Пересечения

Как поверите, если буду говорить вам о небесном?

Ин. 3:12

Я никогда не ездил к старцам, хотя имена их слышал и знал людей, считавших своим долгом побывать и благословиться у подвижников. А вот я не ездил. Мне один знакомый рассказывал, как он посетил покойного уже отца Бориса в Иванове, а тот дал ему благословение и наказал: «Исполнить обязательно!» Выслушал я своего знакомца и сделал для себя вывод: как хорошо, что я не мотаюсь без дела по старцам!

Но однажды в один солнечный осенний день на меня неожиданно обрушилось предложение стать диаконом. Вот тут-то я и завертелся волчком. Ладно бы, если я этого хотел, так ведь нет, как раз наоборот! Только-только поступил в Свято-Тихоновский институт. Мне учиться нужно, а здесь такое… Но вдруг это – воля Божия, а я пройду мимо нее?

Что делать? Ведь не жребий же тянуть, правда? И приходит мне в голову замечательная мысль: такой сложный вопрос может разрешить только старец. А где его взять? К тем, о ком уже слышал, прорваться невозможно, а раз так, то к ним я и не поеду. Вот если укажут мне обстоятельства такого подвижника, к которому я смогу попасть, тогда я и отправлюсь в путь, а если нет – извините, мое рукоположение отменяется по техническим причинам. Никогда не забуду: весьма довольный собой, иду принимать ванну, а моя будущая матушка, тогда еще ни о чем не подозревавшая, в это время с кем-то разговаривает по телефону. Лежу, нежусь, наслаждаюсь найденным решением и теплой водичкой. Входит супруга и говорит:

– Звонила Н. Представляешь, она побывала в Пафнутьево-Боровском монастыре! А в нем, оказывается, подвизается человек высокой духовной жизни, его имя – схиархимандрит Власий, и многие почитают его за старца. Кстати, и попасть к нему несложно…

От неожиданности я чуть было не захлебнулся. Пришел в себя, отдышался. Ничего не поделаешь, надо ехать – адрес указан!

Имея в запасе два выходных дня после ночной смены, я отправился в Калужскую область. Не стану рассказывать, как ехал, но в монастыре я оказался около пяти часов вечера. Это сейчас у дверей старца – нескончаемая очередь. Тогда было проще, дожидались встречи обычно человек двадцать, а когда я приехал, и вообще никого не было.

На двери кельи старца на гвоздике висел картонный треугольничек с надписью: «Не заходить». Ладно, уселся рядышком на скамейку, достал акафист Пресвятой Богородице и принялся читать. Минуты через три дверь открывается, и из-за нее выходит, как мне показалось, еще совсем не старый человек в подряснике и унтах и с интересом смотрит на меня.

– Что не заходишь?

– Да вот же, батюшка… – показываю на треугольник.

– Это не для тебя, радость моя, заходи!

Батюшка разговаривал со мной и одновременно облачался в схиму. Оказалось, он спешил на вечернюю службу. Мой вопрос разрешился в течение минуты, но мне захотелось побеседовать еще хоть немного, и я напросился к нему на следующее утро.

Пришли в храм, расположенный на втором этаже соседнего корпуса. На службе отец Власий почему-то не зашел в алтарь, а молился вместе со всеми. Я стоял немного поодаль и краем глаза рассматривал старца. Я молился рядом с таким человеком, и мне было очень хорошо просто оттого, что он стоял поблизости. После службы и вечернего правила подумал: «А где же я буду спать?» Оказалось, что свободных мест нет. «Ничего, – решил я, – одежда у меня теплая, могу и в коридоре где-нибудь на лавочке подремать, тем более что накануне ночь у меня выдалась бессонная». Неожиданно подходит ко мне старенький монах с необыкновенно добрым лицом и говорит:

– Тебе негде спать? Пойдем ко мне в келью. Мой сосед уехал в Калугу, и место освободилось.

Я поспешил за гостеприимным монахом. Оказалось, что звали его отец Нил. Если возможно материализовать такое духовное начало, как доброта, отец Нил и был ее живым воплощением. Мы проговорили с ним до четырех часов утра, а потом я просто упал и уснул. Как сейчас я жалею об этом! Мы лежали в своих кроватях и разговаривали, словно мальчишки в каком-нибудь пионерском лагере.

– Ты знаешь?..

– А ты знаешь?..

На мой вопрос, действительно ли отец Власий – старец, батюшка Нил ответил:

– Точно не знаю, но люди говорят, что да. Я ведь с ним раньше служил в одном храме. Он был священником, а я – псаломщиком. Представляешь, он подарил мне как-то иконку Нила Столобенского, а ровно через двадцать лет меня постригли в монашество в честь преподобного Нила. Так что я советую, ты исполняй, что тебе батюшка Власий велит!

Он был так прост и по-детски доверчив, что я и не заметил, как в какой-то момент стал разговаривать с ним наставляющим тоном студента богословского института. Какой же я был глупец: целую ночь провел рядом со старцем и ничего не заподозрил! Все хотел потом к нему приехать, посидеть с ним рядышком, да так и не собрался, а потом узнал, что отец Нил уже ушел от нас. До слез обидно, что уже не встречу его больше. Когда на некоторое время отец Власий уходил в затвор, то люди шли к Нилу, и он для всех находил нужное слово. Как он умел посмотреть в глаза, как растворял человека в своем взоре!

В то утро перед литургией он зашел в храм, обошел всех паломников. Каждого о чем-то спрашивал, дотрагивался до рук, лица, благословлял. И смотрел, каждому пристально смотрел в глаза, словно хотел вглядеться человеку в душу и оставить в ней частичку своей любви.

На следующий день молимся на литургии. Снова стою рядом с отцом Власием, и вдруг меня осеняет мысль: «А ведь он слышит все, о чем я думаю». Мама дорогая, как же я стал усердно молиться! Во время службы старец стоял со склоненной головой и ни на кого, казалось, не обращал внимания. В церковь заходят люди, зажигают и ставят свечи, подают записки, а он стоит как столбик. Появляется пожилая женщина в привычной «православной униформе»: длинная юбка, бесформенная куртка неопределенно-темного цвета, башмаки на шнуровке и на высокой платформе, за плечами – рюкзачок. Вдруг батюшка сходит со своего места, подходит к этой женщине и, не говоря ни слова, разворачивает ее за плечи и выводит из храма вон. Потом точно такая же участь постигает и другую старушку. Смотрю, заходит девушка в коротенькой юбочке, в туфельках на шпильках. Девушка идет по храму, и цоканье ее каблучков звонко разносится вокруг. Ну, думаю, милая, сейчас ты птичкой вылетишь со второго этажа! Но отец схимник даже глазом не повел в ее сторону.

Только лет через десять я вновь попал в этот монастырь. Очередь к старцу была уже огромной, но меня, как священника, провели вперед и поставили человек за десять до входа в его келью. Перед самой дверью старца люди снимают обувь, разулся и я. Думаю, а ведь сейчас батюшка просверлит меня своими глазами-рентгенами и скажет: «Почему же ты так нерадиво живешь, отец Александр? Что я тебе говорил тогда? Что ты мне обещал?» Да еще, пожалуй, и выгонит, как тех старушек. И стало мне так страшно, что даже коленки затряслись. А потом мелькнула другая мысль: «Это ты человека испугался, а как же будешь перед Христом стоять? Его-то почему не боишься?»

К счастью, батюшка меня не прогнал и даже не укорил ни в чем. Меня он, правда, не вспомнил, но подарил иконочку Угличских святых. Долго я потом голову ломал, почему именно Углич, но когда наша дочь привезла к нам с матушкой на смотрины молодого человека из этого города, я сразу же понял, что перед нами – будущий зять.

Вообще я заметил, что люди по-настоящему высокой духовной жизни никого не обличают и требовательны только к себе, а о других предпочитают молиться. Таков закон любви.

В третий, и последний, раз я ездил в монастырь вместе с нашей старостой Ниной и ее внуком Санькой. Мальчик в одиннадцать лет захворал непонятной болезнью. После того как ребенка укусил домашний кот, у него стала резко подниматься температура, зашкаливая за сорокаградусную отметку. Жар держался час-другой, а потом так же неожиданно спадал. Так повторялось по нескольку раз в день. Врачи тщательно обследовали мальчика, но ни к какому выводу не пришли. Санька проболел с полгода, и дела его все ухудшались. Нину я уже ни о чем не спрашивал. О состоянии внука свидетельствовали ее заплаканные глаза.

– Слушай, – говорю, – а давай-ка съездим к отцу Власию, попросим его молитв. На тебя уже смотреть невозможно!

Только вот не сообразили и отправились 8 Марта. И так к святому человеку не попасть, а нас угораздило собраться в монастырь в выходной день! Что делать? С такой температурой мальчишку здесь на несколько дней не оставишь. Подошел к охраннику, попросил его помочь. Тот только развел руками, смотри, мол, народу сколько, и каждый со своей бедой!

– Попроси людей, отче, может, и пропустят.

Обратился я к верующим, рассказал о ребенке и стал просить пропустить, решив, что если потребуется, то и на коленях умолять буду. Только делать этого не пришлось – люди, дожидавшиеся своей очереди уже по нескольку дней, пропустили. Решили: раз батюшка просит, значит, действительно надо…

В мире, где каждый озабочен только своими проблемами, православные не растеряли способность сострадать. По-настоящему любить может только тот, кто в смирении переносит страдания. В благополучии человек способен лишь на подачку, а в страдании вырастает до самопожертвования. Чтобы действительно сочувствовать, нужно соучаствовать.

В келью Санька зашел вместе с родителями. Батюшка взглянул на ребенка и сказал:

– Все пройдет, это возрастное.

Взял кисточку и помазал Саньку елеем. На все про все ушло не более трех минут. Сам я к отцу Власию не пошел, неудобно было отнимать у него время.

По дороге домой Нина говорит:

– Раз святой человек сказал, что болезнь пройдет, значит, так и будет.

В тот день температура у мальчика не повышалась вообще. На следующие сутки один раз поднялась до тридцати восьми, и то лишь на полчаса. Через неделю при ехали они к нам в храм и соборовались всей семьей. С тех пор вспышки жара полностью прекратились, а Санькины родители пришли в Церковь.

Настоящие подвижники никогда не трубят о себе. Они – люди скромные и везде стараются быть последними и незаметными. Народ сам их находит.

Помню, отправились мы как-то в Дивеево. Люблю приезжать туда по будням, когда людей меньше. Подойдешь к раке преподобного Серафима Саровского и застынешь возле мощей. И так на душе хорошо, стоял бы и стоял! Но рано или поздно к тебе подходит матушка-монахиня и просит помочь в алтаре. Идешь вынимать просфоры. Монастырь-то женский, и священников в нем мало, а просфор много, и даже очень много. Вот и поминаешь живых и усопших. А что делать? Кто-то же должен эту работу исполнять…

В боковом алтаре тогда собрались шестеро священников. Стоим, вынимаем частички. Имена записываются в большие общие тетради, и таких тетрадей там много. Просфоры подносят мешками, напоминающими наволочки.

Еще перед поездкой в монастырь хотел исповедаться. Когда священник служит на приходе один, то исповедь становится для него проблемой. В принципе причащаться можно и без исповеди, но душу-то все равно чистить нужно! До принятия сана я ведь тоже воевал с грехами. Думал, что многое уже в себе поборол, могу жить спокойно и вкушать заслуженные плоды, да не тут-то было! Как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров… Став священником, я вдруг осознал, что страсти, которые, как мне казалось, я окончательно поборол в себе, неожиданно разрослись из тоненьких росточков в толстенные, необхватные стволы. И я понял, что борьба на самом деле еще только начинается, потому и исповедь нужна священнику как воздух.

Сижу, раздумываю: кого бы из отцов попросить меня исповедать? Неловко людей от дела отрывать – все так усердно молятся… Смотрю, заходит к нам в помощь старенький согбенный батюшка. Я решил, что это – кто-то из старичков, на покое доживающих свой век при монастыре. Встал он напротив меня, взял копие и тоже поминает. Только поминал он медленно. Имя прочитает, вынет частичку, подумает, потом уже положит ее на тарелочку. Нет, думаю, отец, эдак мы с тобой каши не сварим, вон какие наволочки просфор подносят! В этот момент к нам подошел еще один молодой батюшка и стал помогать. И вдруг старичок обращается к нему и просит:

– Накрой меня епитрахилью и прочитай разрешительную молитву.

– Батюшка, вы хотите, чтобы я вас исповедал?

– Нет, ты только прочитай надо мной молитву.

Пока молодой батюшка молился, я подумал: «Попрошу я этого дедушку меня исповедать. Ему, наверное, даже приятно будет, что я обращусь к нему, а не к молодым отцам». Обращаюсь к старичку слегка покровительственным тоном:

– Отец, поисповедуй меня!

Тот в ответ лишь молча кивнул. Я встал на колени и начал каяться.

– Вот такой-то грех, – говорю, – больше всего мучает. Согрешаю, батюшка, помолись обо мне…

Он помолился, посмотрел на меня сверху вниз и сказал:

– А ты, брат, больше не греши.

Отошел я от него и думаю: «Действительно, как все просто: а ты больше не греши, и всё тут!»

Вдруг из главного алтаря к старичку спешит целая делегация, состоящая из местных служащих отцов и матушек-алтарниц.

– Батюшка Илий! Батюшка Илий! Мы вас потеряли. Матушка игуменья велела нам вас найти и принять подобающим образом.

С видимым сожалением старенький священник отложил копие и последовал за ними, но прежде поднял на меня глаза и повторил:

– Ты просто не греши, вот и все.

Я смотрю вслед уходившему старичку и спрашиваю у молодого батюшки:

– Отец, кто это?

– Как?! Ты что, не узнал? Это же Илий Оптинский!!!

Возвращался я из Дивеева в приподнятом настроении. Еще бы: ехал к преподобному Серафиму, хотел душу почистить, и он свел меня с отцом Илием. Хорошее место Дивеево! Приезжаешь туда, и, кажется, вроде ничего не изменилось, хотя на самом деле все там другое – и земля, и вода, и воздух. И по-настоящему осознаешь это, лишь когда уезжаешь. Переехал через какую-то невидимую черту, и всё. Все другое…

Как велик может быть человек! Через преображение его души преображается и весь окружающий мир. Прекрасна душа – радуется и природа. Когда это понимаешь, то перестаешь задавать себе недоуменный вопрос: почему мы так загадили нашу землю?

Кстати, та страсть, в которой я тогда каялся перед отцом Илием, порой еще обуревает меня, но всякий раз на помощь приходит взгляд старца и его слова: «А ты просто не греши». И грех отступает.