И муж мой после самаго того не преминул еще более простирать свои гнусныя дебожи и ко всяким дерзостям себя направить, так что злея и жесточае предоставил мне нижеследующее наказание, а также обще с ним и Несвицкая княгиня не преставала меня гнать так много, что я не могу, АВГУСТЕЙШАЯ МОНАРХИНЯ, всех обид и мучений моих, причиняемых мне означенною Несвицкою, на сей бумаге объяснить, сколь ея ко мне ненависть, а к имению мужа моего жадность далеко простиралась, так что она наконец не устрашилась преклонить его, мужа моего, к такой важной дерзости, чтоб он и жизни моей меня лишил, уверив его по сущей его легковерности в безопасности сей, будто бы сие его убивство меня на их щет не отнесется. И, условившись, она, Несвицкая, с ним, мужем моим, зделать сие противу меня злодеяние под видом таким к их правости, будто бы таковой случай случиться мог в небытность мужа моего в Москве, а от пьянства и дерзости людей его, и так де он мог остаться в том яко невинными, а чрез то и от подлежащаго по законам за смерть наказания избавившись и, женяся на ней, Несвицкой, будут век свой проводить спокойно.

И в сем намерении своем оной муж мой прошлого 1785-го года августа 1-го поехал в тульскую свою деревню, простясь со мною при посторонних людях порядочно, зделав такой вид, будто бы дает мне прежнюю свободу, но вместо того я в надежде своей ошиблась. Он после того, заехав к реченной княгине Несвицкой, и оттуда по совету ея, Несвицкой, прислал к дворецкому своему письменное повеление на истребление моей жизни, почему все люди его, напившись допьяна, начали без всякаго от меня какого-либо поводу, но только чтоб свое намерение произвесть скоряе в действо, ругать меня и злословить и произвели сию их дерзость противу меня в саду. И один из них, стремяся ко мне с ножем, кричал, что он меня зарежет, но к щастию моему сей злодей по неминуемой в таковых случаях робости, а более от пьянства, бежавши за мною, падал. Я же между тем успела добежать к дому и в комнаты к детям нашим, куды вскоре потом и дворецкой мужа моего пришел в пьяном образе и объявил мне о том от мужа к нему письме, о котором я до тех пор никакого сведения не имела, сказав при том, что по оному приказано меня содержать под караулом, не допущая никого ко мне. В случае ж сопротивления моего дана ему власть и хуже со мною поступить, да еще де важныя есть противу меня приказы, но о том он мне не откроет. По которому от дворецкаго извету разумела я, что сие со мной злодеяние от людей мужа моего вышло не столько от их дерзости, а более по его к ним присланному письму. И, будучи великим объята страхом от престоящей мне смерти, принужденнаю нашлась спасать себя, воспользовавшись же их пьянством и, можно сказать, вырвавшись из их злодейских рук, выбежала из того загороднаго дому, кричав караул, и объявила тогда ж в съезжем дворе и в тоже самое время просила о защищении господина главнокомандующаго в Москве его сиятельства графа Якова Александровича Брюса, от которого московскому полицыимейстеру Годеню приказано было дворецкаго взять под стражу и в доме нашем при собрании других дворовых людей для страха им наказать, письмо же, от него отобрав, где следует хранить.

Но полицыимейстер Годен в дополнение моих несчастий, вместо исполнения повеления главнокомандующаго и своей должности, приехал в дом наш якобы для наказания того преступника дворецкаго в торжественный праздник Преображения Господня^[31], когда никаких экзекуции и наказания не бывает, да и во время самой литургии, когда я была у обедни, дабы тем удобнее мог скрыть письмо и поступок мужа моего утаить. Приехав же, он, Годен, в дом наш и мимо своих бывших тогда с ним полицейских служителей, послал того ж самаго дворецкаго якобы для сыску других наших дворовых людей, а вместо того, чтоб дать ему чрез то удобнейший случай к побегу, которой, употребя его себе в пользу, тогда ж с письмом, от Годеня ему отданным, бежал. А к таковой явной Годеневой людям мужа моего поноровки не иное что произошло как поощрение, по которому уже смело и безопасно начали мне вновь причинять большее ругательство, уграживая мщением за мою на них прозьбу, что наконец и принудило уже меня, за отбытием тогда главнокомандующаго из Москвы на два месяца в свои деревни, утруждать вместо его правящаго Москвою господина губернатора Петра Васильевича Лопухина^[32], чтоб повелел людей усмирить, а дело сие иследовать, а мне дозволить переехать из загороднаго дому, которой стоит в самой глуши, в московской наш дом, донеся ему на сокрытие Годенем письма мужа моего. Почему он, господин Лопухин, означеннаго полицейместера Годеня, быть тогда по своей должности случившагося, обо всем том произшествии лично при мне спрашивал, на что оной Годен донес, что слуга, будто бы устрашась побоев, бежал, а письмо будто бы по неважности заключающагося в нем содержания он сам ему отдал. Но возможно ль было ему, Годеню, отдавать таковое письмо, которое отобрано было им точно по прозьбе моей? А потому и должно было ему оное хранить, но он, не показав мне онаго письма, существенной истице, не объявя его главнокомандующему, отважился тому же преступнику отдать, тем паче, что, ехавши он ко мне в дом, и мимо меня сокрыл важность того письма, какого б оное содержания ни было, важнаго ль или не важнаго, но отдавать не следовало. Однако господин Лопухин не изволил тогда приказать изследовать о таковом годеневом поступке и не зделал больше мне никакова удовольствия, как только повелел частному приставу людей усмирить. Мне же дозволил переехать в московской наш дом. И, хотя я с моей стороны старалась, сколько возможно было, чтоб сие оставить и в процессию с мужем моим не ходить в чаянии, что он за таковой мой великодушной поступок равным образом со мною поступит и поступки свои переменит.

Но вместо того укрытый как скоро Годенем дворецкой мужа моего чрез гонительницу мою княгиню Несвицкую был к нему отправлен с уведомлением о произшедшем, и он тогда же приехал в Москву в тот загородной свой дом, в котором, живши три дни тайно, наконец прислал ко мне, чтоб я к нему приехала, но я, как по приключившейся мне от страху болезни, так и опасаясь его тиранства, не могла на сие решиться. И по причине, что тогда уже осеннее время наступало, просила его переехать в московской наш дом, то он, муж мой, злобясь, что намерение его не совершилось и я от смерти избавилась, вместо того, естли б он не был сам тому с людьми своими участник, чтоб сколько-нибудь о законной своей жене сожалеть и людей за дерзость их наказать, он напротив приказал всем своим людям, которые жили при мне в московском моем доме и которыя были все его собственные, все что было у меня имении^[33] ночным временем ограбить и переносить в тот загородной дом его, что ими исполнено, а большею частию передано в[се] сие было в дом к княгине Несвицкой, состоящей с моим домом рядом. Мне же никто из людей, как все его собственные, не смел о том и сказать. А сие уже и кроме письма явно обнаруживает общий с людьми его на жизнь мою умысел. В противном же случае не было ему притчины при поезде своем в Тульскую свою деревню, порядочно простясь со мною, а приехав оттуда, еще не видевшись и не имея никакой притчины, так нагло меня бросить. Но сего еще мало, что он, будучи под покровительством князя Гагарина и полицыйместера Годеня, делал без опасения все, что распутность его на ум ему приводила. Он сверх того для наигоршаго моего мучения в угодность княгине Несвицкой, подъехав днем уже к моему дому, велел нянькам и протчим, к детям нашим приставленным, четверых малолетных наших детей вывесть и насилием увес с собою в тот загородной дом свой. Я же, лишившись детей моих, сим ударом тягчае смерти пораженною была, отчаянием горести моей и материнским об них сожалением влекома будучи, не устрашилась более никаких его истязаний, надеясь же сколько-нибудь преклонить его к сожалению, решилась отдать себя на волю ево мучениям и претерпеть их доколе жизни моей на то достанет, сожалея более о злой участи детей моих, нежели об самой себе. Почему, взяв с собою оставшихся у меня двух дочерей, приехала к нему в тот загородной его дом и, упав к ногам его, просила, чтобы сжалился надо мною и отменил бы сугубое свое ко мне гонение, напоминая ему о моей к нему горячности и о моих о нем стараниях во время его несчастия, представляя при том, что, лишая таковым образом малолетных наших детей материнскаго призрения, а с тем и лишает и всего их благополучия и вечно тем погубляет.

Но он, интригами княгини Несвицкой столько быв от меня отвращен и озлоблен, что ни виду человечества в нем тогда не оставалося, и ни слезы мои, ни моя пред ним покорность, ни мои прежния об нем старании, ни его обещании быть за то благодарным, ни родительская любовь к детям не могли его убедить к моему помилованию и склонить к сожалению о погибающем нашем семействе. Он всем сим, равно как и сам собою, жертвовал ей, Несвицкой, и не пощадил предать несчастию и сиродству детей своих, только чтоб тем исполнить прихоти своей наложницы, а для сего самаго и последних двух дочерей наших у меня отнял, приказал людям своим силою взять от меня и караулить, дабы они ко мне не ушли. И как я, не будучи в силах перенести таковаго несноснейшаго для меня удара, впала от того в жесточайшей обморок, то он велел людям своим бросить меня в карету и согнал безчесно со двора, а согнавши, дабы тем лишить меня всех способов видеть детей моих, приставил к тому своему дому денной и ночной караул, которой и поныне продолжается. Но, не удовольствовавшись и сим поступком, которой бы и самаго тирана мог успокоить в его мщении, послал тогда же вслед за мною в тот ограбленной им московской мой дом людей своих и велел забрать все остальное, что ими и было исполнено, зделав при том яко^[34] совершенный разбой и бунт в надежде на покровительство полицыйместера Годеня, перебив и стекла в окнах каменьями, так что не можно было поверить, чтобы сие могло случится в столичном городе, а разве в отдаленном каком-либо малом деревенском селении. Сверх сего оной муж мой тогда же и всех людей, бывших до того в моем услужении, у меня отнял, и я осталась брошенною одна в пустом московском доме и лишенная всех чувств моих, хотя же в то самое время вторично принесена была о всем произшедшем жалоба к нему ж, московскому губернатору Лопухину, но он ничего того законным порятком по силе Устава благочиния 104-й и 105-й пунктов^[35] и ВЫСОЧАЙШАГО Учреждения 84-й^[36] статьи, яко сущаго разбоя и жестокости, не повелел изследовать. И сия тяшкая обида, от мужа моего мне причиненная, осталась не удовлетворенною. Я же, стесняема будучи от всюду сими бедствиями, ласкалась сколько-нибудь надеждою сыскать помощь в таковом моем страждущем состоянии от его сиятельства князя Гагарина, обнадежина будучи его обещанием, не зная еще, что его сиятельство происками княгини Несвицкой и по свойству с мужем моим преклонился к его стороне. Так что, когда я в надежде его обещания приехала к нему с моею прозьбою о заступлении меня, то сверх чаяния моего он наиболее усугубил мой страх и отчаяние, отвечая совсем первому противное, что он более мой не покровитель и я никакой себе милости от него не ожидала бы, да и в дом его более не ездила: дело де сие решительно сделано, дети все у тебя взяты, тебя де давно мужу твоему должно было бросить, имение де его собственное и ему никто не запретит ни продать, ни заложить и ниже даром подарить, и так де проси на него, где хочешь, я тебя уверяю, что суда на него нигде не сыщешь, и я де за него везде противу тебя ходатай. Из чего уже явно видимо, что муж мой все те наглости производил в надежде на толь сильных покровителей, как то полицыйместера Годеня и его сиятельство князя Гагарина. Естли бы не имел он таковых себе патронов и при первом начале был судим за свои деянии, как законы повелевают, то бы неминуемо тогда ж все оное оставил и мы бы по сие время жили вместе, а не розно, вся бы развращенность его не столь была гласна и ничего б так велико к стыду нашему, к бедствию и к разорению семейства не воспоследовало, как ныне, а потому болея я от них стражду теперь, нежели от мужа своего.

Но сколь ни несносно все сие, ВЕЛИКАЯ ГОСУДАРЫНЯ, и по единому токмо воображению, но несравненно мучительнее для меня было и наиболее терзало душу мою то, что я малолетных моих детей после того пять месяцов не могла видеть и по материнской моей к ним любви искала к тому случая. И, уведав наконец, что две старшие мои дочери будут в маскераде, тогда при всем моем бедствии и горестях, не хотя пропустить сего случая и почитая его удобным к свиданию с ними, принудила себя, прикрывшись маской, ехать в маскерад. Но муж мой и княгиня Несвицкая, узнав о моем намерении, до того меня не допустили. Они приказали детям моим, а паче подкупленной уже от них мадам, прозываемой Перло, которой дети мои в то время в полную власть препоручены были, чтоб они, как скоро я к ним подойду, то б от меня бежали, от чего я себя не только предостеречь, но и помыслить о том не могла (жалуясь всем, будто бы я их бить намерена), что по малолетству их, а паче по научению и по приказу отца их исполнено было ими. Они же, Несвицкая и муж мой, не преминули разгласить в публике, будто бы я сошла с ума, в том намерении, дабы с помощию столь сильных своих патронов посадить в виде сумасшедших в смирительной дом, что бы им конечно тогда посредством князя Гагарина и полицыиместера Годеня исполнено было, от чего конечно бы я, не будучи в силах перенести такого заключения, лишилась бы здраваго разсудка, но по счастию моему успела скоро из маскерада уехать в чужой карете в дом к моей матери, где, однако, не почитая себя быть безопасною, в ту же ночь уехала в Петербург, где и жила целой год.

Но всегда побуждаема родительскою к детям моим горячностию и видя, что муж мой все свое имение проматывает и не только чтоб преклонился со мною к миру, а определил уже остаться навсегда в самовольном разторжении брака и союза нашего, в 1786-м году поехала обратно из Питербурга в Москву и, соблюдая законной порядок, просила нынешняго в Москве главнокомандующаго генерала-аншефа Петра Дмитриевича Еропкина дать мне по силе ВЫСОЧАЙШАГО Учреждения о губерниях 84-й и 391-й статей^[37] правосудие во всех причиненных мне от мужа моего обидах, а паче детей наших отдать в мое воспитание, представляя тому законныя притчины, мотовство же его пресечь или милостивейшим его посредством преклонить мужа моего к обоюдному со мною миру и тем доставить нам каждому из нас принадлежащее, как то жене мужа, а детям мать и призрение. Но столь я несчастлива в роде человеческом, что при всей его превосходительства отличной добродетели и справедливости оным счастием, по причине ближайшаго его родства с князем Гагариным и с моим мужем, воспользовать не удостоилась, потому что князя Гаврилы Петровича Гагарина родная тетка, а матери его княгине Анне Михайловне по отце Леонтьевой родная сестра Елисавета Михайловна Леонтьева в супружестве за Петром Дмитриевичем Еропкиным, а за Гагариным в супружестве мужа моего двоюродная сестра, родного дяди его Федора Матвеевича Воейкова дочь Прасковья Федоровна, да и кроме того обе они, Еропкина и Гагарина, ему же, мужу моему, сами по себе внучатные тетки^[38]