– Старший, – поправил его Тынис. – Замещаю Барченко, пока тот в экспедиции.

– Ого! – обрадовался Тойво. – Поздравляю. Тогда ты мне вдвойне нужен: как научный сотрудник и как заместитель Александра Михайловича. Пойдем, хлопнем что ли за встречу?

Они вошли в ближайшую рюмочную, где подавали смирновскую водку, оттеняемую семужкой и солеными огурчиками. Ближайшая рюмочная оказалась достаточно дорогой, но Тынис и глазом не моргнул. Может, он располагал свободными деньгами, может, надеялся, что его компаньон оплатит все расходы.

Тойво тоже глазом не моргнул и сразу же расставил приоритеты:

– Платишь ты. У красных командиров нет столько средств, как у старших научных сотрудников.

Тынис только печально кивнул головой, однако не преминув добавить:

– Нет на кармане столько средств, но их не может не быть вообще.

Вот так новость! Какие-то туманные намеки на какие-то туманные обстоятельства. Антикайнен посчитал за лучшее не заострять внимание на этой теме. Наврать так, чтоб это было правдой, сотруднику Бехтеревского Института мозга не получится, только в глупое положение себя загонишь. Лучше промолчать.

– Правильно, лучше промолчи, – хмыкнул куда-то в сторону эстонец.

Пришел официант, обмахнул рушником несуществующие крошки на существующей скатерти и предложил:

– Графинчик смирновской из запасов царского двора и десерт товарищам ученым?

Значит, Тыниса здесь знали.

– Ага, – кивнул головой эстонец, и в глазах его, словно бы, застыли слезы – по одной большой слезе на каждый глаз. – Только решил завязать. Не судьба, видать.

– Здесь местный царь и местный двор? – доверительно поинтересовался Тойво. – И что за десерт под водку?

– Обычный водочный десерт. На прочее забей.

На несколько минут повисла пауза. Тынис кручинился, вероятно, сейчас по своей наболевшей алкогольной теме. Антикайнен оглядывался по сторонам: устойчивые круглые столы, веселенькие светлые скатерти, венские стулья – все крепкое, неизломанное. Вероятно, вышибала здесь хороший, не допускает безобразий, столь свойственных в нынешних рюмочных.

Принесли заказ, Тынис вздохнул, как бы с облегчением, без слов чокнулся граненной стопкой с Тойво, выпил, посидел несколько секунд с закрытыми глазами, потом поднес ко рту на двузубой вилке кусочек семужки.

– Ну, вот, теперь можно поговорить, – сказал он. – Теперь мне тебя не страшно.

«А мне тебя страшно всегда», – подумал Антикайнен. – «Руки чешутся страхи разогнать».

Тынис жевал рыбу и смотрел в окно на улицу. Ровесник Тойво, он казался каким-то патриархом, который знает о жизни все, и это знание уже утомило его к чертям собачьим. Еще пару лет и эстонец превратится в старика: волосы облезут, глаза выпучатся, нос из красного сделается синим.

– Прими мои соболезнования, – сказал Тойво.

– Это по какому поводу? – поднял на него глаза Тынис.

– Ну, работа у тебя на износ, организм не успевает восстановиться, знания в голове не укладываются, – нейтральным тоном объяснил Антикайнен.

– Эх, знал бы ты! – криво усмехнулся эстонец, снова разлил водку и выпил, на сей раз не чокаясь. – Когда рушатся устоявшиеся нормы, трудно самому не разрушиться. Мы живем не в том мире, который себе воображаем. Впрочем, чего тебе до всего этого? Что ты хочешь?

– У меня к тебе профессиональный интерес, – ответил ему Тойво. – Хочу задействовать твой опыт для проверки одной своей гипотезы.

– Какой у тебя, красного командира, профессиональный интерес? Методы убеждения личного состава? Стратегия допроса пленного? Или что-то еще в том же ключе?

Принятая внутрь водка действовала сродни известному в узких кругах «озверину» (из мультфильма про кота Леопольда). Волосы и борода у Тыниса встопорщились, придавая ему сходство с драчливым воробьем. Тойво понимал, что это состояние можно легко погасить одним метким словом, ну, или метким ударом в низ живота.

– Хочу сделать одно действо, подобное которому мы с тобой как-то провели в городе Буй.

Именно это предложение и положило конец эффекту от водки: волосы и борода эстонца пригладились сами по себе, вся агрессивность взгляда выпуклых глаз утратилась, он взглянул на своего собеседника с некоторой долей интереса.

– Это как? – спросил он. – Это зачем?

– Если я правильно понял, то следующий вопрос будет: «когда»? – ответил Антикайнен. – То есть, ты согласен съездить со мной в Панисельгу и кое-что там провернуть?

– Почему Панисельга?

– Потому что Ловозеро уже занято твоим коллегой Барченко.

Тынис задумчиво разлил водку по граненым стопкам, но пить не торопился. Он аппетитно похрустел огурцом, опять посмотрел в глаза Тойво и усмехнулся.

– Ты что-то хочешь найти? – спросил он. – Ты думаешь, все так просто?

– Да, ладно, хорош париться, старик! – ответил Антикайнен. – Обещаю: будет страшно интересно. И тебе для научной, так сказать, работы сплошная польза. И преимущество перед Бокием. И обретение душевного равновесия.

Тынис захрустел еще одним огурцом. Конечно, он знал гораздо больше Тойво о делах в нематериальном мире. Однако, как это бывает в жизни, чем больше знаешь, тем больше знаешь, что ничего не знаешь.

Эстонец не имел такой самоуверенности, как Бехетерев, не был столь одержим, порой, совершенно фантастическими идеями, как Барченко, не был настолько нечеловечески циничен, как Бокий. И от этого на душе у него было крайне паскудно – причем, почти всегда, в большую часть времени своего бодрствования. Сны, конечно, тоже случались, но всегда беспокойные – он куда-то опаздывал, он что-то терял, он был всегда чему-то обязан. Если бессонница отступала, то, проснувшись, а, точнее – очнувшись, ощущал себя совершенно разбитым.

Тынису было плохо жить. Тынис не мог найти покой. Тынис мучился неразрешимостью своего положения.

– То есть, твой проект задуман, как совершенно частный, ни к кому конкретно не привязан, ни под кого конкретно не ориентирован, – сказал он. – Так – прогулка на свежем воздухе.

– Ну, не знаю даже, как тебе ответить, – пожал плечами Тойво. – Хочу проверить одну свою теорию, которая, как ты уже догадываешься, не имеет под собой материальную почву. Опыт, как ты тоже знаешь, у меня в этом деле имеется.

– Вот скажи мне только одну вещь, а потом уже я приму решение. Зачем тебе это нужно?

Антикайнен тоже откусил огурец, не торопясь с ответом. Сказать правду – так он сам эту правду еще не принял для себя, солгать – Тынис это почувствует.

– Однажды, когда я был совсем юн, случилось мне как-то оказаться на одном сатанинском сборище. Не по своей воле, конечно, но тем не менее. Были у меня в самый разгар этой вакханалии видения, если хочешь, – проговорил Тойво и нечаянно выпил налитую стопку водки.

Поморщившись, закусил семужкой и продолжил.

– Потом в Буе аналогичное состояние. Правда, на этот раз усугубленное какое-то, еле выкарабкался. Раньше требовалось открыть некие «врата», потом это требование как-то перестало быть столь уж необходимым. Если предположить, что нечто проникло в этот мир и теперь вовсю подминает его под себя, то мне, как человеку сопричастному, хочется узнать – кто это? Если я неправ, тогда ладно, если я прав, то хочу быть к этому готов. И близких своих подготовить. И жить дальше, пока это возможно. Я ответил на твой вопрос?

Тынис откинулся на спинку венского стула и уже с интересом посмотрел на своего собеседника. А ведь действительно интересно узнать, под кем мы ходим? Может, потом и жить станет легче, вновь обретется некий покой, все разрешится?

Тут же другая мысль пришла к нему в голову.

– А если это Бокий?

Тойво тоже подумал: «А если это Бокий»?

Они выпили еще по одной и посмотрели в окно: на улице тепло и радостно, на улице полное пробуждение от зимы и холода.

– Если бы это был он, тогда зачем он продолжает свои изыскания, устраивает спецотдел и шифруется в нем? – наконец, заговорил Антикайнен, и по мере его речи в нем крепла уверенность. – Нет, не думаю. Мир-то у нас марксистско-ленинский, материальный, а это должен быть покоритель душ человеческих, да такой, чтобы его и не видно было, и не слышно. Это не Бокий, это даже не Вова Ленин или товарищ Иосиф Виссарионович. Это кто-то другой.

– А почему «кто-то другой»? – спросил Тынис, пытаясь продолжить мысль своего собеседника. – Может, это «кто-то другие». Если что-то пробралось в наш мир, то это, как вирус – колония, обладающая коллективным разумом. Сделал один – знают другие.

– Логично, – согласился Тойво. – Но вовсе не так уж необходимо быть множеством – достаточно быть всего лишь верхушкой – избранными, так сказать.

Эстонец кивнул в согласии. Ну да, если материальность служит всего лишь средством достижения цели, тогда это что-то нематериальное, но в то же самое время неразрывно связанное с самим человеческим обществом, то есть, с государством. Если раньше этого могло не быть, то сейчас происходит подмена, причем, достаточно массовая. И подмена эта – не одномоментная, а рассчитанная на поколения людей.

– Черт побери, да это же.., – сказал Тынис и интуитивно перекрестился на «красный угол», то есть, конечно, на то место, где ему полагается быть.

– Черт возьми, так это же.., – в унисон с ним проговорил Тойво и тоже перекрестился.

От весны повеяло могильным холодом, который можно было растопить только водкой и приличествующей ей закуской. Водка кончилась, закуска съелась, и больше ни пить, ни есть не хотелось. Хотелось разойтись и заплакать в одиночестве, чтобы никто не видел.

Can't find the reasons for your actions

Or I don't much like the reasoning you use

Somehow your motives are impure

Or somehow I can't find the cure

Can't find no antidote for blues

Dire Straits – One World -

Не могу найти причины для твоих действий,

Или мне не нравятся их побуждения для тебя.

Как-то твои мотивы аморальны,

Или я не могу найти их панацеи.

Не могу найти противоядия для печали.

Перевод.

– Когда? – спросил Тынис перед тем, как Тойво поднялся уходить.

– Думаю, на Юханнус (День Ивана Купалы), – ответил тот. – Выдвинемся заранее, так что будь готов.

– Всегда готов, – мрачно отреагировал эстонец и тоже поднялся со своего места, оставив официанту деньги за гостеприимство.

Как ни странно, настроение сделалось лучше. Антикайнен пешком отправился в казармы, в то время, как старший научный сотрудник забрался к извозчику и отбыл в неизвестном направлении.

Питер, как и Хельсинки, оба имеют очень странную особенность. Все в камне, монументальные и серые большую часть времени в году, эти города делаются, вдруг, удивительно яркими и радостными, едва проклюнутся свежие листочки на каком-нибудь жалком деревце, освещенные теплыми лучами весеннего солнышка. Жить-то хорошо! А хорошо жить – еще лучше!

Тойво подумал: отчего бы это так, ведь и в Хельсинки, и в Питере миллион народу, у каждого свои заботы, каждый устал от бытия, каждый не может найти ответ на сокровенный вопрос? И вопрос этот вовсе не клонится в философию, что первично, что вторично, для чего мы на свет родились? Вопрос: что будет дальше – не может не страшить. А люди все равно радуются, может быть, один единственный раз в году. Весной, когда солнце, когда свежая зелень, когда понимаешь, что живешь.

Вот в этом-то и все дело, в этом-то и вся соль, в этом-то и собака порылась.

Отдельная радость отдельного человека просто напросто аккумулируется в атмосфере, насыщая пространство вокруг этой самой радостью. Радость может быть коллективным чувством, в то время, как горе – всегда индивидуально. Радость можно разделить, горе же можно только принять.

Антикайнен хотел сказать, не обращаясь ни к кому: «Черт побери! Господь нас создал для счастья – и доказательством этому может служить один-единственный день в городе Петрограде, или в городе Хельсинки.»

Конечно, не каждому дано чувство радости за близкого человека, все это может запросто заглушить другое чувство – зависти. Но радоваться природе – это святое! За это нужно выпить.

Тойво огляделся по сторонам, но не нашел подходящей рюмочной – все были какими-то мутными, не такими, в которой они только что сидели с эстонцем. Он махнул рукой и пошел к казармам.

8. Панисельга.

Как и во время памятной поездки в город Буй, Тойво и Тынис, условившись по телефону, встретились на бывшем Путиловском, ныне – Октябрьском вокзале. Вяхя с ними не встретился – он прятался за колоннами и только временами выглядывал, чтобы не отстать от экспедиции.

Он был неимоверно доволен своей ролью: курсант интернациональной школы красных командиров и тайный сотрудник. Если бы Антикайнен обозвал его «сексотом», он бы, наверно, обиделся, но до такого лестного титула в Стране Советов пока еще никто не додумался.

Вяхю принял лично начальник училища Инно и после непродолжительной беседы зачислил его в список курсантов на следующий год. Инно, хмурый, как обычно, отнесся к протеже Антикайнена очень доброжелательно. Молодой Тойво был немногословный, высокий и крепкий, готовый, как тогда водилось, «жертвовать собой за дело революции». Эстонцу по национальности, хоть и выросшему в Кронштадте, начальнику училища нравились молчаливые люди. Ему казалось, что на таких всегда можно положиться.

Так и было, конечно, вплоть до одиозных лет конца тридцатых, когда молчание из золота сделалось приговором. Молчишь – значит, замышляешь. Февральским утром 1938 года во дворе тюрьмы при УНКВД по Московской области его застрелили по приговору суда по рекомендации Сталина, Молотова, Ворошилова и Кагановича. Хотели стрельнуть в затылок при, якобы, переходе по коридору в другую камеру, но Инно повернулся к своим палачам лицом и в последний раз в жизни нахмурился.

Антикайнен и Тынис сели в плацкартный вагон и поехали в Петрозаводск. Вяхя довольствовался общим, что, впрочем, его нисколько не смущало. Лето было в разгаре, за окнами вагонов шепталась с сумраком белая ночь, можно было глазеть по сторонам до утра, либо приспособиться на жесткой скамье и спать. Молодой Тойво так и поступил, раскрыв глаза уже только перед прибытием в столицу новой Карелии.

Тут их пути с Антикайненом и эстонцем расходились, чтобы сойтись на следующую ночь, праздничную ночь, возле старого карельского кладбища в деревне Панисельга.

Почему именно в Панисельге? Да потому что в соседствующем Ведлозере уже двадцать лет, как строили цивилизацию: школы открывали, медицинские пункты, бухгалтеров разводили и церкви перестраивали. При советской власти это дело только усугубилось – в смысле: обрело дальнейшее развитие.

А в Панисельге до сих пор хоронили своих усопших в могилы, которые потом устраивали в два наката бревен и два ската досок. Словно маленький дом покойнику мастерили. Но не только этим было примечательно кладбище, здесь, говорят, лежали люди, бежавшие от Ледового побоища, рыцари и дружинники.

Великий слэйвинский князь Александр Невский когда-то совершил одну из самых одиозных карательных операций против Ливонии и ливонцев: резал и спускал под лед Чудского озера рыцарей и сочувствующих (см также мою книгу «Не от мира сего – 4»). Уничтожал культуру, так сказать, творил историю.

Спешно уходили ливонцы, кто к Панисельге, кто к Большой Горе, кто еще дальше. Уходили-то непокорные, те, которые привыкли жить, как предки жили. И знали они этот мир таким, каким он был изначально или, во всяком случае, каким он был до нынешнего. Знания ушли в землю, знания насытили воздух, знания растворились в воде.

Почему «Святая земля»? Да вот потому. И церкви здесь строить не могут. И попы не приживаются.

Антикайнен услышал об этом еще во время своего участия в Первой племенной войне (см также мою книгу «Тойво – значит «Надежда» – 2. Племенные войны»). Оказался после Видлицкого десанта возле заповедной ламбушки вблизи деревни Большая Гора. Маленькое озерцо, по берегам которого на ветках деревьев развешены какие-то платочки, шапочки и иные тряпочки. Бывалый человек рассказал, что такой вот карельский шаманизм: приходят люди и повесят какую-то часть гардероба человека, испытывающего недомогание.

– Кусок портянки висит – нога, значит болит. Шапка – голова. И так далее, – говорил бывалый человек. – Повисит она возле ламбушки, а человеку легче становится. Еще водички с озерца по утрам натощак хлопнет – глядишь, и совсем хорошо. Детей хворых – так вовсе в воду окунают и слова при этом говорят.

– Будто крещение, – удивился тогда великан Оскари Кумпу.

– Крещение и есть, – согласился бывалый человек. – Карелы народ древний, у них свое крещение, и не понять, чье – поповское или карельское – древнее, а, стало быть, истиннее.

– Трусы только на ветках не висят, – пошутил измотанный недавно завершившейся военной операцией Тойво. – Или такого рода болезни не лечатся?

– Трусы только купальщики вешают. А купаться здесь воспрещено, – не поддержал шутку собеседник.

Антикайнен испытал неловкость от своей реплики, поэтому постарался как-то скрасить ситуацию:

– Есть ли еще где-нибудь такие же места?

– Как ни быть, – согласился бывалый человек. – Север богат чудесами. Например, возле Ведлозера в Панисельге. Не так уж и далеко отсюда, если через лес. И озеро там тоже чудесное, свет от него, порой, идет.

Вот и сподобился Тойво приобщиться к древним загадкам. Вернее, только настраивался сподобиться. И старшего научного сотрудника Института Мозга сподобил. И еще тайного сотрудника Вяхю. Все они сподобились. И настроение у каждого из их маленькой экспедиции было подобное: возвышенное и загадочное. Укради, но выпей.

Пить никто не стал – ни эстонец, профессионал в этом деле, ни Антикайнен, прошедший хорошую школу, ни только делающий первые шаги на алкогольном поприще Вяхя. И без вина воздух пьянил, и без водки голова кружилась.

Существовал некий деликатный подход к обнаружению себя – двух финнов и одного, не пойми кого – в Панисельге. Еще свежи были в памяти у местного населения бои с финскими оккупантами, могли, не разобравшись, стрельнуть из-за елки. Или собрать подростковую молодежь количеством в несколько десятков человек, и внезапным наскоком порвать всех троих исследователей на мелкие кусочки, задавив числом их умение рукопашного боя. «Шпионов побили». Вот такие нравы.

Спасти положение мог мандат и просьба приставить для охраны местного жителя, прошедшего военную подготовку. Или другое свойство: состояние невидимости и неслышимости. По определенным причинам ни тот, ни другой варианты не катили.

– Что делать, коль местные с кольями набегут? – спросил Тынис, когда они на попутном газгене (машина такая на дровах) производства «Русский дизель» ехали из Петрозаводска к Ведлозеру.

– От дворовых уйдем дворами, коли с кольями нападут – пошутил Тойво. – Надо сказаться больными – типа, на прием к местной колдунье идем.

– А есть там местная колдунья? – усомнился эстонец.

– В святых местах всегда чудотворцы водились, – ответил Антикайнен. – Она, вероятно, и есть колдунья. А мы – больные.

– Какие же мы больные? – недоверчиво спросил Тынис. – Выглядим ничего себе так, пахать можно. На тебе – без сомнений пахать можно.

– Вот так, значит, сотрудничество начинается – «пахать можно»? – заулыбался Тойво. – Мы с тобой больные на все головы. Это на физической подготовке не сказывается.

На том и порешили. Про Вяхю Антикайнен решил не упоминать, верил, что тот сам сможет разобраться с проблемами, если таковые случатся.

От Ведлозера, куда завез их грузовик, к Панисельге они пошли пешком, во второй половине дня оказались в деревне. Первым делом зашли в дом с вывеской «Комитет бедноты» – такие комитеты еще встречались в природе, подменяя или дополняя всякие другие государственные учреждения.

Постановлением ВЦИКа от 11 июня 1918 года и Совнаркома от 6 августа того же года Комбеды служили трудовому народу, чтобы распределять хлеб, предметы первой необходимости, и сельскохозяйственных орудий. Они оказывали содействие местным продовольственным органам в изъятии хлебных излишков из рук кулаков и богатеев, которые распределяли бесплатно среди деревенской бедноты по установленным нормам.