнюдь не сказка или басня). О чём я говорю?

О том, что рано или поздно, если не сделал этого сам, найденные благодаря аллегорическому методу так называемые тайны заставляют вывести их на белый свет. Они не требуют вывести их на всеобщее обозрение, но просят выйти из внутреннего мира автора. Если этого не сделать, то они останутся лежать мёртвым грузом личной веры, которая уже никого и ни в чём не сможет убедить. Ты будешь просто обязан предоставить им пространство во внешнем мире, чтобы они не разорвали тебя изнутри.

 
                                    4
 

Справедливости ради скажу, что в существование Бога я не верю, в этом просто нет необходимости. Каждый из читателей, я надеюсь, не верит в таблицу умножения, а просто-напросто знает, что 2х2=4. С верой в Бога то же самое. Если ты знаешь, что Он есть, зачем в это ещё и верить? Вера же является инструментом познания: «Верою познаём, что веки устроены словом Божиим» (Евр. 11:3) – говорит апостол Павел.

Стало быть, верить надо в то, что Бог познаваем, а не в то, что Он существует (хотя для некоторых и это чрезмерное бремя). Это то, что касается меня лично. Но такое отношение к вере не делает из меня атеиста, просто я верю в то, что Бог действительно познаваем. Плодом личной веры стала книга «Идентификация Бога». Непознаваемый Бог Дионисия (точнее, Лже-Дионисия) Ареопагита – не про меня. Надеюсь, и не про тебя, читатель. Впрочем, это уже лирика.

Если переходить к делам веры, без которых, как известно, вера мертва, то само собой вырисовывается и проявляется не только смысл рождения каждого человеческого существования, но и то, ради чего всё это!

Ради чего сотворён человек и весь обитаемый мир? Это есть познание истины для Бога: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32).

Конечно, такая точка зрения далеко не нова, новым оказывается только то, что всё сказанное человечеством о познании, включая написанное мной, как покорным слугой аллегоризма, есть в Священном Писании христианства. Новым оказывается ещё и то, что Библия с помощью автора (наверное, так можно говорить) поменяла область применения.

Называется она – познание истины. И эта область оказывается той необходимой и необъятной средой, в которой Писание раскрывается наиболее полно, если не сказать исчерпывающе. Впрочем, последнее – из области допущений.

Нельзя не согласиться с тем, что такое понятие – познание истины – это, наверное, самая широкая, да что там широкая – бесконечная среда, где Библии никогда не будет тесно, в отличие от тех контекстов, в которые она просто не умещается. А если время от времени и находятся «умельцы» вбить Писание в прокрустово ложе этики, морали, политики, государственного устройства и прочих контекстов, то со временем, часто довольно непродолжительным, Библия всегда срывает с себя погребальные пелены того, во что её ненамеренно или специально одевали люди.

Я в этом смысле отличаюсь от предыдущих интерпретаторов. Мне не пришлось одевать Писание в то, что я понял о мире и человеке. Просто это понимание позволило взглянуть на Библию как на не заменимый ничем иным алгоритм и инструмент познания верой, задающий и выявляющий область применения библейских текстов – познание истины.

 
                                    5
 

Этот пример можно подтвердить хоть и не библейскими, но зато всем известными пасхальными фразами: «Христос воскрес!» и «Воистину воскрес!»

В них, собственно, и содержится ответ на вопросы: воскресение – обман или исторический факт? И если воскресение есть, то где?

Сии две фразы (а то, что они именно пасхальные, вряд ли можно счесть случайным совпадением) утверждают, что воскресение – отнюдь не фикция, но факт – именно факт – каждой индивидуальной истории. В таком ключе это факт, бесспорно, ещё и исторический. Просто для каждого индивида он происходит в своё время. Не бывает воскресения и спасения скопом.

Ответная фраза «Воистину воскрес!» утверждает и то, что на самом деле нам всем известно место или среда (как угодно), где происходит сам факт воскресения. Эта среда – истина – во истине – в истине воскрес!

Иначе говоря, мы все смотрим и не видим, слушаем и не слышим. Ведь указание на место, где происходит воскресение, было произнесено бессчётное количество раз.

Именно в этой среде найденные тобой или кем-то другим образы и расшифрованные символы обретают второе дыхание и новую жизнь.

Нельзя сказать, что они начинают жить какой-то обособленной жизнью. Просто в сфере познания образы эти приобретают ту непротиворечивость и простоту, что впору уже говорить о теории познания, в которой образы, символы, аллегоризм и буквализм являются составными частями и элементами теории, поддерживающими друг друга, а не противоречащими друг другу, работающими как слаженный механизм.

 
                                   6
 

Библия, «помещённая» в эту среду – познание истины – начинает приносить плоды сакрального смысла. Правда, точнее было бы сказать, что из этой среды Библия никогда и не пропадала, независимо от того, сколько раз её оттуда вынимали, приспосабливая под свои нужды.

Более того, благодаря аллегорическому методу, через её призму становится возможным видеть процессы, происходящие и в самом человеке, и в том, что его окружает, в мире.

Иначе говоря, можно говорить о Библии как о самом точном зрительном приборе, позволяющем видеть вплоть до мельчайших деталей внутренний мир человека и мир внешний.

Мне и здесь повезло, я смог заглянуть в оба эти мира. Правда, в этом случае может показаться удивительным и не вызывающим поначалу доверия тот факт, что Библия предстаёт сразу в двух ипостасях.

Она выглядит как микроскоп, когда речь идёт о человеческой природе и мире наших желаний, и она же становится телескопом, если рассматривать мир внешний и происходящие в нём процессы.

С другой стороны, а что же здесь удивительного? Ведь все вместе и каждый человек в отдельности познают со дня рождения мир внешний, и затем мир внутренний. Это очевидно и не требует доказательств сверх меры, достаточно заглянуть в самих себя, чтобы считать этот факт доказанным.

Я не говорю уже о том, что самое удивительное состоит, на мой взгляд, в обратном. Очень часто Библию использовали как молот или меч в борьбе с концепциями и теориями, противоречащими (что, впрочем, лишь видимость) религиозному взгляду на мир. Взять, к примеру, Птолемея и Коперника. Во что это вылилось, всем известно.

Однако в познании истины эта область применения священных текстов – война слов и, к сожалению, людей – давно себя исчерпала и обесценилась. Формат войны оказался для Библии настолько же мал, как контекст культуры или искусства.

Иначе говоря, с Божьей ли помощью или без неё (а без неё ничего и не возможно), автор (но и здесь встаёт вопрос: а собственно, автор ли?) перековал тот молот или меч не в орало даже, а в зрительный прибор. В нём в качестве линз выступают всё-таки два метода толкования – буквальный и лишь затем аллегорический.

Я бы погрешил против истины, если бы вёл речь только об аллегориях Священного Писания. Ведь нельзя отрицать, что каждый человек мыслит как прямо (без околичностей), так и образно. Стало быть, настаивать только лишь на одном аллегоризме в отсутствии иных способов видения реальности было бы заблуждением. Тем более непростительным, что любой знает: смотреть двумя глазами гораздо удобнее, чем одним.

Да, аллегорический язык необходим и даже насущен. Однако при всём том нечего надеяться на то, что только с его помощью можно увидеть нечто новое в веках: «Нет ничего нового под солнцем» (Еккл. 1:9).

При взгляде же на мир и человека через буквальные ли линзы, аллегорические ли, ты видишь то же самое, что до тебя видели другие, начиная с древних греков (Аристотель, Сократ и пр.). Ты видишь то же самое, о чём говорит иудейская традиция, христианские отцы церкви или ислам. Ничего нового!

Единственное преимущество аллегоризма состоит в том (надо признать, преимущество это неоспоримо), что ты видишь всё гораздо яснее и отчётливее. Видимое становится до такой степени ясным и простым, что многие вещи, сказанные ранее о познании, становятся просто ненужными. Они исчезают как аберрация зрения, когда вместо брёвен, вынутых из глаз, туда бывают вставлены два даже не хрусталика, а алмаза, один из которых – аллегорический язык Писания.

 
                                    7
 

С другой стороны, аллегоризм создаёт сложности, исключая подчинение принципу: «Всё просто. Как написано, так и понимай». Исключает до забвения. Как оказывается, всё непросто. Всё ещё проще, хотя и связано с определёнными трудностями.

Хотя какие уж тут трудности! Символы и образы окружают нас. Не замечать, не видеть этого просто невозможно. Другое дело, что ум наш изначально не приспособлен к тому, чтобы перенести те символы и аллегории, которые мы воочию наблюдаем в мире, на библейскую почву. Этого, впрочем, от нас никто и не требует. Речь о принципе. Образы и символы есть, как в окружающем нас мире, так и в нас самих. Почему же мы должны отказать Библии в том, что и она имеет аллегорический смысл и даже основу?

Кстати, о принципе. Вот вполне наглядный пример: всем знаком дорожный знак «кирпич». Никакой иронии. Абсолютно. Просто кирпич никак не вяжется с тем, какой смысл в нём заключён. Хотя многие знают, каково наказание за проезд под этот запрещающий знак.

С Писанием обстоит всё точно так же. К примеру, символика стихий говорит о том, что библейская земля в аллегорическом свете есть вера человека. И земля в обыденном сознании тоже никоим образом не срастается с тем смыслом, какой она несёт в аллегорическом пространстве. Ну и что же здесь странного?

Я не буду здесь переходить непосредственно к толкованию образов и символов Писания. Достаточно одного примера, чтобы убедиться в том, что и Библия, и мир, в котором мы обитаем, полны, даже переполнены аллегориями и символами.