Синдром

В середине девяностых к нам в бригаду на железную дорогу пришел молодой парень, звали его Дима. Был он сиротой, воспитывался в детдоме, но чувствовались в нем природная порядочность и уважительное отношение к старшим. Работал ответственно, наша железнодорожная премудрость давалась ему легко. И через год начальство предложило ему пойти учиться на заочку в наш колледж. Уже работая на станции, Дима женился, и в положенное время у него родилась замечательная малышка.

Казалось, что теперь в его жизни только и будет продолжаться такая вот светлая полоса. Скажу честно, нам было жаль его сиротства, и мы всей бригадой, как могли, опекали парня и радовались его успехам.

Прошло года три, и вдруг нашего Диму словно подменили. Нет, он все продолжал быть таким же обходительным и добрым, но только начал пить. На станции в то время народ уже не пьянствовал. А Дима как с цепи сорвался. Перед работой нас регулярно проверяли. На первый раз, если кто и попадался, медсестра могла глаза закрыть, мало ли, с кем не бывает, но когда это становится системой, то уже никто на работе тебя держать не будет. Мы и на поруки Диму брали, перед начальством за него ходатайствовали. И никак не могли понять, что с парнем произошло. Пытались разговаривать с ним, и упрашивали, и грозили, и к совести взывали. Ничего у нас не получилось.

Он поначалу нам ничего не рассказывал, а потом выяснилось, что наш Дима в первую Чеченскую кампанию участвовал в штурме Грозного и воевал там еще целых четыре месяца. Сам он был во взводе минером, может, поэтому и жив остался. За это время состав их взвода обновлялся трижды, а Диме повезло, ни царапины. Вышел его срок службы, вернулся парень домой и постарался полностью выбросить из памяти войну, но через три года она его все равно настигла.

– Не могу, – говорит, – глаза закрою, и понеслось. Взрывы, крики, плач детей, куски человеческих тел и кровь, всюду кровь. Вот только водка и помогает забыться.

Короче, уволили нашего Диму, а психиатр поставил диагноз – «чеченский синдром».

Сколько на нашей памяти было таких синдромов – и «вьетнамский», и «афганский», а вот теперь еще и «чеченский». Очень часто приходится слышать, что вот, мол, возвращаются солдаты с войны. Вроде и жить по-людски хотят, а ничего не получается. И, как правило, начинают пить. Мы их не понимаем, думаем, что пьют они из баловства, а те, оказывается, от страха бегут, война начинает «догонять». И не только во снах, но и наяву.

Мой знакомый священник, сам из «краповых беретов», в свое время многие горячие точки прошел. Спрашиваю его:

– Батя, почему так? Почему наши отцы, отвоевав по нескольку лет, вернулись к мирной жизни, почему они не спились, почему не было массового «германского» синдрома? Почему сегодняшние парни так легко сгорают после войны?

– Я тоже часто об этом думаю, – ответил он, – у наших отцов еще дух был. И воспитаны они были по-другому, а сегодня ну что молодежь видит, только эту злобу по телевизору. Раньше Родину учили любить, а сейчас все «бабки» зарабатывают. Раньше за Отечество воевали, а теперь? Что война, что компьютерная игра. Жестокости стало много. Русский солдат был христианином, молился, а нынешний? Иногда встречаюсь со своими боевыми товарищами, так порой слышу: «Если бы ты раньше не был нашим, то мы с тобой, попом, и за стол бы никогда не сели». Есть такая штука у каждого из нас в душе, совесть называется. На войне о ней, кажется, можно и забыть, но потом, через время, она начинает заявлять о себе даже у самых, казалось бы, конченых отморозков. Нельзя даже на войне, когда вроде бы все дозволено, переходить границу. Нельзя убивать детей, женщин, стариков, «догоняет» все это потом.

Я вспомнил одного своего товарища, мы работали вместе. Однажды он в разговоре о достоинствах автомата Калашникова рассказал мне, как они с другом пристреливали свои автоматы по головам афганских женщин, что в это время шли за водой. Причем рассказал это так, между прочим, именно восхищаясь качествами самого автомата:

– Короткими очередями за пятьсот метров голову напрочь отрывает!

Я его потом с женой и сыном видел, хорошая семья. Идут не спеша, гуляют, он жену за плечи обнимает, впереди дитя бежит. Может, у тех, на чьих головах автоматы проверяли, тоже дети были? Не знаю, как там у него дальше по жизни сложилось. Хотя я, наверное, слишком впечатлительный.

Как-то владыка, а он сам из троицких монахов, рассказал нам о том, как до сих пор в лавре рассказывают о том самом известном приезде Димитрия, будущего Донского, к преподобному Сергию. Ведь великий князь взял монастырь чуть ли не в осаду, требуя от святого, во-первых, благословить его на битву с Мамаем, а во-вторых, откомандировать в мир схимников Александра и Андрея, бывших Пересвета и Ослябю. Дело в том, что эти монахи в миру были боярами и опытными воинами. И их помощь понадобилась князю в такой ответственный момент именно в боевом строю. По всей видимости, Пересвет и Ослябя, овдовев и вырастив детей, не стали искать утех с девицами, хотя, наверное, могли себе это позволить, а ушли в монастырь. Благочестие было в народе, вспомнить хотя бы родителей преподобного Сергия или преподобного Александра Свирского. Под старость было в обычае уходить в монастырь. Молился народ, каялся. Готовились к встрече с Богом. Кто тогда слышал о каких-то там «синдромах».

Кстати, у святителя Василия Великого есть рекомендация воинам-христианам после войны три года не подходить к причастию. И это все при том, что убивать врагов считалось делом богоугодным. Человек должен был очиститься от ненависти, страха и самое главное – от греха убийства человека. Ничто, как пролитая нами кровь и ненависть, не привлекает лукавого.

В наше время так не принято. Сейчас с воинами все больше психологи работают. А что может сделать психолог там, где стоит вопрос именно о душе, а не о коже. Кому она, эта душа, в конце концов достанется? Помню, дочь приходит из университета и объявляет:

– Наш преподаватель психологии заявила, что души у человека нет. Что тогда преподает этот психолог, если души нет?

Мне отец Виктор рассказал такую историю. В одно из подразделений частей специального назначения прислали на должность психолога молодую женщину двадцати восьми лет. Женщин в войсках мало, а в таких и подавно. Разумеется, мужики стали проявлять к ней повышенное внимание, кто цветочек подарит, кто шоколадку занесет. Но вся эта идиллия продолжалась до тех пор, пока ее ухажеры не стали приходить к ней со своими проблемами именно как к специалисту-психологу. Они рассказывали ей о войне, о ее ужасах и о своем непосредственном участии в ней. И в «мягких и пушистых» молодых парнях она увидела то, что в романах называют «оскалом смерти». Женщина стала бояться своих клиентов. Что-то с ней случилось, и она почувствовала тягу к открытым окнам на высоких этажах. И еще, когда она шла по тротуару вдоль дороги, стала замечать за собой, что нередко ее вдруг охватывало непреодолимое желание броситься под колеса движущегося ей навстречу автомобиля.

– Тогда ей посоветовали обратиться к священнику, и она пришла ко мне. Вообще-то такое состояние души в церкви называется «беснованием» и лечится оно через участие в церковных таинствах. Ты видишь, – продолжил мой друг, – человек сунулся в область духовного противостояния и сам чуть было не погиб. Разве с ними психолог должен работать, тем более девочка, этим всегда занимался священник.

Великим постом у нас, как обычно, проводилось соборование. Отец Виктор приехал помочь мне и привез с собой нескольких своих друзей. Один из них мне как-то сразу приглянулся. Молодой, коротко стриженный парень ростом под два метра. Он с неподдельным интересом рассматривал меня своими голубыми доверчивыми глазами. И мне немедленно захотелось с ним познакомиться.

– Вова, – смущенно представился гигант.

Вовин командир в первую Чеченскую кампанию совсем молодым лейтенантом вместе с несколькими своими солдатами попал в плен к бандитам. Те на глазах лейтенанта, смеясь и куражась, поотрезали головы несчастным солдатикам, а ему сказали:

– А ты иди, лейтенант, и сходи с ума.

И он сошел, и целых пять лет не выходил из Чечни, и из своих рейдов по тылам боевиков его отряд никогда не приводил пленных.