Границы молодой республики, в соответствии со взглядами руководства Советской России, описывались следующим образом: на западе ею должна была стать «этнографическая граница с буржуазными государствами», на востоке и юге ее надлежало определить соответствующими решениями уездных и губернских съездов Советов «в полном согласии с правительствами РСФСР и ССРУ». В итоге в состав Советской Белоруссии должны были войти 11 уездов Минской и Гродненской губерний^[14]. Исходя из этих политических позиций и после того как наступил переломный момент в битве за Варшаву, в Минске в августе 1920 года велись мирные переговоры между РСФСР и Польшей. По предложению РСФСР восточную польскую границу следовало провести по линии Керзона, с отступлением в пользу Польши в районе Белостока (в Белоруссии) и Холма (на Украине). В ответ польская делегация обратила внимание на то, что «польский элемент простирается далеко за линию, предложенную советской делегацией», и что соответствующая линия практически целиком совпадает с линией раздела Речи Посполитой 1795 года и поэтому оскорбляет национальные чувства поляков.

Однако к этому времени ситуация на фронте изменилась в пользу Польши (16 августа польские войска прорвали участок фронта, удерживаемый так называемой Мозырской группой)^[15]. Белорусский вопрос возник вновь и на новых условиях, диктуемых уже Польшей. Если первоначальные условия перемирия, выдвинутые советской стороной, действительно скорее походили на ультиматум, то после августовско-сентябрьских поражений Красной армии ситуация радикально изменилась. Теперь польская сторона могла попытаться диктовать свои условия. В развитие дискуссии о судьбе Восточных Кресов Я. Домбский подчеркнул факт признания польским руководством в лице Ю. Пилсудского права на самоопределение народов Литвы, Украины и Белоруссии, и это при том, что Польша обладала «несомненными историческими правами» на эти территории и могла бы «просто их присоединить»^[16].

По итогам Рижской конференции 1920–1921 годов граница между Советской Белоруссией и Польшей проходила по Западной Двине от границы России с Латвией, по границе Виленской и Витебской губерний, до пункта, где граничат Дисненский, Лепельский и Борисовский уезды, рекам Березина, Вилия, Илия, Рыбчанка, ж. д. станции Радошковичи, далее к востоку от селений Волма, Раков и Рубежевичи до ж. д. линии Минск – Барановичи, по рекам Лань, Припять и Ствига до границы Минской и Волынской губерний^[17] (см. карту ниже).

Территория Беларуси после заключения Рижского мирного договора. Укрупнение БССР в 1924 и 1926 годах

У каждого своя правда: у мужа по отношению к жене, у семьи – к соседям, у деревни – к городу, у страны к соседним странам, национальные герои которых зачастую у нас являлись преступниками. Во всем этом трудно разобраться. Да мы и не ставим перед собой такие задачи. Здесь хочется рассказать о трудных судьбах не только моих родственников, но и других людей, прошедших через аналогичные испытания, о которых очень емко высказался польский писатель Г. Сенкевич, назвав свой роман «Огнем и мечом». Действительно, и огнем, и мечом прошлась судьба по линии жизни многих белорусов, родившихся в начале ХХ века. Революции, две мировые войны, постоянные переселения с места на место. Кто в этом виноват, где правда о том, что тогда произошло? Эти вопросы будут неразрешимы до скончания века, а затем перейдут в разряд преданий и былин.

Показателен в этом отношении пример, связанный с историей жизни известных белорусских писателей Янки Купалы и Якуба Колоса. В 1939 году первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии Пантелеймон Пономаренко написал Сталину письмо, где просил его если не расстрелять этих видных белорусских деятелей культуры, то выслать в Сибирь. И Я. Колас, и Я. Купала прекрасно понимали, в какой политической системе живут и чего могут ожидать от большевистской диктатуры, являясь уроженцами территорий Западной Белоруссии. Однако и Сталин понимал, что в новом государстве – Советской Белоруссии – не стоит начинать с репрессий национальной элиты, и наградил обоих белорусских «песняров» орденами Ленина.

Город Вильнюс, современная столица Литвы, до 1939 года всегда был главным городом Западной Беларуси, его культурным и научным центром. Работая над учебником для студентов экономических специальностей Беларуси, который назывался «История экономических учений»^[18], я собрал богатейший материал о белорусских ученых экономистах, работавших в университете Вильнюса и обогативших мировую и национальную науку того периода многочисленными достижениями. Чего только стоит первый белорусский учебник по экономике, изданный в Вильнюсе на белорусском языке под редакцией А. Бильдюкевича, опередившего свое время не только в Беларуси, но и в России и Польше. А если вспомнить современный польский город Белосток, то именно здесь 5 октября 1939 года в помещении городского театра состоялось собрание представителей Западной Беларуси и была принята Декларация об объединении с советской Белоруссией (БССР).

Многое стерлось из памяти тех людей, воспоминаниями которых мы воспользовались в данной книге. Многое под воздействием пропаганды изменилось в эмоциональном восприятии. Однако общее содержание воспоминаний и рассказов, отражая ранее изложенный ход исторических событий, позволяет глубже заглянуть в те явления и процессы, которые на изломе веков в разных странах и на разных территориях Европы и Сибири сделали одних преступниками, других – героями, третьих – жертвами.

С моей мамой. 2018 год

Моя мама, Черновалова (далее – Грицук) Нина Антоновна, – одна из тех, кто, родившись в 1930-х годах на территории Польши, в так называемых Восточных Кресах, была белоруской в Польше, полькой на Алтае и русской по возвращении в Брест. Училась в школе на польском, белорусском и русском языках, была дочерью ссыльно-поселенного, вышла замуж за героя Великой Отечественной войны. Была репрессирована, затем реабилитирована, тайком переписывалась с соотечественниками из Америки в советское время, чтобы найти своего отца, арестованного работниками НКВД и сбежавшего из Брестской тюрьмы в 1941 году после того, как Брест заняли немцы. Многое переплелось в жизни этих людей на протяжении ХХ века. Но обо всем по порядку.

* * *

Вспоминая минувшие события, мама всегда начинала свой рассказ с судьбы моей бабушки Марфы Федоровны: «Мама моя, в девичестве Кузьмицкая, родом была из деревни Антоново (ныне Малоритский район Брестской области). Бабушка и дедушка по материнской линии также жили в деревне Антоново. Это была небольшая деревушка, затерянная в лесу, там не было ни церкви, ни костела – одни домики сельчан. Родилась она в 1905 году и до 1914 года проживала в этой деревне.

С началом Первой мировой войны в 1914 году мой дед и баба были призваны в царскую российскую армию, но что там делали – я не знаю, так как при царе это еще было. Всех детей из семьи деда (а их было четверо) сначала вывезли в Москву, а потом – вглубь России, в г. Ярославль. Одна из сестер (старше мамы на десять лет) вышла замуж за литовца и уехала жить в Литву, а остальных троих детей (мою маму и двух братьев) поселили в детском доме в Ярославле. Один из сыновей – Яшка – в Ярославле погиб. В 1924 году семья вернулась в Западную Беларусь. Мама моя, Марфа Федоровна, возвращаться не хотела, так как закончила в Ярославле гимназию, но мой дед, ее отец, после войны получил разрешение от польских властей вернуться на родину, приехал и забрал ее. Мама училась в гимназии г. Ярославля хорошо, с отличием окончила ее и не хотела возвращаться в Беларусь в деревню. Что там ее ждало? Коровы да свиньи? Но по настоянию отца она вернулась в 1924 году. У нее там, в России, и кавалер какой-то был из Москвы, а отец приехал и забрал ее. Вернулся и оставшийся в живых ее брат. Приехал и построил себе какую-то хижину, потом женился. Когда мама приехала в деревню Антоново, там не было ни кола, ни двора. В 1928 году она вышла замуж за моего отца, вдовца, и они начали строиться в деревне Волки».

Трое внуков с бабушкой Марфой Федоровной. 1963 год

Рассказы мамы о своем отце, Антоне Никитиче, отличались другим эмоциональным настроем и некоей обидой за то, что, будучи тогда уже в Америке, в г. Сан-Франциско, он не признал семью, возвратившуюся из Барнаула в Брест в

1947 г.: «Мой отец имел фамилию Грицук-Томашук, он был средней руки хозяином крестьянского двора, не хуже и не лучше других. Жили мы в то время в деревне Волки, а через реку была деревня Щебрин, куда мы, дети, ходили вброд по разным делам. А взрослые ходили и в г. Брест.

Белорусские деревни 1920-х годов

Отец известен был тем, что пел в церковном хоре и один во всей деревне учил алгебру, чему учил и брата Сашу. Я училась сначала в польской школе, было мне тогда семь лет, а пошла в школу я в 1938 году. Школа эта находилась в другой деревне, Литвинах, – небольшой деревне без церкви. В церковь мы все ходили в деревню Щебрин, там же и все записи делались – о рождениях и другие. В Литвинах сначала учились я и брат Саша, который потом перешел в другую школу (в Литвинах было только четыре класса), чтобы учиться дальше. А я отучилась три года, и отец сказал: «Для девочки достаточно». Никаких документов об обучении в школе мне не выдали. Учили мы то польский, то белорусский, то русский языки. Времена были такие – мы сначала находились под польской властью, а потом пришли «Советы».

Брест 1920-х годов

У деда моего по отцовской линии было двое сыновей и две дочери. Они жили в деревне Гули, за дорогой стоял их дом. Отец мой во дворе у них стал строить домик. Он был 1895 года рождения, а мама родилась в 1905 году. Еда у нас была скудная – в основном картошка да хлеб, который сами пекли. Иногда ели и мясное – колбасу, которую тоже сами делали. Держали баранов, отсюда колбаса, мясо; их подвешивали на чердаке, и на зиму хватало. В ящиках солили сало, которое тоже растягивали на зиму. Какую-то другую еду или продукты не покупали, жили за счет своих запасов. Картошку, помидоры, огурцы держали в погребе, всем занимались сами. Самогон мы не делали, а в Антоново дед гнал самогон, и там они много пили, отчего дед и умер в 60 лет.

Деревня Волки

У него было два брата, и они тоже сильно пили. Говорили, что дед начал пить, как только приехал с фронта, с Первой мировой войны. А бабушка сильно принялась^[19] и через неделю тоже умерла. У нас же в Волках с выпивкой было строго, иногда на большие праздники и то чуть-чуть».

Марфа Федоровна была второй женой Антона Никитича. В период Первой мировой войны ее родителей рекрутировали в царскую армию. Так моя бабушка попала сначала в Москву из Западной Беларуси, а затем в г. Ярославль, где ее определили в женскую гимназию.

Ярославль, начало XX века

Мода на женское среднее образование в то время прочно вошла в русскую жизнь. Для выбившихся в люди мещан, торговцев или сельских кулаков женская гимназия стала модным атрибутом, таким как приличный дом с экипажем. Конечно, в масштабах всего народа процент образованных девушек был каплей в море, но среди интеллигентной публики уровень женского образования был весьма высок. В 1861 году в Ярославле открывается первая Мариинская женская гимназия «облегченного типа», которая первоначально располагалась в Доме призрения ближнего. Она предназначалась «для девиц всех сословий», которых обучали Закону Божьему, чтению, письму, счету, географии. На начало ХХ века в губернии действовали семь гимназий, из них пять женских. Все они были построены по классическому типу. Позже, в 1920-х годах, когда Марфу Федоровну перевезли в Ярославль, в гимназиях изучали Закон Божий, русский язык, включая азы церковнославянского и словесности (литературы), математику, русскую и всеобщую историю и географию, рукоделие, естествознание, физику, математическую географию, педагогику, рисование, чистописание, французский, английский, немецкий языки. В женских гимназиях (как и в мужских) нужно было носить форму. За основу было взято платье кофейного цвета девушек из Института благородных девиц, только вместо шелкового его сделали шерстяным. В зависимости от моды и веяний времени платья постоянно менялись, упрощались и укорачивались.