Аллочка Воробышева, четвёртая гражданская жена собкора «Правды» Голицына, слетала на выходные в Москву. Поделилась у нас в отделе впечатлениями. Я написал стишок:
Москва! Москва! Живот в восторге!
Продукт редчайший ест и пьёт.
Красивых тут без денег кормят,
И в мини ходит весь народ.
Захотелось в Москву. Не столько поесть – я тогда молодой был – сколько посмотреть на народ, который там ходит в мини-юбках.
Судьба мне улыбнулась. Выпал счастливый билет учиться в Москве целых пять лет. Нет, не все там ходили в мини-юбках. И даже – не через одного, (одну). Но с продуктами, действительно, было что-то фантастическое. Чай №36 у нас из-под прилавка, а в Москве – на каждом углу. Мясо на выбор – москвичи, скривившись, вилкой куски перебирают. А у нас долго в обкоме решался вопрос – можно ли, хоть на одном магазине в городе, написать «Мясо»?
Потом что-то у них щёлкнуло и-таки, разрешение дали. И появился на улице Скулкина в городе Актюбинске маленький магазинчик, на котором, как на рейхстаге, водрузили большую вывеску с надписью «МЯСО». Да, именно так, большими жирными буквами. Проследить и доказать какую-то связь между решением обкома дозволить существование магазина «МЯСО» и тем, что весь штат, а также руководство малого советского предприятия составили выходцы из Кавказа, было, конечно, невозможно. Даже намёк на это выглядел оскорбительным. Просто – решила партия сделать своему народу жизнь ещё краше, и открыла ещё один продуктовый магазин. А то, что на тот момент, совершенно случайно, попалась инициативная группа кавказцев – так на то он и случай.
Дальнейшая жизнь новой торговой точки показала, что лучше было бы её назвать «КОСТИ»…
Ну, чего это я отвлёкся… В общем – я в Москве. Сессию сдал без «хвостов». День отъезда. Время рассчитано по минутам. Где-то меня уже ждёт самолёт. В комнате общежития у меня по всем тумбочкам разложены драгоценные московские продукты. Всё нужно распределить на две руки. В одну – ручную кладь – её не взвешивают, подразумевается, что в сумочке пять килограммов, и её можно пронести в самолёт. И – чемодан. В сумочку, (скорее, портфельчик) насколько влезет, я накладываю сгущёнку, тушёнку. Чемодан в основном забиваю замороженным, из холодильника, мясом.
Ну, всё. К полёту готов. Ткнул дверцу ещё одной тумбочки, а там!.. Мама моя родная! Там ещё целая гора чая №36!.. Как же я про него забыл!.. Куда его?.. А время – по минутам. Самолёт ждёт, но ждать он не будет.
Я хватаю трико, то, что с ногами, и забиваю его полностью. Перекидываю через плечо, как шинель-скатку, хватаю в руки портфель и чемодан и к выходу. Сделав несколько шагов от общежития, почувствовал, что идти не могу. Под тяжестью груза подгибаются колени. К трамваю не дойду. Пришлось ловить такси…
В аэропорту багаж нужно запаковать. Я бросил на ленту транспортёра набитое чаем трико. Когда оно подъехало к упаковщику, тот на момент замер.
Поднял руки с куском плотной бумаги, а опустить не может.
На ленте лежит полчеловека. Нижняя половина.
Потом паренёк сориентировался, быстро обернул бумагой странноватый груз, перетянул бечёвкой и отшвырнул дальше на ленту.
Кажется, всё. В руке у меня осталась «ручная кладь». Иду на контроль через металлоискатель. Вы не пробовали, держа в руках гирю, пройтись с ней непринуждённо, будто у вас в руках борсетка? Странноватая, я вам скажу, получается походка. Но я старался. У меня сверхзадача: я – кормилец семьи.
Сумка благополучно проехала через телевизор, я пошёл проверяться на наличие оружия.
И тут… Зазвенел звонок! Что-то у меня металлическое обнаружилось. Может, ключи? Я полез в карман, выложил на столик ключи. Пошёл проверяться – опять звонок. Раз пять проходил, все карманы вывернул на столик для досмотра, а он всё звякает.
А! Вот ещё!
Презервативы!
Я же их ещё закупил в белокаменной! Дорвался! Обоймы по десять штук. «Обработано силиконом». «Проверено электроникой». Безразмерные. Срок хранения – десять лет! Запечатаны в алюминиевую фольгу. Вот где была зарыта собака! Алюминий!
Сотрудники аэропорта переглянулись, ухмыльнулись и дали знак проходить…
И вот наступили «нулевые» годы. Иду я по городу Орску, по центральной, имени Ленина, улице. Смотрю – «Секс-шоп». Наконец, в России, как и во всём остальном мире, появился секс. А с ним, конечно, и специальные магазины. Захожу. Глаза разбегаются – чего только нет! А презервативы! И гофрированные, и с хвостиками, с запахом клубники, апельсина, чёрной смородины. Ещё такие, что светятся в темноте!
Вот гофрированные, с хвостиками – это я ещё как-то понимаю, но зачем запах клубники? На гениталиях, насколько мне известно, нет органов обоняния, а там, где они есть, совершенно отсутствует опасность забеременеть…
Ну, ладно, Бог с ней, с клубникой.
Подхожу к продавцу. Спрашиваю взрослую женщину:
– А есть ли у вас презервативы без смазки? Такие, чтобы тальком пересыпанные, «№2»?..
Пока продавщица молча на меня смотрит, поясняю:
– Мы с подругой «садо-мазо», нам бы чего погрубее…
– А-а-а… – Продавщица сделала вид, что меня поняла. – Нету, говорит. Я не отстаю:
– Кончились, что ли?
– Нет, отвечает, – не поступало.
Ну, нет, так нет.
Наступил капитализм. Кончилась эпоха чистых, бескорыстных отношений между мужчинами и женщинами. Когда просто так, по сильной, духовной, идейно выверенной любви, отдавались женщины своим избранникам. Когда радости полового сближения не могли навредить ни тальк, ни сухая ГОСТовская резина.
В новой, другой, современной жизни, для радости в отношениях уже стали нужны возбудители, смазки, удлинители пенисов и… запах клубники…
Но я запасливый. Где-то у меня в шкафчике ещё завалялась упаковочка «Изделий №2» знаменитого на всю страну Баковского завода.
У меня ещё будет возможность вспомнить лучшие годы нашей жизни…
Слово «диссидент» я впервые услышал от Мулевича. Я уже был взросленький, уже, лет пять, как городской и работал на телевидении. Можете представить, какой детски-наивной была наша организация, что в ней о диссидентах никто не говорил, как будто их вообще не существовало. Ну, уж, у нас в облтелерадиокомитете – однозначно.
И вот появляется Константин Мулевич. С лохматой рыжей бородой, в потертых джинсах, обтягивающих худую, без живота, фигуру.
Живота у Мулевича не было по двум причинам: ну, наверное, таким родился, и – ел мало. И потому, что в театре, откуда его выперли, он получал то ли семьдесят рублей, то ли девяносто, и к нам пришёл, можно сказать, в зарплате ничего не потеряв. Приняли его на должность ассистента режиссёра третьей категории. Ниже некуда, но деваться Мулевичу тоже было некуда. Слесарем и токарем он не умел, потому что этому учиться надо, да он бы и не научился этому никогда. Мулевич знал и любил литературу, интересно рисовал. И был неплохим актёром. Амилькар в пьесе «Месье Амилькар» И. Жамиака. Всякие интеллигентные любовники – это было его амплуа. Красиво, ярко он говорил на сцене. Актрисочки начинали загораться к нему чувством ещё во время спектакля, и уже совершенно ставили его в безвыходное положение после, требуя четвёртого акта, но уже не игры, не пьесы, а настоящего, полового. В новых предлагаемых обстоятельствах он вёл себя достойно. Мулевич был исполнен благородства и никогда не мог обидеть женщину.
Только об одном случае он рассказывал, как бы извиняясь за несодеянное.
За Константином долго ходила по пятам, влюблённая в него без памяти, актриса Лупишкина. А любовь – такое чувство, что рано или поздно оказываешься перед ситуацией, когда нужно снимать штаны. Лупишкина к тому обнаруживала готовность в любой момент, но Мулевич почему-то уклонялся от прекрасной возможности обнаружить перед ней ответную открытость. И дело было не в возрасте, которого у Мулевича было уже сорок лет. Просто… Худющая была Лупишкина до невозможности и, что ещё хуже – всегда грустная, как Татьяна Буланова. Однажды Мулевич так, напрямую, ей и сказал: – Знаешь, Лупа, я люблю женщин ебать и смеяться. А тебя я буду ебать и плакать…
Лупишкина поняла. Отстала.
В общем, Константин обладал многими талантами, но, ни один из них в стране Советов не мог оплачиваться выше девяноста рублей в месяц. Для артистов, поэтов и художников, если у кого случалось вылететь из работы по профилю, были открыты все дороги, все пути в кочегары, грузчики, сторожа. Мулевич при росте метр восемьдесят весил не больше пятидесяти пяти килограммов. Какой с него грузчик? Ему положи на плечи мешок с сахаром – он под ним и умрёт. И кому будет помехой такой сторож?
Получалось, что у него в нашем городе оставалась одна дорога – к нам на телестудию. Где работали не за деньги, а по призванию. И ещё – потому что на телевидении работать было престижно.
И вот стоит, значит, Мулевич, на крыльце телестудии, я прохожу мимо. Сразу заговорили, будто знали друг друга тысячу лет. Ржали, хихикали. Вокруг, если присмотреться, очень много забавного. Ну, мы и стали обмениваться наблюдениями. Которые в этот и в последующие дни знакомства распространились от женщин до самой Советской власти.
Я узнал, что мы живём, как за колючей проволокой. Что у нас нет свободы слова, печати и собраний. Что у нас в стране есть политические заключённые. Я услышал фамилии Солженицын, Некрасов, Галич, Сахаров… Ну и – слово «диссидент». Мулевич очень любил хорошие книги. У него дома была небольшая библиотека, которая состояла из томиков, зачитанных до дыр. Их он регулярно уворовывал из библиотек нашей необъятной родины, когда бывал на гастролях. Ну, и наш родной город Актюбинск, где прожил несколько лет, тоже не обходил вниманием. Библиотекарши были от Котика без ума. Он улыбался им, расшаркивался, целовал ручки. Кому могло прийти в голову, что в это время у него в джинсах неимоверная теснота от какого-нибудь Бабеля, или Кафки.
В Москве, в Ленинской библиотеке, он выучил наизусть «Девичью игрушку» Баркова и вынес её оттуда в голове.
И – главное! – впервые мною виденное! – Константин показал мне стопки машинописных листов, а то и просто записей от руки, которые назывались «самиздат». Там были Булгаков, «Роковые яйца», отрывки из «Архипелага ГУЛАГ»…
Каким-то образом Мулевичу удавалось вылавливать среди скрежета глушилок «Голос Америки», «Радио Свобода». Он пересказывал мне содержание радиопередач. Я потом и сам стал пробовать что-то поймать. Но не хватало терпения. Сильный шум, волна то уходила, то возвращалась вновь. Но одну передачу запомнил. Это было в дни, когда умер Высоцкий. О Высоцком рассказывал «Голос Америки». Биографию, воспоминания современников. Звучали песни поэта.
Я вот слушаю сейчас «Эхо Москвы». И прорываются иногда энтузиасты-патриоты, которые с болезненным упорством спрашивают журналистов радиостанции: – А сколько вам платят оттуда, из-за океана, за ваши передачи? И думается: – А сколько платят журналистам государственных СМИ? Почему их никто не спрашивает, сколько им заплатили за ту, или иную ложь? И заплатили, не спрашивая нас, из нашего же кармана!
Помню, как последовательно, день за днём, по телевизору рассказывали о том, как сам куда-то упал южнокорейский пассажирский самолёт. В газетах рисовали маршрут самолёта. Потом, не моргнув глазом, стали показывать нашего солдатика, который в этого «Боинга» стрельнул. И солдатик говорил: – А вдруг этот «Боинг» нёс бомбу на мой мирный домик, где мои жена и дети?..
Враньё с Чернобылем, «Курском», Бесланом, Грузией…
Хорошо оплачивается, почему не врать?..
И почему Америка на свои деньги должна рассказывать нам о Высоцком, читать главы из запрещённых произведений?
Ну, ясно, конечно – чтобы развалить наше хорошее государство.
Можно ли развалить хорошее государство, рассказывая людям правду?..
Борода и джинсы в стране Советов были одними из признаков инакомыслия. Как я уже говорил, что такое «диссидентство» я не знал до встречи с Мулевичем, но про джинсы слышал, что это вещь хорошая и популярная. Даже видел, как по городу расхаживают, выделяющиеся из толпы парни и девушки с видом, который отличался от общепринятых стандартов. Естественно, мне тоже хотелось иметь джинсы. Я об этом желании сказал жене, на что она даже слова против не ответила. Она вообще никогда мне не возражала, считая это безнадёжным занятием.
Но я всегда с ней советовался.
Иногда уже после того, как совершал какую-нибудь безумную покупку.
В общем – жена согласна. Можно джинсы покупать!
И тут прохожу я по улице Карла Либкнехта и вижу в витрине киоска синие штаны. Дыхание перехватило… Подбегаю, спрашиваю у продавщицы: – Это джинсы? Тётенька на меня посмотрела с удивлением: – Да, джинсы. – А сколько стоят? – у меня даже во рту пересохло. – Четыре рубля. – Ответила продавщица.
У меня в кармане не было таких денег.
Я сказал: – А вы их можете попридержать? Я сейчас за деньгами сбегаю!.. – Пожалуйста, – ответила тётенька, – и посмотрела на меня с ещё бОльшим удивлением.
Я галопом побежал в нашу бухгалтерию, кричу: – Помогите! Скорее!..
Дома я примерил покупку. Теперь у меня есть настоящие джинсы! Правда, коротковаты. Да, ладно. Джинсы же! Только почему-то в зеркале я не выглядел, как те парни и девушки, которых я иногда видел в джинсах на улице. Кроме того, что были они короткими, широкими, они ещё и в зоне бикини висели мешком.
Мудрость, знание, опыт приходят с годами. Уже теперь я знаю, что мои джинсы-штаны были вьетнамского производства. Ну, и выглядел я, соответственно, как солдат освободительной вьетнамской армии. Не хватало только ихней панамки и автомата.
О проекте
О подписке