Все события и персонажи вымышлены.

Любое сходство с реальными людьми случайно.

Пролог

Сколько он повидал за свою жизнь строек, но эта казалась какой‑то особенной и будто бы неправильной. Неправильной не своей формой, а содержанием. В форме он не сомневался, каждый кирпичик лично проверял. Дело в другом, все здесь будто вымерло. Казалось, вырвали кусок пространства и поместили в вакуум.

И вроде богоугодное дело – строительство монастыря, а вот не было здесь души, хоть тресни.

Умом Иван понимал: до момента освящения стены останутся просто стенами. Да только говорят, когда‑то здесь стоял уже монастырь, который то ли снесли при советской власти, то ли сожгли проходящие мимо татаро‑монгольские захватчики. Выходит, была душа‑то? Была и куда‑то ушла, не смогла жить на руинах, хотя и цеплялась небось изо всех сил за торчащие насквозь проржавевшие куски арматуры.

Кто теперь скажет, как оно на самом‑то деле было? Никто столько не живет.

С другой стороны, если арматурины были, а они точно были, когда Иван приезжал сюда с бригадой еще в первый раз, не такой уж и старый монастырь‑то.

Он рассуждал так не из праздного соображения, хотел занять чем‑то мечущиеся в черепе мысли, угомонить их хоть немного.

Давно с ним такого не случалось, надеялся, уже и вовсе прошло.

Не к добру вспомнилось, что в самый первый раз произошло все в таком же вот монастыре. Только здесь он строит, а там разбирать заставляли. Иван тогда восьмой класс заканчивал и со стройотрядом выехал в глухое село…

Кирпич хороший, чего пропадать? – так Иван рассуждал, отбивая кусок от бывшего алтаря. Здание оно здание и есть. Только старое и стены картинками разрисованы. Ничего особенного.

Может, и ничего, да одна картинка возьми и взгляни на Ивана. Вот так натурально взяла и посмотрела.

Точнее – посмотрел. Мужик на картинке был.

С виду вроде человек, а голова то ли песья, то ли лисья, не разобрать, стёрлась краска от времени. И ведь погляди какая петрушка, голову почти не видать, а глаза алым полыхают, будто пошутил кто и уголья в стену вмуровал, а то, может, и просто «чинарики» тлеющие прилепили. Иван не из робкого десятка был, но тогда знатно перетрухнул. Обернуться бы, позвать на помощь, да шея как затекла, не двигается, ноги к земле приросли, а кирпич в руках сделался весом в целый центнер. Не выдержал, уронил на пол, только крошево рыжее в стороны брызнуло.

Боишься? – Голос, минуя уши, звучал сразу в мозгу, и Иван как‑то быстро сообразил, что говорит тот, с песьей башкой. – Не меня тебе сейчас бояться нужно, а того, кто нож за поясом припрятал. Вот после свидимся, тогда и бойся.

Оцепенение прошло, как не бывало. Ему, дураку, бежать бы поскорее, а он ухватил кувалду, откуда только сил столько взялось, рванул к нарисованному чудовищу и принялся крушить стену, пока не осел на ледяной пол. С чего только холодный такой в разгар июля?

Руки Ивана дрожали, лицо заливал пот, ноги не слушались. Так и просидел, пока не услышал голос. На сей раз самый обычный, доносящийся от дверей.

– Ванька! Ты где там запропастился, а, Ваньк?

– Тут я! – хрипло отозвался он. – Чего тебе?

– Поговорить надо.

Фигура вошедшего казалась темной и плоской от бьющего ей в спину солнца. Иван знал, что к нему приближается Вадька Егоров, его главный соперник не только в делах пионерии, но и, стыдно сказать, амурных. И если с первыми Иван справиться мог, то со вторыми каждый год становилось все сложнее.

Вадька рос и крепчал, что опара на свежих дрожжах, румянился и расцветал, в то время как сам Иван перестал тянуться вверх, и мяса нарастить никак не получалось, так и ходил задохликом. Все бы ничего, да зачастую так складывалось, что к девчонке, которая Ивану приглянется, Вадька тут же начинал клинья подбивать. И все заканчивалось всегда одинаково, между Иваном и Вадькой выбор падал на второго.

Иван терпел, считал их дружбу главнее всего прочего, пока не сорвался и не высказал все. Вадька слушал внимательно, после развернулся и ушел. С тех пор почти месяц минул, а они так и не разговаривали, даже не здоровались при встрече, хотя в школе каждый день виделись.

И вдруг Вадька решил сам на мировую пойти. Где‑то медведь сдох, не иначе!

Иван даже о говорящей песьей голове забыл от накатившего чувства превосходства над заклятым дружком. Ничего, вот так про себя, можно, никто не узнает.

– Некогда мне с тобой говорить, – закочевряжился Иван, – работы вон сколько.

Он обвел взглядом просторный зал, будто бы все здесь ему одному поручили разломать.

– А вот я тебе и помогу! – не обиделся Вадька. – Говори, чего делать. О, смотрю ты псоглавца замочил. Молодчик!

– Какого еще псоглавца? – недовольно отозвался Иван. Ему совсем не хотелось общаться с Вадькой, а хотелось теперь промариновать его в чувстве вины. Пусть знает, как тяжело дружбу возвращать.

– Вот здесь фреска была.

Вадька взобрался на горку из битого кирпича, приложил ладонь к разбитой стене, перепачкавшись серой пылью.

– Такие фрески мало где сохранились, их еще в восемнадцатом веке запретили. Только в глуши кое‑где, по привычке или из чувства протеста, нет‑нет да и намалюют урода.

Вадька говорил, а у Ивана простреливало в висках. Он‑то решил, будто кто из хулиганов здесь чучело изобразил, а подишь ты – святой, оказывается. И святой этот говорил с Иваном, совсем как обычный человек. Разве такое возможно? Как же в таком случае можно церковь рушить? Это же все равно что в чужой дом завалиться и начать стены сносить, а хозяев гнать взашей.

Вадька смотрел на него округлившимися глазами, и Иван догадался, что все время говорил вслух, а не прокручивал мысли в мозговой мясорубке, как ему казалось.

– Пойду я, – тихо сказал Иван, когда Вадька спустился с горки и направился в его сторону.

– Куда собрался? – Голос Вадьки изменился. Из мальчишеского сделался низким, грудным. И в голосе том Иван узнал того, кого друг называл псоглавцем. – Мы ведь не договорили.

Вадька сунул руку за пояс шорт и вытянул ее уже с зажатым ножом. Лезвие хищно блеснуло от попавшего на него солнечного луча.

– Не дури, Вадька. – Иван едва не задохнулся от подкатившего к горлу кома. – Брось ножик, слышишь?

Тот не слышал. Надвигался медленно, но шел упрямо, видя перед собой цель.

– Вадь, я серьезно, бросай давай! Хватит!

Их разделяла пара шагов, когда Вадька сделал резкий выпад, от которого Иван чудом увернулся, схватил руку друга в районе локтя, попытался заломить и сам не поверил, когда все получилось. Вадька то ли намеренно не сопротивлялся, то ли давал фору, но ножик выронил. Иван молниеносно подхватил оружие с пола.

Теперь они поменялись местами. Вадька все так же наступал, на лице его играла безумная улыбка, глаза не выражали ничего. Он просто шел, будто ведомый некоей силой.

Иван быстро сложил дважды два, и, хотя его разум все еще сопротивлялся, он понял, что перед ним уже вовсе не Вадька, а тот урод с фрески. Скалится, полыхает красными глазищами.

Иван увидел его. Отчётливо и ясно, как только что видел Егорова. Ростом метра два, а может, и больше, одет то ли в халат, то ли в кимоно, он такие видел на занятиях по карате, на ногах сапоги из красной кожи.

И голова. Голова рыжего пса с острыми треугольными ушами. Из приоткрытой пасти вывалился розовый язык, свесился набок. С самого его кончика, почему‑то такого же заостренного, как и уши, капала… нет, не слюна. Кровавая пена.

Иван не соображал, что делал, когда с отчаянным криком бросился на монстра и несколько раз ударил ножом, не понимая, куда именно попадал…

…Когда его выводили из оскверненного храма, Иван смог спросить лишь одно:

– Я убил его? Псоглавый сдох?

– У парня в голове помутилось от жары, – сочувственно произнес кто‑то. – Они вроде дружили с этим Егоровым. Надо бы родителям сообщить.

В психиатрической лечебнице Иван провел почти два года, откуда его перевели сначала в колонию для несовершеннолетних, затем и в самую настоящую тюрьму. И все время, каждую ночь, с ним рядом был псоглавый монстр.

– Вот и свиделись, Ванечка. Зачем же ты мой портрет со стены снес? – Он мог говорить, точно повторяя звучание голоса Вадьки, но иногда срывался на рык или протяжный вой, становясь неотличимым от обычного пса. И все время Ивану было страшно. Очень страшно.

Из тюрьмы он вышел на изломе века, в конце девяносто девятого года, и сразу попал к профессору психиатрии. Надеялся, что за прошедшие годы изобрели лекарство, которое сможет если не излечить его, так хотя бы заглушить видения. Он никому не рассказывал, что кроме псоглавца попадались ему и другие. В основном они прятались внутри людей, используя тела как костюмы. Но были и те, что существовали сами по себе.

Их никто не мог видеть. А Иван видел. Даже разговаривал с некоторыми. С ножом больше не бросался, знал, чем все закончится.

Профессор помог. Сперва купировал приступы медикаментозно, после применил гипноз. Даже пообещал, что Иван все забудет.

Он не забыл. Но и монстров видеть перестал. За что благодарил профессора и даже не стал рассказывать о серой тени, ходящей за тем по пятам.

Время шло, Иван чувствовал себя почти нормальным. Успел жениться, детишками обзавестись. Вскоре и работа нашлась, на стройке. Начал он с самых низов и дослужился до прораба. Сам теперь мог выбирать, куда ехать.

За этот заказ зацепился обеими руками. Увидел в предложении восстановить старый монастырь перст судьбы. С разрушения начались его беды, так, может, получится искупить вину созиданием?

Он и подумать не мог, что под восстановлением подразумевалось практически строительство с нуля.

Ну и ладно!

Ему все равно пора на пенсию. Вот поднимет стены, дождется освящения батюшкой и успокоится.

Так думал Иван ровно до той ночи, когда впервые остался ночевать в возводимом здании. По глупости остался, не успел на вечернюю развозку до пансионата, в котором разместили бригаду. Хотя и странно, что его не искали. Почти четыре месяца они здесь, но ни разу никто не остался ночевать на стройке, так пожелал заказчик. Соответствующий пункт прописали в договоре, настолько все серьезно. Никаких оснований для такой строгости не находилось. Воровать, кроме строительных материалов, здесь нечего, голые стены двух корпусов: трапезная и основное здание будущего храма. И то пока лишь «коробка» без алтаря. Работы еще много, но их задача – возвести костяк. Дальше другие люди продолжат.

Тем более странно отсутствие хоть какого завалящего сторожа. По всему выходило, не воровства боялся заказчик.

Иван поежился от нежданного ощущения постороннего присутствия. Короткие волосы на загривке предупредительно вздыбились. Желание сбежать или хотя бы спрятаться в укромном уголке охватило его, взрослого мужика, прошедшего огонь и воду.

Он заозирался по сторонам, выискивая источник паники, а сам боялся встретиться взглядом с фреской из далекого прошлого. Возьмет и зыркнет на него вытянутая морда с треугольниками ушей, протянет ручищи…