2005. Совершенно случайно оказываюсь в Австрии.
В то время я занимался обелением бесконечно черного имиджа казино. Команда у нас была веселая, чудили как могли. Итак, мы чудим. Купили остров в Тихом океане и разыграли его в рулетку. Предложили гостям ресторана устрицы unlimited, и Николай Валуев съел 62 штуки, обрушив все наши расчеты. Наконец, решили производить свое вино.
Я уболтал какого-то австрийского винодела обсудить этот прожект, и меня вместе с управляющим рестораном отправили в альпийскую страну для знакомства с ассортиментом.
Как сомелье я был профессионален в одном: мог уверенно отличить белое от красного. В остальном – полный провал. Но так как товарища завербовал я, меня «прицепили» к поездке.
От Вены мы ехали еще час на машине и прибыли в совершеннейшую дыру где-то в горах. Деревня, виноградники, и все. Местный секрет в том, что ягодам дают замерзнуть, чтобы получился восхитительный айсвайн, – сладкое, полнокровное вино, сбивающее с ног после двух бокалов.
Все дегустируют – я тупо напиваюсь. Они выплевывают, поболтав во рту – я, разумеется, нет. И через два часа становлюсь похожим на снег. Красивый, но на земле.
Утро. Осматриваем окрестности. Главное отличие России от Европы – именно деревня. У них она почему-то не сильно отличается от столицы. И дело не в столице, а в деревне.
Винодел приглашает нас в какой-то дом. Встречают всей семьей – русских не каждый день увидишь, и даже не каждое десятилетие.
Последней выходит очень пожилая дама.
Знаете, уже после тридцати по женщине можно сказать, станет она бабкой или пожилой дамой.
Именно по этому признаку мудрые старшие товарищи рекомендовали выбирать жен.
Так вот, представляют мне эту австриячку в летах.
Подошла, поздоровалась. Взяла за руку. У нее была мягко-шершавая бабушкина ладонь. Долго держала и смотрела в лицо. Вроде бы ничего особенного, только в ее глазах словно пирог остывает. Помните, как в детстве: прибежишь домой с мороза, руки ледяные – в снежки переиграл, а на кухне суета – гостей вечером ждут. Все, включая кота, готовят.
И вот из духовки достали пирог. Отрезать кусок не разрешают, но можно положить ладони на закрывающее его полотенце, греться и вдыхать запах теста. Не знаю, получилось ли у меня описать ее взгляд, но я старался.
Посмотрела она на меня и говорит:
– Теплый… вы русские теплые… И ушла.
Потом наш винодел рассказал мне ее историю.
Думаю, это правда:
Во время войны в деревню зашли советские войска. Несколько дней стояли. Она встретила нашего паренька. Герой, в орденах, мальчишка, правда, совсем. Один раз даже ночевать остался. Говорят, не было у них ничего, – оба скромные, деревенские. Целовались только. Утром провожать пошла, а его машина наша армейская насмерть сбила у нее на глазах. Судьба…
Я был вторым русским, которого она держала за руку.
Ничего в этой жизни из сердца не выкинуть. Разве что заморозить на какое-то время. И слава Богу.
Умиляет, когда мужчина, пытаясь вернуть ушедшую от него женщину, начинает дарить неистовые букеты. Это, как если бы жена в ответ на предложение развестись перемыла бы всю посуду и постирала рубашки.
Очень трогательно смотреть на парочки в кафе. Целуются, но кладут телефоны экраном вниз, а уходя в туалет, забирают их с собой.
Деньги пахнут. А московские вокзалы – уникальное место, где в переходах мясо, идущее в столичную мясорубку, встречается с фаршем, выплюнутым Москвой через несколько лет. И те, и другие опускают глаза.
Как показывает история, если страна раскалывается надвое, те, кто пытаются удержаться посередине, закономерно падают в пропасть первыми.
Обязательно настанет утро, когда ты закроешь глаза на срок годности йогурта, одиноко стоящего в холодильнике.
Влюбленность: человек ушел, месяц ты лезешь на стену, потом отпускает. Любовь: первый месяц тебя вроде отпускает, а потом лезешь на потолок.
Равно удивляют и те, кто хочет исключить похоть из списка грехов, и те, кто не склонны к ней, и только поэтому считают себя святыми.
Приглашаю папу на свой день рождения:
«Ресторан такой-то, бронь на мою фамилию».
«Вообще-то на мою».
Мой первый рассказ
Я мнителен. Любой прыщ считаю началом мучительного, но скорого конца. По этой же причине наличие презерватива было для меня единственным условием добрачных отношений.
Но однажды, на втором курсе, вышла осечка. Наутро, протрезвев и осознав все риски произошедшего, я помчался в поликлинику. Доктор сообщил мне о каком-то инкубационном периоде и отправил восвояси.
Следующие несколько дней прошли в тумане, выискивании симптомов, составлении завещания и клятвах всем известным богам принять обет безбрачия в случае выздоровления. В назначенный день, трясясь, как советский трамвай, я сдал все анализы и впал в кому, не дожидаясь результатов. Через сутки врач огорошил меня новостью:
– Здоров!
Стоит ли говорить, что я ему не поверил и потребовал пересмотреть свои лживые показания или порекомендовать мне альтернативные анализы.
Осознав, что один из нас должен умереть, доктор отправил меня сдавать спермограмму. Он сообщил, что, помимо нескольких миллионов копий такого же труса, как я, в ней теоретически могут обитать интересующие меня микроорганизмы.
– Поднимись в лабораторию, там тебе все объяснят.
Слово «лаборатория» меня насторожило. В ней периодически доблестно трудилась МОЯ БАБУШКА. Встречать ее в данных обстоятельствах мне, по понятным причинам, не хотелось, но я рассчитывал на мое обычное везение.
Пролетев два этажа, я открыл дверь в нужный кабинет и увидел знакомый профиль. Бабушка. Я зашел, обмяк и торжественно замолчал. Произнести слово «сперма» при бабушке сил не было.
– Ну, что, довеселился? – поинтересовалась Т. Р., протягивая мне нечто среднее между наперстком и маленьким пластиковым стаканчиком. Глаз от микроскопа она не отрывала. Это меня спасло от позорного обморока. (Думаю, врач-венеролог сообщил ей о моем визите по телефону, а как потом выяснилось, все другие мои анализы смотрела тоже она.)
– Сдашь и сразу неси мне. Инструкция на двери в наше отделение, – отрезала бабушка.
Вышел я сквозь дверь, как Гарри Поттер.
Посмотрев на мензурку, я наконец осознал, что от меня требуется, но все-таки решил ознакомиться с инструкцией. На двери крупными буквами были даны ответы на все мои вопросы:
«Получить в кабинете 143 пластиковый стаканчик.
Пройти в кабинет 146.
Путем массажа получить эякулят (это слово я прочел трижды, нервно размышляя, то ли это, о чем я думаю).
Сдать эякулят в кабинет 143 в течение 5 минут. (Кхе кхе… а что будет, если опоздаю???)
Массаж меня заинтересовал, хотя я, конечно, понимал, что массажистка в данной процедуре не предусмотрена. Развернувшись в поисках кабинета 146, я впервые понял, что это такое – желание провалиться сквозь землю.
Локейшн был следующий: огромный холл, в который выходила дверь бабушкиного отделения с той самой инструкцией, далее – приемная стоматологического отделения и в конце холла – кабинет номер 146. В общем, все сидящие здесь видели, как я читал инструкцию, и понимали, куда и зачем сейчас пойду. Все сидящие – это две женщины, парализованные первобытным страхом перед бормашиной, которым явно не было дела до моего массажа, и две медсестры, стоявшие в регистратуре стоматологии. Этим как раз не было дела ни до чего, кроме моего массажа.
Они смотрели на меня в упор с нескрываемым ехидством. Маскировать стаканчик и изображать праздношатающегося было поздно – от моего лица можно было прикуривать.
Понимая, что при таких свидетелях холл преодолеть я не сумею, и, тем более, не смогу выйти из кабинета 146 в здравом рассудке, я решил ретироваться под крыло старшего поколения. Бабушка вопросительно подняла брови. Собрав силы в голосовые связки, я изрек:
– А нельзя ли заняться таким непристойным делом дома? В окружении друзей и при помощи, так сказать, сочувствующих?
– Нет, нельзя – остынет. Иди сдавай, мне уходить надо.
После этой фразы я завис. Слово «остынет» в устах бабушки ассоциировалось у меня только с супом, овсяной кашей или, в крайнем случае, с ингаляцией.
Я застрял в коридоре, так как выйти обратно в холл, навстречу фуриям с горящими смешливыми глазами, не представлялось возможным. Был вариант минут через пять вернуться к бабушке со словами «не смог», но, во-первых, оставался страх смертельной болезни, а, во-вторых, так низко пасть не позволяло тщеславие.
Собравшись с силами, я бодро открыл дверь и пошел на амбразуру. Первый же взгляд на регистратуру убедил меня в том, что «все бабы суки». Их там было уже четыре, и все как одна мерзко хихикали, а стоило мне целиком вылезти на свет, восемь глаз начали меня буравить. Думаю, уже вся клиника знала о моем сольном выступлении. Положение отчаянное. Отбросив стеснительность, я подошел к медсестрам и громко спросил, не хочет ли кто-нибудь из них мне помочь. Измученные болью и ужасом пациентки тоже повернулись (скажу честно, эти дамы при всем желании не смогли бы мне помочь). Настало время краснеть медсестрам. Одна сразу испарилась, трое оставшихся занялись заполнением историй болезни. Торжественно заявив, что «я так и думал», я направился в кабинет 146.
Его я запомнил на всю жизнь.
Внешне он не отличался от других кабинетов советской поликлиники. Я не ожидал бархатной обивки на двери, но возлагал большие надежды на внутреннее убранство помещения. Как-никак, там должен происходить хоть и неполноценный, но акт любви. Воображение рисовало телевизор с недоступной мне тогда порнографией, журналы Playboy на цепи или хотя бы каталог женской одежды, некоторые разделы которого были детально изучены мной еще в школе.
Естественно, предполагались душ и ложе. Реальность превзошла все ожидания – в храме любви не было ничего. Вообще. Стены, окрашенные в противозачаточный темно-зеленый, и всё. Нет, вру, имелся офисный стул, и он, сволочь, стоял плохо, что было весьма символично. Похолодевшими руками я стал нащупывать задвижку, ибо в данной ситуации еще и кричать «занято» было бы вовсе сюрреалистично. На мое счастье, задвижка имелась. Решив проанализировать ситуацию, я сел на стул и чуть не навернулся.
Передо мной сразу встало несколько проблем. Жалкий виновник этого торжества из комы не выходил и признаков жизни не подавал.
Слишком долго сидеть в этом карцере я не мог – бабушке, как вы помните, нужно было уходить!
За дверью находились пристыженные медсестры, и мое долгое пребывание в кабинете 146 вызвало бы у них нездоровые подозрения.
Комната одна, а желающих «помассажироваться» много. Не хотелось услышать стук в дверь и пожелание «быстрее…» – вы сами понимаете.
Не буду посвящать вас в детали следующих 10 минут, скажу лишь, что мое воображение никогда не работало так усердно. Силой мысли я перенес себя из этой тюрьмы в волшебную страну и пребывал бы там счастливо, если бы не пластиковый стакан, узкое горлышко которого требовало точного баллистического расчета.
Усталый, но гордый я вышел из кабинета 146 и, окинув пунцовых дантисток взглядом победителя, строевым шагом отправился к бабушке. Медсестры уткнулись в бумаги.
В кабинет 143 я зашел, конечно, не таким смелым…
Пока бабушка запихивала «эякулят» под микроскоп, я озвучил петицию, посвященную неприспособленности кабинета 146 для указанных целей. Ответ был прост и совершенен:
– В следующий раз пойдешь на улицу. Там все приспособлено.
Бабушка посмотрела в окуляр, подвигала стекляшку, еще раз посмотрела и порадовала:
– Ничего нет.
– Что? Вообще ничего? – насторожился я.
– Что должно быть, то есть. Больше ничего. Здоров. Хочешь посмотреть?
Посмотреть хотелось. Даже очень. Я накрыл глазом черную трубу микроскопа и еще раз поверил в Бога.
Внизу бешено суетились сотни капелек, в каждой из которых невообразимым образом умещался человек и вся информация о его пороках и чертах характера, талантах и заболеваниях, родинках и длине ресниц.
В пластиковом стаканчике их было несколько миллионов. Я даже дышать перестал.
Бабушка прекратила эту рефлексию и одним движением руки уничтожила крупный европейский город, сплошь населенный гениями. Стало грустно. Мне дали побыть Богом, а я тут в кабинете 146…
О проекте
О подписке
Другие проекты