Фон Пален: Главным таможенным остается ваш племянник Бенкендорф, а его куратором пусть так и будет Барклай. «Людей в черном» предлагаю разделить на три группы – балтийскую, черноморскую и северную. Командирами назначим Адлерберга, Клейнмихеля и Зоннефельда.

Павел (растерянно): М-да… Ни одной русской фамилии… Нет ли в этом… инородского заговора? Что скажет народ?

Фон Пален: Все они из Риги. Средь них не может быть русских. Прикажете иных воспитать?

Павел (решительно): Нет. Мне доходы нужны. Пусть немцы. (Отворачивается к параду, но потом замечает, что фон Пален еще не ушел.) Что еще?

Фон Пален: Поступило прошение от Марии Федоровны Романовой. Желает ради укрепленья здоровья отправиться в Европу на воды. Просит ей сделать паспорт.

Павел (небрежно): Черт с нею – пусть едет. Поживу чуток без ее истерик и выходок.

11а

Натура. Лето. День. Кронштадт. Крыльцо таможни

Жаркий солнечный день. Здание таможни напоминает пустую коробку вроде скелета большой черепахи, такое чувство, будто там внутри никого сейчас нет. На крылечке сидит полковник Барклай и грустно напевает: «Полковнику никто не пишет…». Вдруг раздается радостный голос, Барклай вскакивает и на крик оборачивается. К нему откуда-то со стороны причалов, размахивая руками, бежит де Рибае.

Де Рибас (радостно): Михал Богданыч, ты ли это?! Насилу тебя нашел, пропащая ты душа! Я же сперва к тебе в Ригу, а Эльза говорит: нету, мол, забрали в столицу. Я в ведомство, а и там тебя нет, говорят – на объектах. Еле сыскал!

Барклай: Да тут я, готов выть от безделия. Эльза Паулевна вместе со мной двести таможенных бойцов пригнала, они и шуршат. Да не просто шуршат, а исключительно по инструкции «самой Хозяйки»! И чихнуть поперек сей инструкции даже я не могу, ибо она уже утверждена Государем. Так что болтаюсь я теперь тут: вроде как начальник, а на деле – как цветок в проруби. Ты как? Что за шум, что за спешка?

Де Рибас (маня к себе ближе и полушепотом заговорщика): Дело у меня, Богданыч! На миллионы, может быть, вырисовывается.

Барклай (с интересом и оживлением): Я весь внимание!

Де Рибас: Сродники мои, которые Ришелье, при папском дворе всю жизнь крутятся. Так вот. От них есть сигнал, что папа уже не жилец. В смысле Бонапарт подступает к Вечному городу, и есть решение, что как только Рим-то возьмут, папе тут же и (выразительно показывает) карачун. Но сие дело десятое. Важней то, что с ним, скорее всего, салазки загнут и его кардиналам. А средь них есть последний из Стюартов, нынешний генерал иезуитского ордена Георг Стюарт, бессменный секретарь Святого Престола. А сей самый Стюарт точно знает, где спрятана корона Стюартов, та самая, которую Яков Второй забирал с собою в изгнание. А вместе с короной и золото партии Якова!

Барклай: Занятно. И много ли там того золота?

Де Рибас: Пять миллионов фунтов. Говорят.

Барклай (присвистнув): Солидно… Но при чем же здесь я?

Де Рибас: При том, что предок твой уходил из Британии вместе с Яковом и, стало быть, – яковит. Сторонник династии Стюартов.

Барклай: Ося, последний Стюарт десять лет назад умер. Движение яковитов распущено.

Де Рибас: Да не суть! Плевать и на яковитов, и на Стюартов! Дело в том, что кардинал Стюарт вместе с папою обречен. А он точно знает, где британские деньги, которые попер Яков! Но откроет он сию тайну на смертном одре только лишь шотландскому яковиту. С именем, к примеру – Барклай. Ну как, Богданыч? Ты в деле?

Барклай: Заманчиво… Черт возьми, а заманчиво! Хоть и не знал я отца, а вот имя-то его авось пригодится! Все равно мне тут делать пока что вроде бы нечего…

Де Рибас: Вот и давай – бери отпуск и айда в Рим. Там моя родня – Ришелье – тебя встретят и проведут в Ватикан. А там уж по обстоятельствам… Главное, потом меня не забудь!

12а

Павильон. Лето. Вечер. Санкт-Петербург.

Зимний дворец. Тронная зала

Огромная Тронная зала по сути пуста. На передней скамье скучает пара-другая министров, на галерке мы впервые видим Наследника Александра с его польскими дружками, на троне восседает Император Павел, вокруг которого с одной стороны сидит Куракин, а с другой – Кутайсов. Рядом с сидящим Куракиным стоит Сперанский. Все кого-то ждут. Наконец Государь раздраженно окружающих спрашивает.

Павел: Не могу понять, а где все? Почему почти никто не присутствует?

Куракин (с легким смешком): Видать, мин херц, не уважают тебя. Манкируют…

Кутайсов (пряча глаза): Так у вас, Ваше Величество, все всегда срочно, а вокруг у нас – лето. Фон Пален уехал обустраивать таможню и почту, остальные же разъехались из столицы по дачам. Выехали все, видать, за город…

Павел: Ладно, без них обойдусь. Итак, начнем же наконец заседание. На повестке дня вопрос о борьбе с повальной коррупцией в этой стране. Воруют у нас все и вся. У нашего докладчика Михаила Сперанского все цифры собраны. Ужасающие цифры. Не так ли?

Сперанский: Так точно, Ваше Величество! Данные позволяют сказать, что коррупция глубоко поразила все слои русского общества. Все прогнило и проворовалось донельзя…

Павел: К черту подробности! Меня интересует главный вопрос – немедленный арест, суд и казнь главных воров – Петра Витгенштейна и его жены ведьмы Эльзы. Доложите, как и сколько они у меня своровали. И для первого доклада достаточно!

Сперанский (растерянно): Но… Но у меня нет таких данных!

Павел (с раздражением): То есть как это нет?! Они же баснословно богатые! Сидят на русских деньгах! Вы, верно, их не проверили!

Сперанский (с горячностью): Никак нет, я проверил сам. Лично. Петр и Эльза фон Витгенштейн – наемные работники в Рижско-Дунайском товариществе, и они получают плату наемных работников. И ни копеечки сверху. У них нет иных доходов, кроме жалованья Петра Витгенштейна как генерала Российской армии, но и оно уже год как по вашему приказу ему не выплачивалось. Я проверял… Мне нечего им предъявить!

Павел (вскакивая и начиная бегать по зале): Тогда воры все, кто работает в этом Рижско-Дунайском товариществе! Они точно воруют у меня деньги! Всех наказать!

Сперанский: Да нет же, Ваше Величество! Это частная фирма, которая честно платит все налоги и подати! Их невозможно привлечь за коррупцию, ибо никто там на государство вообще не работает. Мы же ловим чиновников за воровство и мздоимство, а раз там нету чиновников, то нет ни воровства, ни мздоимства!

Павел (в ярости): Так на что ж я вас создал?! Вы мне сказали, что ваша комиссия будет бороться с ворами и взяточниками, так и боритесь! Вот я показываю вам, дураку, пальцем – Петр и Эльза фон Витгенштейн. Вот два главных вора и взяточника! Извольте их изловить, судить и казнить! А иначе на что вам полномочия дадены?! За что я вам деньги плачу?!

Сперанский (внезапно выпрямляясь и твердым голосом): Вы приказали мне поймать воров и мздоимцев. Их же вокруг – в кого ни ткни. У меня есть полные доказательства по канцлеру Безбородко, по министру Салтыкову, по министрам Куракину и Кутайсову. У меня нет данных по Петру и Эльзе фон Витгенштейн, ибо они наемные работники частной компании. Это противоречит определению коррупции.

Павел (подбегая к Сперанскому и хватая того за грудки): Плевать на ваши определения! Такова моя монаршая воля! Обвините их в чем угодно, арестуйте и предайте позорной казни, ибо я Царь и я так велю!

Сперанский (бледнея как мел и дрожа): Тогда… тогда это произвол и тиранство…

Павел (с ненавистью): Значит, по-твоему, я – тиран? А ты, по-моему, – якобинец! Взять! В темницу его!

Все министры (кроме Александра со товарищи) в ажитации вскакивают. Раздаются крики: «Он давеча из Франции!», «Якобинец!», «Да он – санкюлот!», «На плаху его!», «Нет, на виселицу!» Тут же появляются дюжие слуги, которые ловко берут под руки Сперанского и уводят его из Тронной залы. Вслед за ними еще один слуга небрежно сгребает в кучу все бумаги Сперанского и хочет куда-то их отнести. Его незаметно для Государя задерживает шустрый Кутайсов, который ловко пересыпает все бумаги в огромный портфель Сперанского и прячет его за спину. Когда же он поворачивается обратно к столу, перед ним оказывается Куракин, который тоже хватается за ручку портфеля, и оба начинают тянуть ее на себя. Их от этого дела отрывают восклицания Государя.

Павел: Куракин, это ваш человек, и это ваша вина, что вы приютили мятежника!

Куракин: Ваше Величество, да ежели б я знал?! Видать, и впрямь продался он ворогам. Да и что это за слово такое «коррупция»?! Пить дать – вольтерьянские происки.

Кутай сов: А я думаю, что малец переучился во Франции. Виданое ли дело – Царю так говорить?! С ума, видать, сошел, дурачок! И все факты его, наверное, вымыслы!

Павел (расстроенно): Да, ты прав. Видать, совсем малец чокнулся. Ну почему, почему все мои планы всегда идут прахом?! Что за притча! Заседание кончено.

С этими словами Государь из залы стремительно убегает. Похоже, он готов буквально расплакаться. Вслед за ним выходит Наследник вместе со своими присными, а прочие встают кучкой и зорко следят за Куракиным и Кутайсовым, которые оба цепко держат брошенный Сперанским портфель. Оба министра набычились и смотрят друг на друга как два петуха.

Куракин (тяжело и шумно дыша): Ну и что, милостивый государь, вы с ним думали сделать?

Кутайсов (оглядевшись и заметив, что прочие министры на него надвигаются): А я думаю… Я думаю – скоро ужин. Пойду на кухню, помогу плиту растопить!

Куракин (утирая свободной рукой пот со лба): Тогда пойдем вместе.

Окружающие министры начинают галдеть, мол, и они тоже пойдут с ними на кухню – плиты растапливать.

13а

Натура. Лето. День. Павловск. Веранда дворца

Посреди широкой веранды Павловского дворца в огромной качалке сидит Мария Федоровна. Она похудела, оживлена и после сложных родов явно идет на поправку. За качалкой стоит и то и дело ее покачивает Шарлотта Карловна. Рядом с царицыным креслом на стульчиках сидят Салтыков с Безбородкой, а перед креслом идет бесконечный поток гостей и просителей – из вельмож, иностранных послов и просто чиновников. Все поздравляют Государыню с рождением мальчика. Марии Федоровне почему-то сидеть неудобно, она постоянно пытается из своего кресла-качалки выпрыгнуть, но Шарлотта Карловна ее при этом все время ловит и обратно усаживает.

Карловна: Побереги себя, Ваше Величество. У тебя роды были тяжелые. Поправишься, поедешь в Европу на воды, там и прыгай. А пока дай швам зажить.

Мария (оборачиваясь к двум министрам): Николай Иваныч, Александр Андреич, скажите вы ей, чтоб она надо мной перестала тиранствовать! Что ж я, маленькая?! Да мне вот-вот уже сорок!

Безбородко: Да она же любя, Ваше Величество! Наша Карловна за вас горло любому перегрызет, ей-ей, а чрево вам все же надобно поберечь… А тиранство… У муженька вашего – вот это тиранство. С цепи как будто сорвался…

Мария: Да что ж так, дядя Саша? Что опять учудил этот изверг?!

Безбородко (чуть не всхлипывая): Коррупция, говорит. Всю жизнь я прожил – служил верой, правдой и честью, и вдруг нате – коррупция!

Карловна: Тьфу ты, слово-то какое – явно ненашенское! Будто какая дурная болезнь! Что б оно значило?

Салтыков (назидательно): Коррупция – это на латыни значит порча или же разложение. Раскопал сей термин из античного права враг всего человеческого по имени Макиавеллий. Он описал, что коррупция – это когда чиновники берут взятки за исполнение своих служебных обязанностей. А за ним Вольтер подхватил, что коррупция есть лишь в странах навроде нашей, а в Европах, мол, ничего подобного нет.

Карловна: Ишь ты, нет?! Не может такого быть!

Салтыков: Именно что нет. Во Франции нет коррупции, ибо там у них – непотизм. Это когда на доходные места сажают своего родственника.

Карловна: А… Поняла! Кумовство. Это когда Государыня посадила на Прибалтику родную племяшку.

Мария (пытаясь вскочить, с горячностью): Сто лет эти земли слыли убыточными, пока не достались Шарло! А нынче там самые большие доходы в Империи. Это у лягушей, видать, беспонтизм, а у нас это не преступление, а вовсе наоборот!

Салтыков (со смехом): Прошу вас, сидите, Ваше Величество. Конечно, Шарлотта Иоганновна в деньгах была гений, а у вашей свекрови было чутье на помощников. Немецкий Ordnung. А в Германии, кстати, сие преступление зовется бештехунг. Это когда цифры в отчете приписывают: поставят в войска двадцать сапог, а запишут – сто!

Карловна: Ух ты! И это я поняла. У нас с этим просто. Попадись любой из сиих цейтлиных-шмейтлиных на таком – живо повесят, ибо наконец-то дал повод! А в войсках-то иная притча. Пал в бою офицер, а его жалованье годами потом идет в общий кошт…

Безбородко: Так иначе ж нельзя! Всегда в полковой кассе должна быть заначка на черный день. Коль в армии – ну вот, к примеру, как нынче, – жалованье на полгода задержат, так и живут всем полком за счет павших. Это в Англиях жалованья нет, чуть что – так награбят. А наши ни-ни – у нас за мародерство среди мирного населения военный суд и петля.

Мария (с нажимом): Мой Кристер никогда ничего крал и в жизни ничего не приписывал. А если и брал, так только лишь с бою и у вооруженных врагов – шведов с поляками и прочих турецких нехристей. Это на войне не считается!

Безбородко (одобрительно): Именно так, Ваше Величество!

Салтыков (назидательно): Кстати, об Англии… Там воровство из казны зовется лоббирование. Это когда некто берет чиновного на свое жалованье, чтобы он ему что-то сделал. В каждой избушке – свои погремушки.

Мария (с обидой): Что?! Этот гад коронованный врет всем, что люди мои смеют деньги брать у кого-то еще сверх того, что я им пожаловала?! Да чтоб его язык ядовитый отсох! Чтоб сизокрылый серафим его встретил! Средь моих людей отродясь предателей не было!

Салтыков: Вот именно! Лжец и наветчик. Обвинил нашего милейшего Александра Андреича, будто тот главный вор в морском ведомстве! Где флот и где Андреич? Я вас спрашиваю!

Безбородко (с обидою): И много ли я за свою работу накрал?! Вот скажи мне, Иваныч! Какие нажил палаты я каменные?!