Но прежде чем собирать войско и скликать сильных и опытных ратных людей, надо было определиться с военачальником народного ополчения. Такое великое святое дело, которое началось в Нижнем Новгороде с лёгкой руки Кузьмы Минина, надо было отдать в чистые руки глубокоуважаемого и обязательно совестливого человека. Остановились нижегородцы на князе Дмитрии Михайловиче Пожарском, из многих бояр и князей это была самая верная и надёжная кандидатура. Чуть ли не единогласно решили нижегородцы звать на воеводство великого народного ополчения князя Дмитрия Пожарского, который залечивал тогда свои раны, полученные в Московском погроме, в Суздальском уезде, в селе Мугреево, расположенном недалеко от Нижнего Новгорода. Ратное дело князь знал хорошо, большой воинский талант и мужество проявил при защите Зарайска от Лжедмитрия Второго, в битве под Котлами против атамана разбойничьих войск Болотникова, а потом и в Московском восстании против поляков.
Когда из Нижнего Новгорода послали бить челом к раненому Пожарскому, тот с достоинством отвечал:
– Раны мои не повод отказывать такому высокому обществу. Надо так надо. Всегда рад я послужить своей земле и своему несчастному народу. Буду рад я и за православную веру страдать до самой своей смерти, и пусть эта смерть лучше случится в бою за Отечество православное, чем в безделье на печи. Но у меня есть условие одно к вам…
– Какое условие, воевода? – насторожились нижегородцы. – Говори без утайки, как на духу.
– А такое условие, чтобы вы должны избрать из ваших посадских людей такого человека, который был бы со мною всегда в моём военном деле и ведал бы казной для жалованья ратным людям. Не мне же самому казной заниматься – как, есть у вас такой человек, к чистым рукам которого ни одна ржавая копейка не прилипнет?..
Стали нижегородские послы раздумывать при воеводе, кого бы им выбрать в помощь князю «заведовать казной ополчения», стали шушукаться между собой. Но Пожарский не дал им практически никакого тягучего времени на долгое раздумье:
– Вот что, есть у вас в городе такой человек, Кузьма Минин. Земля слухами полнится. Вот и до меня слухи дошли, он человек совестливый, бывалый, организатор хороший, в торговле проявил себя, уважают его. С него ведь дело великое сбора средств на народное ополчение началось – не так ли?
– С него, с Минина Сухорукого.
– Вот видите, ему такое дело за обычай торгового человека, знающего счёт каждому рублю и каждой копейке. – Улыбнулся князь Пожарский. – У нас с ним разногласий не будет, я думаю. Я наслышан о нём только самого хорошего… К тому же к нему во сны часто святой Сергий Радонежский наведывается… Это тоже хорошо… Мой тёзка Дмитрий Донской недаром перед битвой с Мамаем на благословление к святому Сергию ходил… А мне нужен рядом человек, который во снах со святым Сергием общается напрямую, может, что и мне посоветует…
Когда посланцы к Пожарскому вернулись в Нижний Новгород и рассказали о желании князя видеть рядом с собой Минина, нижегородцы стали бить челом Кузьме, чтобы он потрудился на благо общества, стоял у мирской воинской казны ополчения. Минин поначалу отказывался от такой великой ответственности, но потом согласился с условием: пусть нижегородцы напишут такое общее распоряжение, что ничего не пожалеют для пополнения казны в великом деле освобождения Отечества от иноземных захватчиков.
Весть о том, что из Нижнего Новгорода скоро пойдёт на Москву народное ополчение Пожарского – Минина, быстро разнеслась по Русской Земле, ратные вооружённые силы стали подходить к нижегородцам со всех сторон. Пожарский с нижегородцами рассылал по всем большим городам грамоты народного ополчения, в которых говорилось, между прочим, следующее:
«Теперь мы, Нижнего Новгорода всякие люди, идём на помощь Московскому государству. К нам из многих городов прибыли дворяне, и мы приговорили имение своё и дома с ними разделить и жалованье им дать. И вам бы также поскорее идти на литовских людей. Казаков не бойтесь: коли будем все в сборе, то всею землёю совет учиним и ворам не позволим ничего дурного делать… Непременно надо быть вам с нами в одном совете и на поляков вместе идти, чтобы по-прежнему казаки не разогнали бы нашей рати…»
В призыве грамот «не бояться казаков» всё же проскальзывала теневая сторона обращений: робели ополченцы перед казаками, побаивались смелые воины второго народного ополчения вместе со своим опытным военачальником Пожарским лихих казаков из первого ополчения…
Эти грамоты читались повсюду на мирских сходах, город сносился с городом через грамоты, собирались народные деньги на «всеобщее народное ополчение». Опять, после неудачи первого ополчения Ляпунова, собиралась на бой Русская Земля своим более организованным вторым народным ополчением Пожарского и Минина. О серьёзности намерений его вождей говорило хотя бы то, что ополченцам сразу же при выходе из Нижнего Новгорода было роздано жалованье: сотники и десятники получили по 50 рублей, конные дворяне – по 40 рублей, остальные – по 20 рублей. Вожди второго ополчения знали, что для ведения войны потребуется денег гораздо больше, чем собрано и роздано ополченцам, потребуется осторожность обращения с деньгами при понимании непреложного факта, что не только поляки – враги Москвы, но и казаки, и предатели-коллаборанты, засевшие в Кремле, – из той же породы опасной и злодейской…
Поляки и предатели-бояре, прознав о сборе второго ополчения в Нижнем и скором выходе его на «священную битву» с врагами Москвы, начали уговаривать патриарха Гермогена, чтобы тот написал в Нижний Новгород и запретил его организаторам поход на столицу. Были долгие и мучительные уговоры изменников, самыми активными из которых были «первый боярин» Мстиславский, «златоуст-Каша» с нечленораздельной речью – Иван Никитич Романов, мол, ты, патриарх, должен изменить опасную для них ситуацию в корне:
– Ты же не хочешь нового пролития русской крови, останови их, нижегородцев, запрети им идти на Москву…
Но сломить изменникам патриарха, склонить на свою сторону никак не удалось. И удастся ли – вопрос из вопросов. Ответ на вопрос изменников Гермогена был твёрдым и непреклонным:
– Да будет милость Божия над ними, идущими на Москву, и от нашего смирения благословение… А на изменников пусть изольётся великий гнев от Бога… А от нашего смирения да будут прокляты московские окаянные изменники в сем веке и в будущем…
Суровое проклятие стойкого патриарха распространялось не только на боярина Ивана Кашу Романова и других «первых бояр», преуспевших в изменах и предательствах, но и на юного стольника Михаила Романова, активного приспешника польских оккупантов. Льстивые «романовские летописцы» наверняка записали бы им в подвиг «борьбу с поляками», если бы Иван Никитич Романов и Михаил Фёдорович с матушкой заперлись у себя на подворье и носа оттуда не высовывали. Но все Романовы и их многочисленные родичи сидели кто в Москве, кто в самом Кремле, влившись в боярскую массу предателей-коллаборантов, не конфликтуя с польскими оккупантами по поводу лошадиной туши или снопа овса. Были бы конфликты Романовых с поляками в Кремле, то было отражено летописцами и свидетелями, – только Романовы жили с поляками «душа в душу».
Кремлевские предатели и Романовы в их числе в январе 1612 года рассылают в ответ на грамоты народного ополчения грамоты «московских бояр», где обличались князь Трубецкой и казацкий атаман Заруцкий:
«Теперь князь Дмитрий Трубецкой да Иван Заруцкий стоят под Москвой на христианское кровопролитие и всем городам на конечное разоренье… Ездят от них из табора по городам беспрестанно казаки, грабят, разбивают и невинную кровь христианскую проливают, насилуют православных христиан, боярынь и простых жён берут на блуд, девиц растлевают насильством мучительским, церкви разоряют, иконы святые обдирают и многие скаредные дела на иконах делают, чего ум наш страшится написать… А мы прихода большого войска королевича Владислава ожидаем с радостью… Сами можете рассудить, что Московское государство усмирить и кровь христианскую унять можем только королём Сигизмундом и сыном его Владиславом…»
Пугая народ русский большим польским войском Сигизмунда и Владислава, бояре ничего не приукрашали, говоря о зверствах и бесчинствах казаков Заруцкого и Трубецкого. Только в грамоте «московских бояр» ничего не говорилось о заточении с их ведома в темнице патриарха Гермогена, противящегося боярскому предательству, бьющегося из последних сил за веру православную. Ничего не говорилось о том, что «первые бояре» с польскими оккупантами обрекли несокрушимого старца-патриарха на голодную смерть в темнице… А московские летописцы отметили, что патриарх Гермоген погиб голодною смертью уже 17 февраля 1612 года, всего через месяц с небольшим после написания грамоты «московских бояр» православному русскому народу. Погребли патриарха без подобающих его сану церемоний, тайно в Чудовом Кремлёвском монастыре.
Ещё до Нового 1612 года воевода Пожарский отличился и в принятии важных политических решений, и в стратегии, и в тактике ведения военных действий второго народного ополчения. Пожарский убедил Минина и всех своих сотников и десятников, что, выступив из Нижнего, идти прямым ходом к Москве на соединение с казаками Заруцкого и Трубецкого – это обречь войско на жалкую судьбу ополчения Ляпунова, повторить судьбу «начального человека» Прокопия Ляпунова, зарубленного на казацком круге из-за внутренних противоречий, предательств и интриг. Прежде чем объединяться с войсками Заруцкого и Трубецкого, ополчению Пожарского надо было проявить себя в принципиальном разъединении с казаками, почувствовать уверенность в своих силах, утвердиться в своей освободительной миссии главной движущей силы освобождения столицы от внешних врагов поляков и внутренних врагов-изменников.
В январе 1612 года Пожарский объявил своему войску, нацеленному на освобождение Москвы, что нижегородская рать сначала пойдёт на выручку его родного Суздаля, осаждённого польскими полками. А там, в случае скорого успеха, можно и утвердиться в скором походе на столицу. Пожарский недаром хотел сделать свой родной Суздаль первостепенным местом сбора русских воинских вооружённых ратей и новых народных ополчений (с оружием и без оружия) со всех концов Московского государства.
Именно на своей малой родине незаурядный политик Дмитрий Пожарский предполагал созыв Земского Собора, на котором были бы представлены все русские города и земли. И при сборе в том же Суздале выбранных представителей земель и городов русских можно было бы поставить вопрос об избрании царя – по примеру избрания на Соборе царём Годунова. Пожарский говорил своему соратнику Минину, другим сотникам и десятникам:
– Как будут все понизовые и верховные города в сходе, мы всею землёй выберем на Московское государство государя, кого нам Бог даст.
– Да, действительно русский царь должен быть избран Земским Собором из выборных представителей всех городов и земель, а не лихими пьяными казаками, выдвинувшими на престол множество самозванцев… – соглашался с Пожарским староста Минин.
– Только Заруцкий мечтает ворёнка Ивана Маринкиного на престол продвинуть… – хмыкнул сотник Фрол Сидоров. – Или самому на престол опекуном царевича запрыгнуть, договорившись с Маринкой, пока ворёнок Иван маленький и не вошёл в силу…
– Только тушинский боярин Трубецкой тоже не лыком шит, глядишь, спит и видит себя на престоле, – поддакнул Фролу другой сотник Иван Иванов. – Как бы тот же Трубецкой вместе с Заруцким нам не помешали войти в Суздаль. Казаки тоже хотят быть первыми освободителями Суздаля и Москвы, соперничество с нижегородцами им ни к чему, это и самому глупому понятно…
Как в воду глядел сотник. И Заруцкий, и Трубецкой поняли, каждый по-своему, что им и их своевольным полчищам грозит от новой земской воинской силы Пожарского и Минина. Ими на Суздаль были брошены отряды казаков под началом атаманов Ивана и Андрея Просовецких. Осаждающие Суздаль польские полки уклонились от боя с казаками и отошли от города. Лихие казаки пошли на опережение планов ополченцев, заняли, к неудовольствию Пожарского, его родной город, закрыв воеводе прямой путь на Москву.
Самое смешное, что Пожарскому не составляло никакого труда выбить лихих казаков из Суздаля, склонить атаманов Просовецких к сдаче. Только начинать свой освободительный поход на Москву с битвы своего второго ополчения с казацким первым ополчением, с пленением атаманов Просовецких совсем не хотелось умному стратегу и политику Пожарскому. Он же чувствовал, как его подставляют потенциальные союзники Трубецкой и Заруцкий. Вот и пришлось Пожарскому на время отложить его блестящую идею сделать его родной Суздаль местом сбора ополчений и всех выборных представителей Земского Собора. Авось, другие места найдутся для этого.
Нечего делать, пришлось Пожарскому двинуть свою рать ополчения в обход Москвы по Волге с выходом на Ярославль. Узнав о стратегических намерениях своего сильного соперника Пожарского, Заруцкий и Трубецкой решили опередить его и сами захватить казацкими отрядами Ярославль. Захватом казаками Ярославля Пожарскому, с одной стороны, преграждался путь по Волге, с другой стороны, нижегородское ополчение отрезалось от сочувствующего нижегородцам Русского Севера, от усиления войска ополчения новыми хорошо вооружёнными союзниками.
Но Пожарский опередил казаков, выслав в Ярославль сильный мобильный отряд под началом сотника Лопаты-Пожарского. Большой отряд воровских казаков Просовецкого не рискнул вступить в бой с воинами сотника Лопаты-Пожарского и ретировался. Пожарский, получив донесение о бегстве казаков из Ярославля, распорядился двинуть в поход основные силы ополчения из Нижнего Новгорода. Это произошло 23 февраля 1612 года. И уже через день-другой в первом городе на пути ополчения, Балахне, жители хлебом-солью встречали ополченцев Пожарского, а местный воевода Матвей Плещеев со своим отрядом присоединился к ополчению. Так же ополченцев князя встречали в Городце, Кинешме, других городах.
Лишь в Костроме присягнувший королевичу Владиславу сторонник Сигизмунда и московского правительства семибоярщины воевода Иван Шереметев не открыл крепостные ворота Пожарскому, отказываясь впустить в город ополчение. Но жители Костромы ударили в набатный колокол, связали воеводу и вышли встречать Пожарского, ему даже пришлось спасать Шереметева, которого жители хотели публично казнить за предательство и неподчинение народному ополчению.
Зато в Ярославле после прибытия туда отряда Лопаты-Пожарского, отогнавшего от стен города казаков, наместник, боярин Андрей Куракин, и воевода первого ополчения Андрей Бутурлин сразу же перешли на сторону второго ополчения и присоединились к Дмитрию Пожарскому. Здесь у князя Дмитрия Михайловича вызрела мысль вместо Суздаля сделать Ярославль сборным местом русских войск и даже главным местом проведения Земского Собора.
– Здесь и на царство можно быть избранным в случае чего, князь, – сказал боярин Куракин в присутствии Минина и Пожарского.
Минин внимательно поглядел в глаза Пожарского с немым вопросом «почему бы и нет, князь, что скажешь?».
– Человек предполагает, а Господь располагает, – уклончиво ответил Пожарский, – не будем торопить события.
– Как не торопить? – встрял в разговор Бутурлин. – Надо торопиться с казаками объединяться и идти с ними на Москву. А освободив совместно Москву, надо быстрей царя выбирать…
Пожарский качнул головой и сказал твёрдо, как отрезал:
– Надо осмотреться именно из Ярославля, чтобы решить, как действовать дальше, – кивнул в сторону Минина. – Именно здесь надо собрать как можно больше ратной силы и казны для Минина. Это казаки казной не занимаются – и напрасно, – веря, что разбоем и грабежами всё получат сразу в один момент. А мы не разбойники, мы – народное ополчение. Чтобы Москву от поляков освободить да и с казаками не слиться в разбойных устремлениях, мало выполнить задачу военной победы над врагом… Надо придушить всякую душевную смуту в русских совестливых душах и мятежных вольнолюбивых сердцах, отбить охоту предательством и изменничеством скрашивать себе жизнь, присягами иноземным королям и королевичам, самозванцам без роду, без племени…
О проекте
О подписке