К тому времени немец-радист уже вел передачи из точки километрах в ста северо-восточнее того места, где мы их взяли. Немцам, правда, сообщили другие координаты места, куда якобы пришлось перебазироваться, километров на полсотни ближе к тому хутору. Ну, объяснили, надо надеяться, убедительно: на прежнем месте очень уж беспокойно, так и шляется кто попало, а два раза в лесу, хоть и далеко от хутора, появлялись советские военные, которые, такое впечатление, что-то или кого-то искали, один раз даже с собаками. Вот и пришлось перебраться в местечко поглуше. С одной стороны, придется отмахивать гораздо большие концы, с другой – так гораздо безопаснее. Немцы, чуть подумав, такое решение одобрили, еще раз напомнили об осторожности, кратенько дали кое-какие советы касаемо того, как работать не столь топорно, а в заключение пообещали «в скором времени оказать более существенную помощь». Последняя фразочка опять-таки вселяла надежды, ведь «существенную помощь» можно было в данной ситуации оказать одним-единственным образом: прислав специалистов, с которыми мы прямо-таки жаждали познакомиться и пообщаться!

По делу работали еще две обеспечивающие группы: одна готовила в штабе армии убедительную дезу, другая вела постоянное наблюдение за тем местом, о котором мы, то бишь якобы майор, сообщили как о новом месте постоя. Мало ли, как оборачивались дела в таких вот случаях. Немцы вполне могли, опять-таки проверки ради, выбросить парочку парашютистов или же послать кого-то из той самой своей здешней недовыловленной нами агентуры – чтобы проверили, имеется ли в указанном месте майорово доблестное воинство. Ну, а мою группу, с немцем-радистом, забросили в совершеннейшую глухомань.

Почему сделали именно так, почему не стали вести радиоигру из какого-нибудь близлежащего города, а погнали в глушь? Ни у кого тогда не было аппаратуры, способной определить из-за линии фронта, с достаточно большого расстояния, откуда именно ведется радиопередача. Можно было работать хоть из самой Москвы.

Ну что тут сказать… Что в армии, что в нашей системе у начальства сплошь и рядом бывают свои высшие соображения, которые до подчиненных не доводятся. Мне самому в ходе пары операций приходилось кое-что секретить от подчиненных. Так что тому, кто не посвящен во все, иные поступки руководства могут показаться блажью, а то и глупостью – а на деле за ними скрыт свой глубокий смысл…

Московские планировщики операции ни за что не допустили бы ни глупости, ни блажи – не те были люди у Лаврентия Павловича, без которого тут просто не могло обойтись, несмотря на то, что СМЕРШем руководил Абакумов. А тайная война, особенно радиоигры, – дело тонкое…

От безделья (почему оно мне выпало – чуть погодя) я пытался понять логику начальства, ставя себя на его место. Убедительнее всего выглядела такая версия: там, в Москве, опасались очередной хитрой немецкой проверки.

При любой радиоигре обязательно изучается (или освежается в памяти) опыт предшествующих – детали, подробности, успехи и неудачи. Точно так же то было заведено и у немцев. Был интересный случай парой лет раньше. У них в тылу вроде бы нормально работала заброшенная нами разведгруппа. Почерк радиста сомнений не вызывает, сведения идут верные. Настало время посылать к ним связного, немало знавшего офицера, чтобы устно передал обширные инструкции для дальнейших действий – пеленгаторная служба у немцев работала отлично, и не стоило лишний раз вылезать в эфир с обширными «простынями». Благо все проверки группа прошла.

И тут в чью-то светлую – ох, светлую! – голову пришла идея устроить все же еще одну проверку. Радисту поступил короткий приказ: завтра в такое-то время, как штык, неотлучно находиться на явке, у рации, для приема крайне важного сообщения. А назавтра поступила радиограмма примерно такого содержания: мил человек, ты у нас парень опытный, сам понимаешь, что в таких делах на любые проверки обижаться не следует. Сообщаешь, что обосновался в данном городе по такому-то адресу? Вот и ладушки. Опиши-ка немедленно и подробно вид из окна твоей квартиры…

И эта сука завиляла! Молчал минут двадцать, потом вышел на связь и погнал откровенную пургу: мол, ему вчера вечером пришлось перебраться с рацией на другой конец города, на запасную явку, а то что-то замаячили поблизости немецкие радиопеленгаторные машины, которые ни с чем другим не спутаешь, очень уж характерный у них вид…

Ах ты ж тварь! О подобном перемещении обязан был сообщить немедленно!

Тут уж не осталось никаких сомнений: радист, а то и вся группа, в руках у немцев, радиста и, очень похоже, еще кого-то из членов группы они сломали, идет радиоигра… И передачи идут откуда-то из совершенно другого места. Немцы допустили один-единственный прокол, не посадили радиста по названному ими адресу и не оставили там постоянной группы, ограничившись, надо полагать, одним наружным наблюдением за «явкой». У самого хитрого лиса, что нашего, что немецкого, порой случались проколы, гробившие все дело. Взять хотя бы историю с нержавеющими скрепками, давно известна, не секрет… Знаете? Ну вот… В общем, если бы не та светлая головушка плюс немецкий прокол, угодил бы наш офицер прямехонько к абверовцам…

Примечание автора: история со скрепками и в самом деле давно известна. Наши в документы ставили скрепки из простого железа, оно быстро окислялось, на страничках оставался следок ржавчины. Немцы это поначалу недоучли и своим агентам в поддельные документы пихали скрепки из нержавеющей стали, и как только наши это просекли, пошел у немцев провал за провалом. Кстати, есть информация, что однажды случилось с точностью до наоборот: нашим разведчикам в поддельные немецкие папиры поставили скрепки не из нержавейки, а из простого железа, быстро давшие ржавый след. На чем и погорели заброшенные…

Так вот, мне приходит в голову, что начальство опасалось со стороны немцев именно подобной проверки. Места эти были немцам прекрасно известны по одной простой причине: земли тамошние, будучи в свое время польскими, при разделах Польши попали как раз к Пруссии, ну а потом, соответственно, к Германской империи. (Пилсудский их забрал в восемнадцатом году, а в тридцать девятом немцы включили в состав рейха. Ну, а по Ялтинским соглашениям они возвращались Польше – но это к слову.)

Короче говоря, у аккуратистов-немцев должна была сохраниться груда документов и подробнейших карт этих мест. И вот, предположим, на «хутор» приходит с той стороны радиограмма, что-то вроде того: немедленно опишите окружающий лес, каков он там: сосняк, березняк, смешанный? Опишите ландшафт. В течение четверти часа сообщите, цел ли такой-то колодец или мостик над речушкой. Предположим еще, что наши повторили тот немецкий прокол и не оставили на «хуторе» постоянной группы… Конец игре. Как ты тут ни юли… Пожалуй, это самая правдоподобная версия, хотя правды я так никогда и не узнал.

А вот другое соображение, по которому нашу группу дислоцировали именно в эту глушь, начальство от меня не секретило, наоборот, провело подробнейший инструктаж. В некоторых смыслах тот район был, если можно так выразиться, стерильным. Совершенно не затронутым ни войной, ни «партизанкой». Очень уж дикая глухомань, предгорья-чащобы, совершенно бесполезные во многих смыслах. Уж там-то не было ни малейшего риска, что на наше расположение выйдут немцы-окруженцы, аковцы или какая-нибудь другая сволочь.

Я вас не заговорил, так подробно описывая всю предысторию? Наоборот, интересно? Вот и отлично. Все мы люди, все человеки, хочется поговорить о военных годах – но у нас-то, сами понимаете, положение не то, что у обычных вояк, раз в сто лет случается, чтобы вот так выпал случай свободно поговорить о наших делах…

Ну, если вам и в самом деле интересно, расскажу и о том подробном инструктаже, который я и все подчиненные мне офицеры получили перед отправкой. Благо эта информация никогда и не секретилась.

Предгорья, чащобы, глухомань. Собственно говоря, обитали там не просто поляки, а мазуры. Это такая народность… а, вы знаете? Да, язык немного отличается, но не особенно. Хорошо зная польский, и понимать, и объясняться нетрудно. А я-то знал польский хорошо, да и теперь не подзабыл, вон, целая полка детективов. Дело в том, что после выпуска я успел прослужить в Ленинградском пограничном округе лишь несколько месяцев, а потом меня перевели на запад, где оборудовали новую границу, создавали заставы. На одной такой заставе я и прослужил с ноября тридцать девятого до двадцать второго июня ясно какого года. Обязанности у меня были… гм, скажем так, специфические, требовавшие хорошего знания польского. Вот и пришлось в пожарном порядке учить так, чтобы от зубов отскакивало, – впрочем, мне, белорусу, хоть и «восточнику», в этом отношении пришлось легче, чем другим, начинавшим с нуля.

В общем, мазурские края. По обширному району разбросано немало деревушек, но в большинстве своем небольших, порой вообще на десяток дворов. То село, неподалеку от которого мы обосновались, смело могло считаться по местным меркам прямо-таки центром цивилизации: сотня с лишним дворов, костел, парафия, то бишь резиденция приходского ксендза, три корчмы, четырехклассная школа, почта, базары по воскресеньям… Цивилизация, в общем. Относительная, конечно: единственный телефон – на почте, радиоприемник до войны имелся только у ксендза (немцы, когда пришли, забрали), всей администрации – местный староста, олицетворявший своей персоною и власть над тем районом, газеты до войны выписывали только ксендз, почтмейстер (опять-таки, подобно старосте, в одном лице составлявший весь персонал почты), местный учитель да один из корчмарей (но не какую-то более-менее серьезную, а этакий бульварный листок). Медицины никакой, в случае чего-то серьезного больного приходилось везти километров за полсотни в повят^[1] – но местные, знаете ли, частенько и не возили, согласно нехитрой мужицкой философии: бог даст, выздоровеет, а помрет, так это ему на роду было написано. Электричества тут не видывали со времен его изобретения. Ага, еще одна на всю округу ветряная мельница (по этой причине мельник был персоной небедной, такой местной аристократией), один на всю округу полицейский и двое лесников. Глухома-ань… Я ведь читал до войны «Машину времени» Уэллса – и казалось порой, что всех нас на такой машине зашвырнуло куда-то в девятнадцатый век. Нет, серьезно. Просто-напросто не имелось никаких внешних примет первой половины двадцатого века. Жили, как лет сто назад, разве что меньше стало кунтушей, этаких длиннополых кафтанов, их в будни носили главным образом старики, но по большим праздникам надевали и люди помоложе, кунтуши, когда мы приехали, все еще висели в лавке. Ага, я еще лавку забыл упомянуть. Единственную на все село и всю округу, а потому торговавшую всем на свете, от селедки и подковных гвоздей до кунтушей, хомутов и вил. Лавочник, монополист хренов, числился среди местных хозяев жизни. Война его коммерцию изрядно подкосила, но как-то все же выкручивался…

Жили они там довольно бедновато – места не способствовали. Пахотной земли пониже, в долине, было маловато, и довольно скудной. Выращивали в основном ячмень. Те, кто побогаче, его возили в повят, продавали на тамошнюю пивоварню, а мелкие хозяйчики пускали опять-таки на пиво, но уже исключительно для собственного употребления. Пиво, между прочим, было весьма даже неплохое.

Кое-кто держал овец – но опять-таки немногие, отары были маленькие – не было в горах хороших, богатых пастбищ, имелись еще смолокуры и углежоги – но и на этом экзотическом для советского офицера ремесле не разбогатеешь. Кто-то держал парочку коров, кто-то свиней: животина неприхотливая и особого ухода не требует. Несколько человек мыли золотишко в горах – там оно в ручьях попадалось, в вовсе уж мизерных количествах (отчего ни одна власть всерьез им никогда не занималась). Но если знать место и погорбатиться с весны до снега без передышки, можно намыть жменьку, как лишнее подспорье в хозяйстве.

И еще одна интересная подробность. Браконьерские были места – мама родная. Благо дичины в лесах имелось изрядно. Это у них там была старая традиция, уходившая куда-то в глубь веков. И ни одна власть никогда ничего не могла с этим поделать: то есть, как могли, ловили и сажали, но попробуй-ка искорени полностью. Технически нереально. Я как-то прикинул от скуки: чтобы искоренить полностью это интересное ремесло, пришлось бы в тех местах постоянно держать не менее полка – а какая власть пойдет на такое расточительство? Вот они и старались изо всех сил, были целые, прости господи, трудовые династии. И мастера с нешуточным стажем. Какой-нибудь нестарый еще мужичок лет пятидесяти озоровал и при кайзере, когда тут были охотничьи угодья какого-то князя, и при Пилсудском, и при немцах. Да и семейка не отставала.

Вот такая была глухомань. Все войны нашего века ее обошли стороной – и в Первую мировую, и в тридцать девятом, и сейчас фронты проходили гораздо южнее, так что сюда и отголосков не доносилось. Рекрутов, правда, гребли, это уж как водится – и при кайзере, и при Пилсудском. Но война сама по себе их совершенно не затронула. Настолько, что немцы сюда добрались только в середине октября тридцать девятого – на двух бронетранспортерах, с какими-то обмундированными чиновничками.

Наворотить они тут ничего особенно не наворотили – в такой-то глуши? Первым делом в три секунды сместили старосту (он, понятно, не дурак, а потому не сопротивлялся, шапку в руках мял да кланялся). На его место поставили какого-то хмурого фольксдойча, которого привезли из повята. Полицейского разоружили, велели снять форму и сидеть тише воды, ниже травы. На их место привезли каких-то двух мордоворотов, опять-таки из повята – сначала они шлялись в штатском, только с кобурами на поясе и повязками на рукаве, но потом немцы стали организовывать «гранатовых» и привезли им мундиры. «Гранатовый» по-польски – темно-синий, вот и щеголяли эти сизари до поры до времени. Почтмейстера опять-таки выгнали к чертовой матери, тоже велели форму больше не носить, а на почте поселили полицаев и нового старосту. Сгребли давным-давно прижившегося здесь еврея-сапожника со всем семейством, а заодно прихватили и учителя. Хотя никаким евреем он не был. По поводу данного обстоятельства местные потом долго чесали в затылках: его-то за что? Человек тихий, пожилой, политикой не занимался отроду, в партиях не состоял…

Ну, мы-то знали, что к чему. Немцы еще до вторжения с присущей им, сукам, скрупулезностью разработали план уничтожения польской элиты и интеллигенции. Какое там образование, когда полякам запрещалось даже есть белый хлеб. Я серьезно. За белый хлеб поляка могли и к стенке прислонить, чтоб не объедал высшую расу, недочеловек…

Да, самое интересное. Обоих лесников они по каким-то своим соображениям трогать не стали, велели только снять все прежние знаки различия, выдали взамен повязки с какими-то печатями, взяли подписку о верной службе рейху, даже ружья им оставили и наказали исполнять прежние обязанности. Ну, а поскольку без агитации и пропаганды в таком деле ни за что не обойдешься, один из чиновничков, неплохо говоривший по-польски, закатил перед согнанными деревенскими долгую речь. Объявил, что эти земли вновь отныне и навсегда возвращаются в состав тысячелетнего рейха, потребовал строжайшей лояльности к новому немецкому порядку и огласил длиннейший список прегрешений перед новой властью, за которые полагается расстрел.

Пока он распинался, бравые зольдатики свернули шеи дюжине оплошавших гусей, закинули в бронетранспортеры парочку свиней и еще того-сего, что плохо лежало. И укатили.

Собственно говоря, этим немецкие «реформы» и ограничились. Разве что налоги, как водится, увеличили, а потом угнали куда-то на работы с дюжину парней покрепче и помоложе. Да еще раз несколько в год сюда приезжали поохотиться немецкие офицеры.

А в общем и целом за последующие годы военного лихолетья округа не хлебнула. Партизан, как я уже говорил, здесь ни разу не объявлялось, ни «московских», ни «лондонских». Так и прожили почти что прежним сонным царством до начала сорок пятого. Когда немцев из этих мест вышибли, прикатили на сей раз поляки, и представители новой власти, и наши, так сказать, коллеги. Староста-фольксдойч успел сбежать, но обоих полицаев взяли тепленькими, а заодно прихватили и лесников. Многое мне в поляках не нравится, признаюсь откровенно, но одно я безоговорочно принимаю и одобряю: немецких пособников, о какой бы разновидности ни шла речь, они грабастали за шкирку быстро и беспощадно. Не без перегибов, конечно – вот взять тему лесников, они-то, по большому счету, в чем виноваты? Ну да бывают времена и ситуации, чего уж там, когда вовсе без перегибов не обойдешься…

Так вот, в такую глухомань мы однажды и прикатили на нескольких «студерах» и «Виллисах», с парочкой полевых кухонь. Именно оттуда и предстояло вести радиоигру – как я уже говорил, места тихие, ни малейшего шанса, что на нас вылезет какая-нибудь вражина. Знало начальство, что делало. Как вежливые люди, уведомили старосту (того самого, довоенного, с приходом поляков объявившегося на прежнем месте), что какое-то время будем здесь дислоцироваться. Староста это принял философски – а что еще он мог сделать. Вдобавок с ним поговорил по душам прикомандированный к нашей группе капитан Витольд Ружицкий, наш коллега из Войска Польского. Меня заранее проинструктировали, что именно его, когда все немного утрясется, назначат, переводя на наши мерки, начальником воеводского, то бишь областного ГБ. Одним словом, наш был человек, наверняка проверенный на сто кругов.