– А это что за штуки такие?

Пришлось на ходу сочинять байку:

– Экспериментальные стереофонические головные телефоны, разработанные нашими инженерами на секретных предприятиях оборонной промышленности Советского Союза.

– Да? Отечественные? Что-то верится с трудом.

– Говорю как есть. Зуб даю!

– Ну-ка дай послушать, – сказал Пиночет Шульцу и колоритно похлопал себя по уху, – они что, к плееру у тебя подключены?

Я вновь незаметно толкнул Шульца в бок, мол, молчи, дуралей, не спутай карты – представляю себе, как был бы ошарашен Пиночет, если б увидел долгоиграющую коробочку, запрятанную во внутренний карман бушлата моего друга, да еще и узнал принцип его работы. Шульц вовремя опомнился, промычав что-то нечленораздельное.

– Ты что, глухонемой?

Отвечать тому не пришлось, поскольку, воткнув «пуговки» себе в уши, Пиночет сразу же погрузился в прослушивание… и громко причмокнул от удовольствия, сразу распознав зазвучавшую в ушах музыку.

– Вне всякого сомнения, это «Картинки с выставки», если я кое-что кумекаю в приличной музыке.

Пиночет не ошибся: он действительно услышал одну из композиций из третьего альбома группы ELP, как известно, записанного на концерте в Ньюкасле в 1971 году. От себя могу добавить, что мне при встрече рассказал Пиночет, когда мы столкнулись в фойе ДК Ленсовета: именно с этого альбома и началось его знакомство с творчеством ELP – в свое время необычную рок-интерпретацию фортепианного цикла Мусоргского откровенно по-пиратски включили в программу Ленинградского радио «Ваш магнитофон». Была такая популярная радиопередача в середине 70-х.

Но пора было брать инициативу в свои руки. Когда Игорь вернул наушники Шульцу, я его спросил:

– На концерт «Кино» приехали в Ригу?

– А ты откуда знаешь?

– Нетрудно догадаться – весь город оклеен их афишами.

И тут Пиночет разоткровенничался, попутно представив своего приятеля Сергея, сказал, что он – друг музыкантов из рижской команды «Т.В.И.Н.», которая будет играть на разогреве у «Кино», так что проблем с проходом не будет.

– Может, и нам подсобите? – нахально спросил я.

Пиночет замялся:

– Да у нас самих пока все на воде вилами писано…

На что я попер на него танком:

– Ой, да не смеши меня, Игорь! Чтобы лучший друг Витьки к нему на концерт не попал – такого быть не может. Деньги-то у нас есть, спокойно можем купить билеты сами, но мы хотим у Цоя автограф взять. И тут без тебя никак не обойтись! Помоги, будь другом, а я отблагодарю тебя пластинкой Vanilla Fudge.

Пластинка, которую до сих пор Пиночет держал в руках, и решила дело. Мы договорились встретиться перед концертом у входа на стадион «Даугава». На том и распрощались: те поторопились к выходу, а мы вовремя спохватились и сделали вид, что подождем-поищем прибывшего из Питера мифического товарища. Выждав паузу, мы с чувством выполненной задачи тоже удалились с вокзала.

Как же я был доволен, что избавился от отягощавшей меня пластинки: полдела сделано – наконец-то она оказалась у настоящего владельца, и это очень обнадеживало. События развивались по сочиненному мною сценарию, хотя, по правде говоря, на самом деле он просто соответствовал происходившему в прошлом времени, в смысле – будущем, конечно.

На площади мы в нерешительности остановились: куда отправиться? До концерта палкой было не добросить, и я спросил Шульца:

– Что делать будем?

– Пойдем на обед к моей матушке.

– Ты что, Шульц, с дуба рухнул?

– А что такое, чувачок? – раскудахтался Шульц. – Уж и пошутить нельзя!

Шутки шутками, а заморить червячка не мешало бы, что-то я и вправду проголодался, да и Шульц тоже. Без лишних разговоров он потащил меня в кафе Luna, куда часто наведывался. Как раз к открытию. Несмотря на ранний час, мы решили отобедать. Как и прежде, направились по бульвару Райниса в сторону Памятника Свободы. Афиша «Кино», само собой, была на прежнем месте, такие же – без фотографии группы, яркие, черно-желтой расцветки и потому бросавшиеся в глаза, я заметил еще в нескольких местах официальной расклейки.

Вот и «конечная точка прибытия», расположенная в доме № 18 по улице Падомью, в том самом красивом четырехэтажном здании в стиле модерн, у которого мы недавно наблюдали сборище националистов. Теперь никаких толп не было, окна на верхних этажах плотно захлопнуты, и в обе стороны по Падомью беспрепятственно курсировали трамваи. Пройдя мимо закрытого на летний сезон гардероба, мы поднялись по лестнице на второй этаж, где, собственно говоря, и располагалось кафе. «Луна», в отличие от «Шкафа», мне понравилась – светло, уютно и довольно милый интерьерчик, исполненный по нехитрым законам минимализма в черном металле: невысокие столики на тонких ножках, не очень широкие, но и не слишком узкие, такие же стулья с ажурными спинками из черненого металла. Юная официантка в темной одежде, облаченная в белоснежный кружевной передник и такой же кружевной кокошник на белокурых кудряшках, с улыбкой пригласила войти. Мы выбрали столик в конце зала у окна с красивым видом на сквер и оперный театр. Официантка вручила нам меню черного цвета с тисненым фирменным желтым логотипом и романтическим рисунком – цветущая девушка с распущенными длинными волосами в платье до щиколоток стоит босая на фоне бескрайнего звездного неба и полной луны. Само меню являло собой два машинописных листа с перечнем блюд – первых и вторых, а также закусок, десерта и напитков, отпечатанных на пишущей машинке на двух языках: слева – по-латышски, справа – по-русски. Количество предлагаемых блюд еле-еле дотягивало до двадцати, по современным меркам – не густо. Мы оба заказали одно и то же: Шульц, как постоянный посетитель заведения, рекомендовал на закуску яйцо под майонезом, мясную солянку – на первое, на второе – фирменный бифштекс «Луна», политый яичницей-глазуньей, на десерт – мороженое пломбир с орехами и для поднятия тонуса по две сотки португальского портвейна.

За неспешным обедом я поинтересовался у Шульца, откуда тот берет деньги на прожигание жизни. Выяснилось, что он – завсегдатай рижских букинистических магазинов, по-тихому от матушки распродает книжные шедевры из обширной библиотеки прадедушки, известного профессора истории, уже умершего.

– Иногда фарцовкой промышляю, так, ради спортивного интереса, что в руки попадет, то джинсы толкну, а то и пласты, – добавил Шульц и показал в окно на противоположную сторону бульвара Бривибас, который теперь носил название Ленина, как вы понимаете, последний год в своей истории, только об этом никто, кроме меня не догадывался. – Видишь, там, у перекрестка, стоят уличные часы оригинальной башенной конструкции, этакие вокзальные часы в миниатюре… Только вот не пойму, куда делась привычная надпись с их рекламного столба?

– Что за надпись?

– Да самая простая из трех букв – «Мир», написанная на его четырех гранях соответственно на четырех языках – русском, английском, немецком и латышском, а теперь там – хрень какая-то. Отсюда даже не разобрать… Что еще за удивительные метаморфозы такие? – не мог уняться Шульц.

Мне же было ясно – очередной кивок времени, случавшийся на моих глазах уже не единожды за время путешествия, и к этому нужно быть постоянно готовым. Но Шульц продолжал объяснять:

– А дальше от часов стоит колоннадный киоск, – я взглянул в ту сторону, – с виду всамделишный древнегреческий храм, только, конечно, раз в сто меньше – надо же, газетами там торгуют! – так вот, справа под ним находится подземный туалет. Там, конечно, запах неважнецкий, но, как говорится, а точнее, как говорили древние римляне, получая плату за пользование общественным туалетом, «деньги не пахнут»… Вот там все и совершается, кучкуется рижская фарца, а по вечерам здесь в «Луне» просаживают заработанную капусту, обмывают сделки.

Прослушал я тираду, и тут же возникла идея проверить профессиональные навыки моего партнера.

– Ну, так тебе и карты в руки, – заявил я, вытаскивая из рюкзака шикарный двойной альбом Physical Graffity группы Led Zeppelin. – Как считаешь, на сколько потянет?

– Сложно сказать, если вдруг подфартит и попадется под руку фанат «цеппелинов», – оторвет… За любую цену.

– Отлично! Лишние деньги – не помеха. Может, придется такси брать, всякое возможно… Ну что, толкнешь? Десять процентов твоих – гарантирую.

– О, я тебя умоляю, – поморщившись произнес Шульц. – Ладно, засекай время, за пятнадцать минут кому-нибудь впарю…

И он отправился на толчок. Интересно было наблюдать за ним сверху. Как только он с развернутым альбомом появился у рекламного столба, на котором держатся часы, так сразу к нему подрулил какой-то малый фрукт в кепочке, надвинутой на глаза. Они перебросились парой фраз, фрукт взял пластинку, повертел в руках альбом… А затем они отправились, как я понял, оформлять сделку подальше от любопытных глаз – спустились в подземный туалет. Тем временем нам принесли непритязательный десерт в металлических вазочках – три шарика белого пломбира, обсыпанного тертыми грецкими орехами, и я попросил подать счет. На двоих вышло чуть больше шести рублей.

Наверное, и десяти минут не прошло, как Шульц вернулся назад:

– Держи, чувак, рубль двадцать – и он передал мне сложенные пополам двенадцать красных червонцев. Ого! Сто двадцать рублей, по-моему, совсем неплохо – сколько мне на шее сидеть у Шульца? Вот и сам разжился советскими деньгами.

А Шульц сразу предупредил:

– И вот что еще, чувачок, забыл раньше сказать, ты свои «гренки» засунь куда-нибудь подальше.

– Гренки? – не понял я. – Какие гренки?

– Ну да – грины, то есть доллары. Тут у нас за них схлопотать статью можно.

– Да-да, знаю-знаю, я про это наслышан. В советском времени с валютой лучше не баловаться, – отреагировал я уклончиво. Американскую валюту я уж давно запрятал в укромное место рюкзака, о чем даже Шульцу знать не полагалось.

После обильной еды, заменившей нам завтрак и обед, Шульц потащил меня в Старую Ригу. Экскурсии по средневековой Риге были его коньком, этим он с малых лет занимался – дедова выучка, тот знал каждую улочку, каждый дом, да что там дом – каждый реликтовый кирпичик был ему своим. Рассказывал Шульц про стародавние времена просто захватывающе, с невероятно интригующими подробностями. Так что услышанное надолго впечаталось в мою особо не отягощенную знаниями память. Начал он экскурсию со Двора Конвента, или, как его еще называют, монастырского двора, где в самом начале XIII века был построен оплот ордена Меченосцев – Белый замок, к сожалению, не сохранившийся – сожженный рижанами в 1297 году в ходе гражданской войны между горожанами и рыцарями ордена. Осмотрели хорошо сохранившуюся орденскую церковь Святого Георгия с красной черепичной крышей и соседнее Иоанново подворье, бывшее в самом начале истории Риги замковой резиденцией основателя города немецкого епископа Альберта. Вот так насыщенно продолжился тот знаменательный для меня день. Наша экскурсия, впрочем, на этом не завершилась.

Мы вновь пересекли улицу Ленина, но теперь значительно южнее того места, откуда начали нашу прогулку-экскурсию по старому городу; наверное, в полукилометре от «Луны». Отсюда уже виднелась гранитная набережная Даугавы, красавец-мост, в ту пору носивший имя «Октябрьский», да и показалась сама водная гладь широкой реки, отливавшая серебром под яркими лучами солнца, пробившегося из-под облаков. Мы остановились напротив здания Рижского политехнического института, как сообщил Шульц, построенного в середине прошлого века. Его красновато-коричневый окрас напоминал подлинную кирпичную кладку крепостной стены, сходства с нею добавляли характерные зубчики на фасаде. Я обратил внимание Шульца на стоявшую в нише правого крыла величественную фигуру богини правосудия Фемиды со всеми полагающимися атрибутами – весами, карающим мечом и повязкой на глазах. Тот пояснил:

– Это – точная копия скульптуры, украшавшей фронтон Рижской ратуши с XVIII века. Само здание, к сожалению, не сохранилось – погибло во время немецкого артобстрела в конце июня 1941 года. На его месте как раз и построен современный корпус. Кстати, чувак, рядом с местом, где мы с тобой сейчас стоим, находилась главная и единственная площадь средневековой Риги – рыночная. Торговали здесь всем подряд, в том числе и рыбой; можешь себе представить, какой запашок стоял вокруг, воняло так, что через сто лет после основания города рижские градоначальники ввели запрет на рыбную торговлю в этом месте и все рыбные прилавки переместили за стену, ограждающую площадь. Кстати, улицу, на которой стали продавать рыбу, назвали Сельдяной… Да, кроме торговых рядов здесь стоял столб позора для преступников, а также городские весы, аптека и, надо полагать, корчма, клиентами которой могли быть как магистр ордена Меченосцев со своими братьями-рыцарями, так и Генрих Латвийский…

– Кто такой? Почему не знаю? – легкомысленно воскликнул я.

– Реальный исторический персонаж, можно сказать, личный летописец рижского епископа Альберта, знаменитый автор «Хроники Ливонии», в которой он подробно описал события Ливонского крестового похода и историю обращения в христианство местных язычников, – к моему удивлению, Шульц сыпал датами и именами так непринужденно, будто сам был свидетелем событий, и как не похож он был на того заторможенного неловкого парня, который предстал передо мной в начале нашего знакомства. – Как было принято, – продолжал он тоном знатока, – в то время хроника писалась на рифмованной латыни. Но свой труд Генрих изложил в прозе, поскольку в латинской метрике он был явно слаб. В тексте, конечно, присутствуют отдельные стихотворные вкрапления, но все же в его стихах больше старания, чем умения… Что, ничего об этом тоже не слышал? – произнес он в ответ на мое молчаливое недоумение. – А еще историк называется!

Честно говоря, мне стало стыдно за свою серость, хоть Шульц журил меня беззлобно и с искренним желанием заполнить пробелы в моих скромных познаниях. Причем делал это без напряга, получая явное удовольствие от просветительской миссии, и, как я уже упоминал, его на самом деле было очень интересно слушать. Несмотря на сверхзадачу, стоявшую передо мной, я сумел от нее на время отключиться и оказался по-настоящему благодарным слушателем, для которого неожиданный образовательный процесс приносил не только пользу, но и радость (возможность погрузиться в подлинную историю, прикоснуться, понюхать, пощупать – это вам не сухие слова в книгах или на лекциях). Подлинный интерес (я едва ли не с открытым ртом ловил информацию) прибавлял энтузиазма моему персональному гиду. Может быть, только в эти часы я и осознал, что верно выбрал будущую профессию. А Шульц… Шульц буквально вырастал в моих глазах.