– Да пропади оно всё! – в планах Верочки было сразу же после урока бежать на рынок – сегодня там с двенадцати началась распродажа, и Верочка опасалась, что все самое ценное уже разберут. А тут еще совещание… Эхх, – она подняла глаза, успела увидеть ухмылку Петра Анатольевича, вздрогнула и отвернулась; «Ничего не было, я ничего не знаю…", – скосила взгляд вправо, толкнула ногой подругу, литераторшу Лариску, в данный момент «клюющую носом».

– Да? – обернулась та.

– Караганда, – сощурилась Верочка, – Не спать!

***

Лариса и не хотела засыпать, по крайней мере, первые пятнадцать минут совещания. Как и у других собравшихся учителей, уроки у неё закончились, а вот домой не пойти…

Она с мрачным удовольствием стала рассматривать собравшихся коллег, пытаясь угадать – что в них сегодня нового. Внешне, конечно, с прошлой недели изменилось немного – не те у учителей кошельки, чтобы решительно менять имидж и поведение. Не то настроение, чтобы под конец рабочего дня сидеть и «жариться» под бдительным оком администраторского прихвостня. Но у Марины, однако же, новая кофточка…

«И немногие знают, что есть в этой кофточке небольшой дефект, сейчас аккуратно скрытый брошью»… Мелочь, след от случайной сигареты торговца, однако, уменьшивший цену одёжки ровно на половину.

А в целом -ничего необычного.

Лица наполнены скукой, тоской по выходным и усталостью, все покорно ждут – какое новое никчемное задание свалится на их хрустальные головы. Многие механически улыбаются – профессиональная привычка… Лариса поймала себя на том, что и сама время от времени улыбается встречным лицам, вызывая отклик, в котором, она точно знала, мало искренности и доброты – всё забрала работа. Тебе оскалились – оскалился в ответ.

– Как дела?

– Да ничего, помаленьку…

– А-а-а. А так – скука страшная…

– И не говорите…

Разговоры переливались, слова можно было угадать по шевелению губ. Шаблоны таких разговоров можно купить за углом – рубль за штучку.

– «Какова моя роль в этом спектакле?» – часто спрашивала себя Лариса, а ответа не находила, смысл ускользал, к концу недели истончался в малюсенькую ниточку – и узелок «на память» не завязать.

«Ольга Петровна задумчиво перебирает пальцами тесёмки на папке с личными делами, у неё проблемы дома – сын женится, просит сыграть свадьбу. За ней сидит Мамонтова В. Г. – серьёзная, но крикливая женщина, при которой ученики дрожат от страха – она и сейчас громогласно спорит о чем-то с Лидией Александровной, вернее, „добродушно“ той что-то втолковывает. Слишком велика она, чтобы спорить… гора телес, а Лидия Александровна – маленькая, тщедушная и к тому же ещё и старенькая. Не хочет на пенсию, недавно плакала в кабинете, у неё муж в больнице…»

На стол перед Ларисой хлопнулась методичка:

– Да? – повернулась налево.

– Караганда! – соседка Верочка ткнула её плечом, – Не спать! Лариса Борис-на…

«Хорошая она коллега… если это уместно… А ведь здесь ни у кого нет настоящих друзей!»

– Я со следующей недели на курсы ухожу, – поделилась Верочка, – беру работу писать у Львовича. Мировой, говорят, дядька, он у нас философию вёдёт… Хоть отдохну от них… – Вера неопределённо повела кистью, -Ты на волейбол играть приходишь? Ну и как?

Лариса уселась на стуле прямо, бросила осторожный взгляд вокруг:

– Да ничего…

«Да ничего там, на волейболе, не происходило, всё шло, как шло – собирались от силы человек семь, болтали, потом лениво бегали за мячиком, слегка забывая проблемы дня уходящего, потом шли по домам и снова – тетрадки, планы, конспекты…»

***

Прическа у Верочки слегка растрепалась, и Лариса автоматически притронулась к своей голове: «Нет, у меня всё в порядке».

Уловив жест, Верочка закатила глаза: «Мрр, что тамм?» – стала похожа на кошку, встревоженную жужжанием шмеля. Вера даже внешне напоминала это домашнее животное, прически выбирала искусно растрёпанные, кончики волос всегда напоминали у неё или маленькие ушки, или рожки – кому как. Волосы чёрные, да и глаза, собственно, тоже.

– Что поделаешь!? Это я по лестнице неслась, напугалась… Меня ж в прошлый раз «прокатили» за опоздание… – она понизила голос до шёпота и зашепелявила, подражая одной «местной достопримечательности»: «Вер Иван… щ-щ-щ, сколько можно-щ-щ… Каждый рас-с-с…» – в голосе появилась обида, – А я никогда раньше…

– А я словно сплю. Никчемное занятие. Ну, всё это… окружающее, – Лариса покачала головой, – Не знаю, кому надо, явно не мне. Мне бы домой, к семье.

«К детям», – попросилось на язык, но… детей у Ларисы не было, как не было, собственно, и мужа, от чего все, даже Верочка иногда относились к ней покровительственно, – Мне ещё на рынок зайти, яйца купить…

Дома «из семьи» Ларису ждал только маленький серенький котёнок, которого она, сжалившись, подобрала у своего подъезда – тот полз к ней, с трудом подтягиваясь на передних лапах, а задние бессильно и неподвижно волочились по снегу. Ветеринар сказал, что «возможно, это временное»…

«И приду я в свой одинокий дом, возьму на руки Пушка и лягу на свою кроватку, и уткнусь в подушку от усталости. Или сразу зареву, или сначала усну, а во сне буду вздрагивать, ожидая директорского окрика…»

– Эх, вот… – Вера заметила, что Лариса её не слушает, опять толкнула её, – Ларкин! Только никому!… У Вальки Петровского отец на рынке работает! – видя, что Лариса не понимает, – У Вальки из восьмого класса. Ну, завскладом. И ещё магазин… Такой же толстый, как сынок, но солидный дядечка, всё «лыбиться». Он ко мне на собрании «подкатывал»… – она мечтательно вздохнула и резко откинулась назад, засмеявшись, от чего прическа окончательно разлетелась, обрамив миленькое симпатичное личико. Сделав огромными и без того большие глаза, выгнув стрелками брови, она прижала пальцы к губам и неожиданно отняла их, – Представляешь, узнал!: «Ах, Вера Иванна! Вот тут посмотрите, вот это, а это…!» – а потом шикнул на продавщицу: «Сосчитайте тут всё «по-нашему», «мой покупатель…», – И представляешь, рублей четыреста мне скосил. Еще набивался проводить с покупкой. Так что, подруга, у нас с тобой теперь блат! – Верочка украдкой оглянулась, – Только ты никому, я тоже сегодня на рынок собираюсь, вместе пойдём…

«Ну раз кому-то нравится… А я бы так не смогла.» – Лариса только плечами пожала.

***

В сумраке потускневшего дня ветер поднажал лбом на стекло, предвещая снег. Вблизи школы качнулись обледенелые деревья, сбросив со своих веток стайку ершистых воробьёв, внизу, у забора, прогуливающаяся собака задрала лапу, а стоящий рядом хозяин деланно отвернулся, равнодушным взглядом провожая спешащих домой школьниц. Потом качнулись деревья дальше – у жёлтых пятиэтажек, с крыши песочного грибка стартовала снежная пыль… Вниз, рассыпаясь веером… затерялась. А с неба, давлеющего и жутковато-плоского опять дунуло в окно, свистнуло сквозь плохо заклеенный проём и качнуло измятую множеством рук грязно-зелёную штору. На шторе явственно проступали меловые следы детских пальцев, у самого пола её, видимо, топтали и регулярно мыли половой тряпкой…

***

– Лариса Борисовна! – она обернулась на звук своего имени. Эту важную даму она знала, здоровалась при встрече, но совершенно не помнила её имени, а потому нахмурилась, пытаясь угадать. Дама снисходительно улыбнулась, вроде: «Не стоит, не стоит. Куда уж вам уж» … – Лариса Борисовна, у вас сколько урочных часов?: «В принципе, это не моё дело, но ведь хотя бы из вежливости ты должна ответить, правда?»

Это не являлось таким уж великим секретом, и Лариса сказала:

– Тридцать два, два у индивидуальника. Вместе с заменами… «Кого это волнует? И зимой и летом… Тридцать часов, что это означает? А просто постоянный, ровный бледный цвет лица – от недосыпания и бессонных мук над конспектами» … А что?

– Да ничего страшного, просто интересно… А вы сколько уже у нас уже работаете? – глаза подошедшей юркнули в сторону, она пришла спрашивать, и ответного вопроса в глазах Ларисы, будто бы и не заметила.

«Это вид анкеты или способ начать разговор?» – удивлённо зависло дымным облаком, но никакого криминала:

– Полтора года уже, сразу после университета…

– Ага! – дама решила закончить опрос и торопливо отошла, оставив Ларису в неведении о цели своего визита.

– Это Елена Санна, химичка, сучка, – просветила Вера, – Любит создавать людям проблемы… – Ларису покоробило от злых Верочкиных слов.

Означенная Елен Санна гордо прошла к месту, где сидел «клан старейших педагогов», откуда после лёгкого «шушуканья» донеслось:

– Вот, вот всегда! Молодые едва работают, а им тридцать с лишним часов дают, а нам пенсию заработать – жалко дать. Это что ещё, нигде такого нет! Безобразие! У меня стаж 30 лет, а часы отдают! – несколько взглядов упёрлись в Ларису, заставив съёжиться изнутри: «Почувствуй себя виноватой, ты, отнявшая наш хлеб!»

– Ну, конечно! – подали голос с «Камчатки», кто-то из не очень молодых, но и не совсем «старых», – Сколько можно! Сравнили! Небось у вас, Лидия Сергеевна, у вас, Елена Александровна, категория не вторая, а высшая. Вы и получаете по высшей. А мы – те же деньги, а работаем в два раза больше, себя гробим… У вас, наверное, и дети уже зарабатывают. Всё вам, пенсионерам, мало. Слушать тошно.

– Мы тоже так начинали… – протестующе «пискнули» из «клана», – Заслуживайте сами!

– Верно! А сейчас поди-ка, заслужи, с новыми-то правилами… защитись…

Все заговорили о несправедливости нынешних законов и начальников, с упоением отдавшись вечной теме. Факты, похожие на вымысел и известные ещё не всем сплетни… Обхохочешься!

«Ну и вредина ты, Лариска», – обругала себя, и тут же сама удивилась: «За что? Чего это я себя не люблю? Разлюбила, бедную, сама себе противная стала, вот и проблемы… Люди видят, как к себе относишься, и вслед плюнуть не стесняются…»

Ощущение взгляда пропало.

Начальство.

***

Директор стояла, подобно изваянию, и советовалась приказным тоном:

– Я вас спрашиваю! Так, Света, запиши: «Решением педсовета…»

– А я всё равно не согласен, что Лужина оставили. Из-за него нормальные дети учиться не могут, потому что боятся. Ладно, если он ходить не будет, так он же придёт и «кодлу» с собой приведёт. Раз отчислили, два отчислили… – это с места встал Сергей Евгеньевич и заговорил в тишину, пытаясь быть убедительным. Все смолкли – его всегда внимательно выслушивали. Тем более…

Даже постоянно говорливые филологи поражённо притихли – зрелище! Что же ответят «открытому бунту»? – а Сергей с воодушевлением, свойственным самым «натуральным» артистам, продолжал:

– Лужин на учителей с кулаками бросался, на дискотеке постоянно пьяный, у себя на уроках я ни разу его не видел, ладно, под конец года показали: «Смотрите и внемлите – ваш ученик…» Если бы я знал, что его в десятый возьмут, я бы вас не слушал, не поддался бы. И тройку бы не поставил, влепил бы «два», как есть!

– Сергей Евгеньевич! – голос директрисы взвился по нарастающей, – Сядьте! У нас с вами ещё Отдельный Разговор по поводу Вашего класса, у Вас тоже много недоработок, а Лужин – не Ваша проблема.

– Скинули на девчонок… – недовольно бурча под нос, Сергей сел, культура не позволяла спорить с женщиной. Учителя – люди правил и принципа. И их за это бьют.

– Поросёнок… – восхищённо прошептала Верочка Ларисе на ушко, и по загоревшимся глазам Веры той стало ясно, что о муже Веруся временно «подзабыла»…

«А впрочем, администрации это бы понравилось… Когда однажды Вера пришла в школу с мужем и ребёнком, чтобы просто позвонить, на неё „окрысились“ и отчитали при детях как девочку… Может, чтобы крепче привязать к бесплатной работе, им удобно было бы произвести массовое скрещивание? И всем „перетрахаться“ друг с другом? Учитель и учитель, круто!»

Отчасти от таких мыслей Лариса не спешила отвечать на явную симпатию со стороны физика Михаила. Как все ей говорили – зря.

«Вообще, мужчины в школе – как инопланетяне, это другой мир. А ещё ходят слухи, что все они от обилия окружающих женщин и девушек быстро сходят с ума и становятся импотентами в 30 лет…»

Сергей сел, недовольный собой. «Мы – бессловесное стадо, – думал он с горечью, – Прав Мишка, что сбежал, не остался на это «доказательство показательства.»

Сидящий рядом Петр сочувствующе похлопал по спине:

– Не переживай, Серёга. Всё проще, она не со зла, у директрисы должность такая – чтоб карась боялся, и чтоб трон не шатался. Короче… они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем… Расслабься.

– Да надоело уже…

– Понимаю. Но ничего, всё одно – вечно жить не будешь.

***

Педсовет прошёл. Лужина определили в 10 класс, к Ларисе. Она пожала плечами, так как мало его знала – он и впрямь редко приходил на уроки. Работа есть работа.

Было сказано ещё много, но оно почему-то не запомнилось. Директриса для поднятия боевого духа ещё поорала на некоторых, потом перед учителями полчаса выступала «гостья», на тему «здравствуйтеяпредставителкосметическойкомпаниикоторая…» и т.д

Муть, реклама – та же проституция.

А кого-то и просто так дерут.

Кому это надо?

Нам!

Нахрена?

***

Михаил лениво вёл урок. В кабинете стояла посредственная тишина, её создавало работающее меньшинство класса. Остальные, погружённые в своё вели между собой монотонно жужжащую беседу. С губ Михаила изредка срывались фразы:

– Внимательнее…

– Вот здесь посмотри…

Единицы понимающе кивали, остальные…

– «Боже мой, как же мне влом! – думал Мишка, который раз открывая учебник и повторяя только что сказанное, – Как же они тупы и дебильны… Нет, не все. Но сколько же тут «дубов»! Дубоцефалы, маразм, натянутый на глобус. Снаружи некие разводы, будто очертания материков, а на деле – полный ноль, какие-то пятна. И внутри пусты! Чего я здесь делаю? Зачем я тут? У меня столько важных, нужных дел. Я мог бы принести пользу обществу, а не вянуть здесь. Кому нужен такой труд? Хотя, постойте, ясно, что никому. Если бы в нём кто-то нуждался, всё было бы не так… и родители не смотрели бы с презрением, принося учителям свои заношенные вещи: «Вы возьмите, а то мы на дачу увезём…» – он оглядел класс.

«Бедные дети… Ну чему, спрашивается, чему их могу научить я, думающий лишь о том, как бы мне сегодня поесть, и чтобы друзья не смотрели осуждающе: «Третий раз у нас питается…» И куда идти в следующий раз? Что я здесь делаю?

Да, умом я понимаю, что могу найти другую работу, денежную, надёжную… и оправдания мои: «Боюсь за будущее и потому хочу сделать его лучше», – чепуха, туфта. Ты «гонишь», Миха! Почему тут? Лень.

Лень и вбитая в башку еще в Университете идея о благородном и бескорыстном служении. Покорность… Человек, по-видимому, так привыкает к свинскому отношению к себе со стороны других, что уже не может без него обходиться. Это как мазохизм. Все зачем-то сочувствуют: «Ах, вы учитель…» – а за спиной злорадствуют. И потом любой, хоть как-то выше, больше получает, стремиться пнуть побольнее. А особенно плохо, если он тоже нищий, но на копеечку «дороже» и «имеет право» учить тебя, как тебе работать. Как же терпеть?